Кое-что о Еве - Кейбелл Джеймс Брэнч - Страница 7

– Это мы в свое время увидим. Я могу только повторить, что если ты не принесешь мужскую присягу правительнице этого места, то оскорбленное божество, без сомнения, отомстит за себя.

– Сэр, – отвечал на это Джеральд с достоинством, – я, как и мои предки, являюсь прихожанином Протестантской Епископальной Церкви. Мыслимо ли, чтобы человек, исповедующий таковые убеждения, поклонился божеству темного язычества? Ответьте мне только на этот вопрос!

– В Личфилде, – парировал Горвендил, – следовать вере отцов считается благопристойным. В этих краях так же, как и в любом другом месте, благопристойность поневоле является религией любого мудрого человека. В противном случае ты поступил бы вопреки тому, чего ожидают от потомков Мануэля и Юргена, и у тебя всегда будет причина пожалеть об этом.

Но Джеральд думал о своей религии, и о ее милых обычаях вроде органной музыки и днях святых, о широте взглядов, о восхитительных епископах в облачениях с длинными рукавами и о величественных ритуалах. Он размышлял о свежевымытых мальчиках из церковного хора и о чудесных, переполняющих уста речениях из его молитвенника, о молебнах и постных днях и о Троицыном Дне. Он думал о кафедрах и молитвенных подушечках, о витражах и пономарях, и о Тридцати Девяти статьях, и о непредсказуемой величественной математике, которая всякий раз в начале весны в сотрудничестве с молодой луной дарила ему Пасху, и от этих вещей Джеральд не мог отречься.

И он сказал:

– Нет. Нет, Горвендил! Я не принесу присягу морщинистой богине.

– Это решение дорого тебе обойдется.

– Ну и пусть! – гордо подняв голову, ответил Джеральд. – Ибо добрый христианин не усматривает в раздражительности никакой языческой богини ничего такого, отчего могли побледнеть его щеки, и что могло бы вызвать трепет в его сердце.

Но все это время он нежно вглядывался в темноту.

– Впрочем, я признаю, – сказал Джеральд, пожав плечами, – что как бы ни была тверда моя вера, и даже при том, что меня ожидает принцесса, я испытываю соблазн. Ибо вон та флейтистка, которая все еще медлит присоединиться к своим подругам – которые сейчас, несомненно, уже начинают свои игрища друг с другом и со своими зверушками, – обладает известным обаянием. Да, у нее есть обаяние, которое придает моим мыслям, как бы сказать, эдакое религиозное направление и создает впечатление, что познакомиться с ней – довольно неплохая идея. Прискорбно, конечно, что ее ноги покрыты перьями. Но при этом, в своем досужем уединении, она являет, как можешь заметить и ты, избыток той наиболее заманчивой красоты, благодаря которой Афродита некогда заслужила эпитет «Каллипиги». С какой – то благочестивой радостью созерцаю я изгибы плеч, белизну и чистоту кожи и грациозность сих великолепных очертаний, которые, не имея ни избытка, ни недостатка, обретают свое завершение в этих прекрасных лунах-близнецах...

Немного помедлив, Джеральд сказал:

– Однако есть что-то смутно знакомое, нечто вызывающее у меня легкий озноб...

Затем Джеральд подумал и продолжил:

– Или, скорее всего, в то время как она неспешно удаляется от нас, их колебания, их прелестное подрагивание, их колыхание, подергивание, когда они нежно пульсируют, как будто покрываясь рябью, – скорее всего эти чарующие движения серебристо-лунных округлостей напоминают моему затуманенному взору беспорядочные улыбки озаренной солнцем поверхности моря, которые, как ты, конечно, помнишь, Горвендил, так прекрасно живописал старик Эсхил. Полагаю, я мог бы сочинить недурной сонет, посвященный этой самой прекрасной из всех задниц. Нет ничего более поэтического, чем зад обнаженной женщины, которая удаляется от тебя. Его движения пробуждают все томления элегического стиха... И я не сомневаюсь, сэр, что спереди эта дамочка с оперенными ножками не менее очаровательна, чем сзади. Да, я могу представить себе, что фасад обладает своими собственными, особенными достоинствами, и я, одним словом, признаю, что мне хотелось бы встретиться с ней лицом к лицу...

Горвендил взглянул на единственную женщину, которая все еще оставалась в пределах досягаемости.

– Это Эвадна, которую в дни ее морских странствий звали Левкозией. И совершенно очевидно, что она ожидает, когда страсть разгорится и возвысит тебя до удовольствий более практичных, чем вся эта болтовня.

– Она ожидает напрасно, – ответил Джеральд. – С такого расстояния это представляется весьма заманчивой идеей, но если подойти поближе, то она окажется всего лишь еще одной раздетой женщиной. Более того, сэр, я уважающий себя прихожанин Протестантской Епископальной Церкви, и помимо этого я теперь понимаю, что смутно угадываемые очертания этой женщины напоминают мне формы Эвелин Таунсенд. Такое сходство способствует развитию всяческих добродетелей и заставляет остепениться. Я слишком хорошо знаю, что бывает, когда позволяешь женщине довериться тебе и отдать тебе все. И кроме того, я призван исполнять более почетные и ответственные обязанности в предназначенном для меня королевстве. И наконец, я уж лучше разочарую этих дамочек и буду любоваться ими с такого расстояния, на котором краска смущения на моем лице не будет заметна. Нет, Горвендил, нет! Меня все еще преследует это изречение – E pluribus unum – и я не собираюсь прямо сейчас принести присягу Колеос Колерос на виду у такого количества флейтисток. Кроме того, ты утверждаешь, что меня ожидает принцесса, перед которой я хотел бы предстать в качестве представителя другого королевского дома во всей полноте власти и способностей. Таким образом, я не предрасположен в данный момент участвовать в этих – с позволения сказать – несколько неамериканских методах религиозной практики. Напротив, я прошу тебя проводить меня к нетерпеливой принцессе, о которой ты продолжаешь твердить с таким упрямством, что, я полагаю, у меня нет ни малейшей надежды заставить тебя остановиться.

Вот так Джеральд начал свое путешествие с того, что нанес оскорбление Колеос Колерос.

Часть III

Книга Дунхэма

– Доброе утро, мадам, – начал Джеральд. Конь его был привязан к пальме, Горвендил ушел, и теперь можно было сосредоточиться на принцессе. – Чем могу служить?

Однако голос его дрожал, когда он стоял рядом с алебастровым ложем... Ибо Джеральд был восхищен. Принцесса Эвашерах была этим великолепным ранним майским утром так изумительно хороша, что превосходила всех женщин, которых он когда-либо видел. Лицо ее было правильной формы, повсюду подобающего цвета, и соответствующее количество волос украшало ее чело. В ее чертах невозможно было усмотреть ни малейшего недостатка. Цвета обоих глаз прекрасной молодой девушки замечательно сочетались, а ее нос располагался точно между ними. Под этим находился ее рот, и еще у нее была пара ушей. In fine – девушка была молода, у нее не было никаких уродств, и влюбленный взгляд молодого человека не мог обнаружить в ней никакого недостатка. Впрочем, она напоминала ему кого-то, кого он знал раньше...

Такие пламенные мысли проносились в голове у Джеральда, пока он произносил эту вежливую фразу: «Доброе утро, мадам. Чем могу служить?»

Но принцесса, со свойственной царственным особам стремительностью, не теряла времени на формальные условности, которые были более или менее обыкновенны в Личфилде. И хотя республиканское воспитание Джеральда было слишком очевидным, чтобы он мог правильно себя вести в монархических семействах, он был до глубины души поражен живостью и искренностью, с которой его здесь встретили. Невозможно было усомниться, что принцесса склонялась к тому, чтобы довериться ему и отдать ему все.

– Но, мадам, – сказал Джеральд, – вы меня неправильно поняли!

Теперь он догадался. Эта женщина была необычайно похожа на Эвелин Таунсенд.