Один за всех - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 2

Этот Степа — учитель сейчас, мальчики — ученики, полянка под тыном — школа. В школу и в учителя играют мальчики, дети разных служивых городских людей, пришедшие сюда в боярскую усадьбу из города и из соседних ближних вотчин поиграть перед тем, как отправиться в настоящую заправскую школу.

Кирюша-бутуз берет лопух и читает певуче:

— Аз, Рцы, Хер, Аз… Архангел… — с трудом, обливаясь потом, произносит он, как бы читая на воображаемой странице книги воображаемое слово.

— Ладно, умник, пряник за мной… Подходи ты, Петруша, — одобрив кивком головы товарища, говорит Степа.

Выбегает к дубу другой мальчик. Этот совсем крошка, голубоглазый, маленький, похожий на херувимчика, только вот загорелый — в этом с херувимом и разница вся.

Это братец Степана — Петруша… Бойкий, веселый, глазки что звездочки горят.

— Давайка-сь, господин учитель, я тебя потушу! — сам хватает лопух и бойко читает наизусть псалом Давидов:

— Се удаляхся бегая и водворихся в пустыне, чаях Бога, спасающаго меня (псал. 54, 8, 9).

Странно звучат строгие, суровые слова царя-пророка в устах ребенка. Память у Петруши на диво.

— Молодец, — хвалит старший брат, — где слыхал такое?

— Брат Варфушка давеча молился, я и упомнил.

— Варфушка? Ишь, ты… Да где же он?

Степино суровое лицо разглаживается в минутку. Бровки, как стрелки, от переносицы разбегаются прочь.

— Где Варфушка, да… чего не играет с нами? Куда схоронился? — с любопытством спрашивает Степан. А сам уже вскочил со своего пня-обрубка, глядит поверх голов товарищей-мальчиков. Ищет взглядом того, кого хочет видеть сейчас.

— Варфушка! Варфушка! Варфоломей! — кричит Степа, прикладывая руки ко рту, — к нам ступай, сюда, Варфушка! Ско-ре-и-ча!

Крикнул и слушает, не откликнется ли тот, не поблизости ли он ненароком.

Кирюшка Безруков смеется:

— Ай, Степа, Степа, нешто не знаешь, что не любит играть да баловаться с нами Варфоломей…

И другой — Вася, Парфилия-дьяка сын, вторит детским басом:

— Штой-то важен больно Варфушка, ребят гнушается.

И третий — Ванюша, стремянного князя Константина Борисовича сын, шумит:

— Боярством своим, знать, кичится. Видно не то, что братья его, Степа да Петя: те с нами, как ровни…

— Ладно! Не покичится у меня! Я ему старший брат, у меня коротка расправа. Слышите? Сыскать мне сейчас Варфоломея, да привести сюда! Силком его с нами играть приневолю, коли не хочет по своей охоте. Ну, вы, живым духом, ребята!

И властно взмахнул загорелой ручонкой Степан. Брови опять сомкнулись у переносицы. Лицо приняло строгое, суровое выражение. Ну, вот-вот — и впрямь учитель.

Веселой стаей шарахнулись ребятишки в поисках за Варфоломеем. Слова Степы — тот же приказ. Сильный этот Степа, большой, старше их всех. Его ли не слушать. Ишь, суровый! Того и гляди лозой угостит. Все ребятки его слушать, как овцы пастуха своего, готовы. Вот и сейчас: едва сказал, а они уж пятками засверкали, метнувшись на поиски за младшим братом Степана — Варфушкой.

II

СОЛНЦЕ выше поднялось. Купается в голубом хрустале заоблачных озер. Ладьи белые, дымчатые плывут по этому озеру — облака. Прихотливой формы они: не то лебедь, не то корабль, не то белоснежный дракон сражается с неведомым воителем. Ах, красиво! Будто не въявь, а во сне все это. А внизу море зелени. Травы-купавы, зеленые былинки, миловидные, гибкие, нежные, хрупкие. А цветики душистые, полевые цветики — Божьи подарки матушке-земле, алые радостные, голубые сладко-грустные, желтоватые, белые — невинная, чистая красота.

С зеленой травой сплетаются, как братья с сестрами любимыми целуются, и колышутся, и свиваются в чуть приметном для глаз танце.

Мальчик Варфоломей смотрит на едва зримый танец былинок и пестрых цветов от ласки ветерка, от зыби. Мальчик он странный какой-то и совсем особенный. Лежит на земле, глаза широко раскрыты. Синие волны переливаются в этих глазах. Золотая небесная звезда загорается в них. Загорается и вдруг то меркнет, то снова сияет. Целый мир в этом взоре, мир недетский. В нем и ясная, задумчивая, красивая печаль, и тихий грустный восторг и что-то строгое, чудесное и тоскующее. Губы тонкие, не ребячливо строгие, сомкнуты без улыбки. Нос тоже тонкий и пряменький. Несмотря на юность, определившееся уже личико. Кудри шапкой золотистой вьются над высоким загорелым лбом, нужные, как лен, шелковистые. Ему семь лет, но по виду больше. Стройный он весь, сильный, хоть и худощавый. Знойный загар позолотил грудь, лицо, тонкие кисти маленьких ручонок.

Вблизи, где зеленое море трав пресеклось немного, образуя крохотную лужайку, высится муравьиная куча. Целый дворец хитросплетений маленьких тружеников-муравьев. Варфушка смотрит на дворец. Глаза разгораются ярче. Это уже не синие звезды в золотом ореоле сияния. Это два солнца тропических, два метеора под темными извилинами длинных ресниц.

Варфушка смотрит и думает.

— Муравьи-труженики, Божьи работнички, выстроили сами себе палаты, хоромы с гридницами и переходами, опочиваленки, боковуши и житницы. Все сами носили по прутику, клали травку к травушке, былинку к былиночке. Вырастали хоромы. Еще клали, сплетали, — еще вырастали. Во славу Божию работали работнички махонькие. Господь труды любит. Выстроили палаты для детушек своих, для всего муравьиного народа насекомого. Ах, хорошо! Хорошо так трудиться! Для других, для своих, для чужих, для всех. Хочу быть муравьем-работничком, хочу трудом своим радовать родимых и себя, хочу…

— Варфушка! — в тот же миг пролетело над белокурой головкой и эхом повторилось за полем в лесу.

— Варфушка! Подь сюда, Степа зовет!

— Эх, горе! Нашли меня ребятки, — вихрем проносится новая мысль в голове Варфушки; — эх, горе, придут, увидят, за собой потащут, заставят бегать, играть, баловаться… Не могу я. Не хочу. Не умею. Схорониться разве? Прилечь к травушке, прижаться к зеленой, авось не разыщут, не найдут.

— Варфушка!

Молчит. Молчит синеокий мальчик. Личико напряженное. В глубоком взоре сверкает мысль.

— Схоронюсь!

Бросился в траву ничком. Едва дышит.

Минутки ползут за минутками. Муравьи скорее двигаются под тяжелыми ношами, таская прутики и соломинки в земляной свой дворец.

— Ах!

— Ишь, он где схоронился!

— Ин, притих даже!

— Ах, ты, баловень!

— Врешь, не обманешь…

— Тащи его к Степе, ребята!

— Пущай его с нами играется…

— Гордец какой!

Толпа ребят окружает Варфушку. Поднимают с земли, ставят на ноги, тормошат.

— Пойдем-ка-сь к Степе на расправу! В школу играем. Тебя не хватало. Ступай псалтирь читать, ты ведь читальщик знатный, — смеется пухлый Кирюша.

— Ха, ха, ха, — вторят ему другие, — и впрямь мастер Варфушка. Небось, рцы от глагола отличить не сможешь.

И опять хохочут. Знает Варфоломей, смеются над ним. Над его бессилием понять трудную грамоту смеются. Ах, беда, беда ему, Варфушке. Сколько ни бьется с ним учитель — не одолеть ему грамоты. Ввек не одолеть. Не дается ему книжная премудрость. Все он умеет: и избу из дощечек сколотить, и насад*) устроить, и деревца из щепочек выстругать, а грамота для него — темна, как ночь. Горе, да и только. И знают это его горе ребятки и смеются над ним.

Притащили насильно на поляну, к дубу, под которым сидит, приняв свой строгий вид, Степан, толкают к нему Варфушку, хохочут, шумят. Степа не шумит, не смеется. Принял снова важный учительский вид.

— А, ну-ка, отрок Варфоломей, скажи, што ежели рцы да аз сложить, што выйдет?

— Рцы да аз… рцы да аз… — лепечет Варфушка и весь вспыхивает заревом, точно перед ним не брат сидит, а заправский наставник.

И затихает. Не знает, не умеет сложить двух букв. Тяжко ему это. Не по силам.