Мужчины свои и чужие - Келли Кэти - Страница 7

Но мать не успокоилась.

– Уверена, я что-то забыла, – сказала она и замолчала, закрыв глаза, как будто мысленно пробегала список. – А ты ничего не забыла? – внезапно спросила она.

Эмма покачала головой.

– Гигиенические пакеты, например, – прошептала мать. – Неизвестно, можно ли там все это купить. Уверена, ты забыла. Я собиралась купить и для тебя утром в магазине, но мис­сис Пейдж меня отвлекла и…

Месячные должны были начаться через четыре дня, и Эмма надеялась, что на этот раз они не придут. Это будет оз­начать, что она беременна! Обычно ее соски не бывали таки­ми чувствительными. Никогда. Вот она и выбросила все не­обходимое из чемодана, боясь сглазить удачу.

Тут подошел отец, раздраженно разглагольствуя о том, как далеко ему пришлось запарковать машину, и Эмма умуд­рилась даже изобразить сочувствие.

– Все в порядке? – спросил Джимми. – Вы заняли оче­редь? – Он обнял жену одной рукой за талию. – Египет, по­думать только! Мы эту поездку запомним на всю жизнь, не сомневайся, дорогуша. Ужасно жаль, что милой Кирстен не удалось с нами поехать. Ей бы понравилось. Да и нам лучшей спутницы желать нельзя. Увы, она вся в своей благотвори­тельной работе, да и за Патриком надо присматривать. – Он вздохнул с довольным видом, а Эмма начала грызть ноготь на большом пальце, который ей до сих пор удавалось оста­вить в покое.

«Успокойся! – уговаривала она себя. – Не дай ему тебя достать. Теперь ты сможешь с ним справиться – ведь тебя греет надежда. Ребенок». На этот раз Эмма не сомневалась, что беременна. Она была уверена – и все!

3

Пенни лежала на кровати, зажав передними золотистыми лапами наполовину изжеванного медведя, и злобно таращи­лась на Лиони. Казалось, эти огромные карие глаза не спо­собны выражать ничего, кроме безмерной собачьей любви, но Пенни была собакой особенной. Помесь Лабрадора с ретривером, она была настоящей личностью, с настоящими че­ловеческими чертами, которые пускала в ход главным обра­зом для того, чтобы заставить хозяйку чувствовать себя вино­ватой. Лиони вспоминала, что она все же собака, только когда Пенни впадала в экстаз при бряканье своей миски. «Хотя, – думала Лиони, – с чего это я взяла, что проявление голода характерно только для собак? Я и сама ем как сви­нья». Собаки и их хозяева неизбежно чем-то напоминают друг друга, вот и Пенни была несколько толстоватой обжорой и любительницей сухого корма – под стать своей хозяйке, крупной блондинке с увесистым задом, обожавшей печенье. Лиони вытащила из дальнего угла комода старый саронг и сунула его комком в угол чемодана, где уже лежали не­сколько ее любимых ярких шелковых блузок. Пенни, с наду­тым видом наблюдавшая за ней с кровати, презрительно фырк­нула.

– Знаю, знаю, лапочка, – вздохнула Лиони, села на кро­вать и погладила свою строптивую собаку. – Я ненадолго. Какие-то восемь дней. Мамочка скоро вернется. А тебе, до­рогая, Египет наверняка бы не понравился. Там слишком жарко.

Однако Пенни, которую семь лет безумно обожали и без­удержно баловали, отказалась мириться. Она выдернула го­лову из-под руки Лиони и фыркнула, давая понять, что про­стым поглаживанием не обойтись и что неплохо бы было от­ведать собачьего печенья для поднятия духа.

И Лиони – та самая Лиони, работавшая в ветеринарной клинике, которая всего лишь накануне объясняла владелице китайского мопса, что собаки жуткие шантажисты и ни в коем случае нельзя давать им человеческую еду, сколько бы они ни клянчили за столом, – поспешила на кухню и прине­сла оттуда печенье.

Пенни приняла подношение подобно персидской царев­не, засыпала крошками все покрывало и тут же снова начала дуться.

– Наверное, мне не следует ехать! – в отчаянии вос­кликнула Лиони, думая о том, что не сможет оставить Пен­ни, Кловер и Германа на целых восемь дней.

Она собиралась отправить животных к своей матери, ко­торая души в них не чаяла, позволяла Пенни спать на посте­ли и кормила ее тщательно приготовленной телячьей печен­кой. Но Кловер, любимая кошка Лиони, не уживалась с кош­ками Клер, поэтому наверняка просидит все время ее отсутствия, забившись в угол, устроит голодную забастовку и совсем, отощает к ее приезду. Даже Герман, хомячок детей, приуныл, когда его роскошную клетку перевезли в дом Клер. И все же… нельзя было сказать, что она их всех бросала.

Трое детей Лиони отправились на три недели к отцу в США, и она поклялась, что позволит себе отдохнуть, чтобы хоть немного взбодриться. Нельзя поддаваться шантажу из­балованных животных. Тем не менее Лиони чувствовала себя виноватой, оставляя своих питомцев на время круиза по Нилу в роскошных условиях отдельной каюты на «Королеве Трие».

– Не надо мне ехать, – повторила она.

Пенни тут же почувствовала слабинку, завиляла хвостом и широко улыбнулась. Для пущего эффекта она попрыгала на медвежонке и игриво покусала его. «Как можно оставить такую милую, забавную собаку?» – говорил весь ее вид.

«И вообще, зачем я еду?» – все больше сомневалась Лио­ни. Она могла провести эти свободные восемь дней дома и заняться заросшим садом у реки. Нет смысла владеть боль­шим участком в графстве Уиклоу в очень живописном месте и позволить своему саду зарости сорняками.

Еще надо буфет в кухне перекрасить. Она уже семь лет собирается это сделать, как только сюда въехала. Всегда не­навидела темное дерево. И неплохо было бы убраться в ком­нате Дэнни. Он с девочками в Бостоне уже десять дней, а она еще не прикоснулась к его логову. Можно не сомневаться, под кроватью полно обычного подросткового мусора: гряз­ные носки, от которых несет за милю, старые футболки, на которых скопилось достаточно ДНК, чтобы начать клонирование. Зато в комнате девочек – идеальный порядок, потому что с Эбби перед отъездом случился приступ любви к чистоте и она заставила Мел помочь ей убраться. Дружными усилия­ми они заполнили помойный бак журналами «Мизз», стары­ми плюшевыми игрушками, которые даже Пенни отказыва­лась жевать, ручками без колпачков и тетрадями с вырванными наполовину страницами. В результате их комната перестала напоминать спальню двух четырнадцатилетних фанаток – если не считать слегка ободранного плаката с изображением Робби Уильямса на стене, с которым Мел решительно отказалась расстаться.

– Не расстраивайся, мам, – утешила ее Эбби, когда Лиони заглянула в комнату и пробормотала, что у нее такой вид, будто девочки не собираются возвращаться. – Мы ведь едем к отцу всего на три недели. А ты прекрасно проведешь время в Египте, будешь флиртовать с красивыми мужчинами и не заметишь, как пройдет время.

– Я знаю, – соврала Лиони.

Она злилась на себя за то, что нарушила собственное правило и позволила детям понять, как ужасно переживает каждый их отъезд к отцу. Дело не в том, что она не хотела, чтобы дети виделись с отцом, совсем нет. Просто она по ним страшно скучала, а Бостон находился так далеко. По крайней мере, когда он жил в Белфасте, туда из Дублина можно было добраться за два часа. Конечно, Лиони и в голову не пришло бы ворваться в дом к мужу, когда там гостили дети, но ее всегда утешала мысль, что, если ей вздумается навестить детей во время этого длинного летнего месяца, она всегда может это сделать.

Здесь на самом деле крылась одна из истинных причин ее поездки в Египет, которая была ей явно не по карману: за­глушить муки одиночества во время отсутствия детей. Еще ей хотелось как-то нарушить монотонность своего существова­ния. Отпуск в экзотическом месте всегда казался ей удачным началом для новой жизни.

Рядом громко зазвонил телефон. Лиони сняла трубку, мимоходом поправив на столе фотографию, где она была за­печатлена с Дэнни у роллер-костера в «Евро-Диснейленде». «Девятнадцатилетние парни не ездят отдыхать со своими ма­мочками», – напомнила она себе, прекрасно зная, что ей уже никогда не собрать на отдых всех троих детей.

– Надеюсь, ты не передумала? – раздался громкий голос в трубке. Это была Анита – ее старая подруга, шумная мать-командирша, умевшая разговаривать только двумя способа­ми – кричать так, что в ушах звенит, или переходить на теат­ральный шепот, причем в обоих случаях ее было слышно за квартал.