В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич - Страница 58

Вечер действительно удался на славу. Хозяин был любезен, гости приятны, вино и яства — отменные. А уж девки, подававшие!.. «И откуда они берут таких?» — с завистью думал про себя Петр Васильевич. Пир затянулся. Завадовский и не помнил, как из?за стола?то выбрался. Очнулся утром и не понял, где находится. Опочивальня, что твой бальный зал. Кровать под балдахином — шестеро поперек лягут, и еще место останется. Но главное… Петруша похолодел. Главное было рядом. В постели, под единым с ним одеялом на лебяжьем пуху, лежала дева. Та самая, на которую он вечор пялился более всего, с золотыми волосами, ныне разбросанными по подушкам.

Петр Васильевич осторожно отодвинулся, сел и обнаружил, что наг… «Матерь божья» — вырвалось из его уст. И тут проснулась красавица. Распахнула синие очи и потянулась так, что выпросталась из?под одеяла со всеми прелестями. У бедняги?фаворита, как говорится, в зобу дыхание сперло. Он попятился от ее простертых рук, заскулил жалобно и выскочил из необъятной постели. Закутался в шлафрок, кинулся к двери и был таков…

Где нашел граф Завадовский свои панталоны и кафтан с башмаками, как разыскал карету и растолкал кучера, спавшего тут же, сказать трудно. А вот его рассказ, дрожащим голосом поведанный Екатерине, Анна слышала. Слышала и не особенно добрый смех императрицы… Но, обеспокоенная долгим отсутствием вестей от своего посланца, близко эту историю не приняла. Между тем государыня, оставшись наедине с фрейлиной, заметила весьма жестким голосом:

— Что?то зело polissonner позволять себе князь Григорий Александрович. Думает — буду прогонять граф Завадовский… Не выйдет… А пока, своди?ка его к Роджерсону…

Тем же вечером она впервые устроила сцену Потемкину. Под конец спросила:

— Ты закончил ли читать историю?то крымского ханства? Говорили, что зело быстр в чтении. Коли закончил, так не пора ли поехать да взглянуть на наместничество? А то ведь без своего пригляду дело не сделается…

Неделю спустя князь Григорий Александрович Потемкин с небольшой свитой уже ехал по раскисшим весенним дорогам навстречу солнцу, направляясь в Крым. В жизни этого великого царедворца и государственного устроителя начинался еще неведомый ему новый поворот судьбы — создание порубежной Новороссии, самого богатого края великой державы. Сколь слез пролито на ней бабами и мужиками русскими, уводимыми в татарский полон, а сколько крови солдат, завоевавших эти земли…

Дома Анну ждал сюрприз. В прихожей за маленьким столиком сидели и чаевничали Петр Тимофеевич и Дуняша. Анна даже не ожидала, что так обрадуется своей горничной. А та так прямо в три ручья разлилась. Пришлось утешать да успокаивать. Пригласив пропавших в будуар и затворив двери, Анна уселась рядом и сказала:

— А теперь, рассказывайте…

И слушала, не перебивая, длинный рассказ об удивительных приключениях ее посланцев и соглядатаев. Петр Тимофеевич все?таки дознался, кто из слуг Алексея Федоровича донес потемкинским клевретам об их приезде. Узнал и кого из дворни посылали отнять у них цыганскую девушку. А подольстившись и подпоив одного из форейторов, выведал и то, куда были отправлены обе пленницы. Но тут слово у него переняла Дуняша.

— А привезли нас, Анна Степановна, голубушка, не знай куды. Ежели бы вы меня с собой прошедшим летом в Раненбаум не брали, ни по чем бы не признала. А так?то примечаю, вроде знакомое место, хотя все снегом засыпано, не разбери?пойми. Потом поняла, что в ранбовску крепость попали. Кругом часовые. Солдаты в кафтанах коротких с ружьям на морозе стоят. Зябнут. Жалко их, страсть. Но так?то, все мужики ничего, справные… — Она лукаво взглянула из?под сбившихся волос на Петра Тимофеевича. — Из баб?то в крепости?то никого. Потому меня, знать и прихватили. Завели нас в каморы. А ничего себе. Ковры на полах расстелены, подушки. Только вот на окнах решетки. А так и не нахальничал никто, не баловал. Видать их сиятельство наказали. Бажена?то, дева сердечная, поначалу все плакала. Но потом перестала. Раза два сами его светлость князь Григорий Александрович приезжали, — ненадолго. Привезут подарков кучу, свалят вместе. Ну тама, конечно, и любовь… Только Бажена от всего отказывалась, все домой просилась. К весне стали нас гулять выпускать. Сперва во двор, потом в сад.

Только лучше бы мы в каморах сидели. Ведь чего приключилося?то, Анна Степановна… Встренула Бажена в саду какого?то офицера. Раз встренула, другой… Потом еще и еще… Где гуляли, про чего беседовали — не ведаю. Сказала она мне, что зовут его месье Поль и обхождение он имеет ласковое. Словом, понравился он ей. А потом проговорилась, что и она, мол, тому Полю по?сердцу. Он де сам ей то сказал, вроде как признался… Я чего… я тоже говорю, мол — дело молодое, только ты гляди, девка, ноги?то сразу не расставляй, а то ведь обманет. Нет, говорит, он не такой. И тута подходит к окну и зовет меня. Вона, грит, Поль на лошаде верьхами, глянь, какой справный конь под им… Ну, известное дело, цыганка, перво дело на коня глядит…

Я подошла, глянула и сомлела вся. Верите ли, ваше высокоблагородие, сидит на жеребце в аккурат под нашими?то окошками сами его императорское высочество великий князь Павел Петрович. Вот те и Поль… — Горничная замолчала, глядя в расширившиеся глаза хозяйки. — Истинный Христос, Анна Степановна, как на духу…

— Да я верю, верю. Рассказывай далее.

— Оклемалась я мало?мало и говорю: ты мол это чего вообразила? Перед кем жопой вертишь? Ведь это сами их императорское высочество. Какой он тебе Поль?.. Она как зальется слезами. Думала, ума решится. Так убивалась, так жисть свою цыганску проклинала, что и я с ею заревела. Ну, значит, отплакали мы свое. Бажена пообещалась не давать, значит, никакого авансу своему Полю. На том и кончились наши с ей об том разговоры.

Потом, уж не через неделю ли, я индо со счету сбилась, считамши, сколь времени мы в плену?то сидим, сказала она, что был промеж них разговор. Мол, повинился месье Поль в том, что виноват, не сказал сразу кто он есть. И что велит свободить нас из крепости. Мол, мы уже и сей момент свободны. Из камор перевели нас во дворец, в наилучшие палаты. Только Бажена слово свое сдержала, как и обещалась: наставляла его высочество, что де мол зря они ее, простую цыганку, полюбили. И что у них такая супруга прекрасная есть, котора им сынков?наследников народила. Это я ей все про их высочество великую княгиню рассказала.

А после, гуляючи, мы и с Петром Тимофеичем в саду встренулись. Он, грит, лошади мол готовы, можно в Питербурх ехать. Я, понятное дело, сразу согласилась. А Бажена, — ни в какую. Чего, говорит я тама в сырости делать?то буду. Я ей толкую, что де моя барышня сами статс?фрейлиной у их величества, и ее мол не оставят…Только не уговорила. Осталась она, вы уж не взыщите. А сама я сразу и приехала с Петром Тимофеичем.

Дуняша закончила и замолчала. Анна тоже не проронила ни слова. Невероятный неожиданный поворот событий сбил ее с толку и она напряженно размышляла, как доложить императрице о наследнике и Бажене?..

Сколько не было в столице Потемкина — месяца два, три ли? За это время холодный и пугливый Петя Завадовский успел надоесть Екатерине. И, надо полагать, светлейший это понимал. Потому что в один прекрасный день, еще до рассвета, когда большинство обитателей Зимнего дворца еще спали, Потемкин выпрыгнул из кибитки и, не останавливаясь, прошел в покои императрицы. Екатерина, в ожидании, когда девка?калмычка принесет холодной воды со льдом для умывания, сидела на маленькой скамеечке и растапливала камин; услыхав знакомые шаги, вскочила, прижала руки к груди. Он вошел, распахнув двери:

— Матушка… Катя!..

Обнял и подхватил на руки ее, хотя и потяжелевшую с годами. А женщина припала лицом к нему, заплакала и засмеялась.

Перед обедом был назначен Совет. Государыня не опоздала. Но когда за нею, как ни в чем не бывало, возникла громоздкая фигура Григория Александровича, не одного из членов этого наиважнейшего собрания продрал по спине мороз. Батюшки?светы, неужто промахнулись, поставив на темную лошадку, на тишайшего Петюнчика Завадовского? И тут же сами себе и ответили: «Точно, промахнулись. Ну разве сравнится крысенок со светлейшим? Да никогда в жизни. Вот он, возьми?ка его за рупь за двадцать. Поди всю ночь гнал лошадей. Ямщика, небось, замертво с козел сняли. А он — хоть бы что, только рожа покраснела более обычного. Громадный, гордый, непобедимый. Черная тесьма через лоб теряется в густых напудренных волосах. Грудь и тезево необъятные, словно ручьем полноводным голубая Андреевская лента перекрывает. Трость в руке с набалдашником из оникса… Светлейший — одно слово…».