В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич - Страница 57

— Одного вина, матушка, сколь выпить пришлося, пока вызнали про все. Я, конечно дело, купцом сказывался, от князей де Телятьевых промышляю, желаю товару по селам возить…

Далее получалось, что, пока Петр бражничал, Дуняша нашла пути встретиться с Баженой и уговорила ту бежать. Решили — перед самыми Святками, пользуясь суматохой. Сперва Бажена боялась. Управляющий говорил, что его сиятельство пожалуют на праздники. Потом согласилась. Запрягли они кибитку, сказали, что де мол в Можайск думают, на базар поранее. И уехали.

Хватились их, не хватились, Петр не знал. Только до Москвы добрались без помех. Разве что волки несколько верст за кибиткой бежали, да Бажена плакала, все говорила — холодно ей. Ну, да лошади?то добрые. Вынесли. А там и печурку затопили…

От Москвы до Петера — шлях знакомый. Намедни прибыли со всем благополучием и остановились, как и наказывала Анна в доме дядюшки Alexis’a на Мойке. Дуняша желала тут же и во дворец бежать, доложить о приезде. Но он, бес видать попутал, отсоветовал. Дворня баню топила, а они уж сколь времени не мывши. После баньки чарочку, другую приняли… Сколько просидели, Петр не знал, только услышал вдруг крик девки?цыганки и Дуняши. Выскочил с мужиками во двор, глядь, а там ворота настежь и кони в карету впряжены, а гайдуки девок тащат… Кинулись отбивать с кем за столом сидел, да куда там, хмельные. А те?то ну здоровы: намяли бока, спасибо в живе оставили. Когда в себя пришел, их и след простыл: ни девушки?цыганки, ни Дуняши…

— Тогда сюды и побег… Виноват, ваше высокоблагородие, не уберег… — закончил он сбивчивый свой рассказ.

— Ладно, Петр Тимофеевич, чего слезы?то лить попусту. Чьи были гайдуки, не признал ли?

— Одного, двух, вроде бы признал.

— Ну?..

— Да?к его, матушка, Анна Степановна, светлейшего князя люди.

— Так я и думала. А куды повезли не вызнал, далеко ли?

— Думаю, в карете?то по этакому морозу далеко не ускачешь. Не в кибитке. Но и во дворец, к его сиятельству, вряд ли повезут. Ушей да глаз, что тама, что тута…

— А на тебя, Петр Тимофеевич, кто донес?

— Покамест ума не приложу, истинный Христос.

— Ну, то дело терпит, узнаем. В дядюшкиной дворне не един доносчик. А вот куды повезли?..

— Матушка, Анна Степановна, не кручиньтесь, вызнаю я. Я за Дуняшей скрозь землю пройду, вы не сумлевайтесь…

Анна некоторое время сидела молча, глядела на истерзанного мужика и не видела его. Мысли обгоняли одна другую. «К кому обратиться? Что сказать государыне?»

— Вот что, Петр Тимофеевич, ты постарайся поразузнай сам по себе. Я тоже кой?кого поспрошаю. А через пару деньков приходи, поглядим, кто чего полезного узнал. К тому времени, авось чего и надумаем…

На том и расстались. Полночи проворочалась с боку на бок статс?фрейлина в своей одинокой постели, но ничего не придумала. Наконец здоровый организм взял свое и она уснула.

Тем временем, Петруша Завадовский, сын скромного помещика, еще совсем недавно подносивший составленные им реляции под грозные очи генерала Румянцева, вдруг сам стал генералом и графом, первым доверенным лицом императрицы. Его многие поддерживали. Теперь к Петру Васильевичу бежали по утрам придворные топтуны с докладами, а он, в восхищении от своей удачи, от «случая», предавался, как говорили, беззаботной беспечности, находясь в состоянии душевного опьянения. Даже нанял себе учителя музыки, чтобы играть на арфе…

Как?то Екатерина спросила Безбородко:

— Александр Андреевич, а что Петр Васильевич, не корыстолюбив ли? Уж больно холоден, расчетлив…

— Да как сказать, ваше величество. Охулку на руку не положу, но сие есть. Его многие «глупцом» кличут, понеже, он, как бы не пользуется положением своим и вашим благорасположением…

— И что же?

— Он на то говорит, что отменно застенчив, а посему не смеет за себя слова вымолвить.

— То есть правда. Он ничего не просит.

— Так ведь — умен…

— Э?э, Александр Андреевич, иная охвалка хуже охулки…

Безбородко растянул толстые губы в ухмылке, но ничего не ответил.

— А что бы ему хотелось, получить, какой презент, не знаете?

— Ваше величество, да лучше вас никто подарка не выдумает…

Екатерина вспомнила похожий разговор, состоявшийся раньше с Annet’ой Протасовой. И тогда результат был примерно таким же… «Не глуп, не глуп, однако, этот хохол. Есть в его скользком уме что?то похожее на ум Annete. Не попробовать ли его в дипломатической службе. Приставить к старому сапогу Никите Ивановичу… А то, что?то болеть он стал… А Петра Васильевича надобно поощрить…»

На следующий день государыня пригласила Завадовского участвовать в обсуждении проекта здания государственного банка, представленного архитектором Кваренги. Петр Васильевич восхитился. И государыня тут же сказала, что готова построить такой же дом и ему. Проект был немедленно заказан тому же Кваренги. Вскорости планы великолепного здания с увеселительным домом, павильонами, многими флигелями и надворными строениями для подаренного имения Ляличи были представлены, и ее величество своеручно изволила сделать ряд исправлений. Петр Васильевич, увидев это великолепие, не сказал, а, скорее, простонал: «В сих хоромах вороны будут летать», на что государыня ответила: «Ну и что, я так хочу».

Позже, когда дом был построен, Завадовский велел поставить перед крыльцом статую своего благодетеля фельдмаршала Румянцева. И, проходя мимо, никогда не забывал снимать шляпу.

К общему неудовольствию, Потемкин недолго был в отлучке. Внутренние события требовали его присутствия в столице, где варилась вся политика государства. Новый фавор беспокоил светлейшего чисто политически. Завадовского откровенно поддерживали Разумовский с Румянцевым, ему был предан Безбородко, набиравший силу в недрах тайного кабинета, и даже Григорий Орлов. Последний — исключительно из?за своей крайней нелюбви к одноглазому тезке. Об остальной придворной шушере, занимавшейся балетами, сплетнями и маскарадами, Григорий Александрович не думал. Хотя, в общем?то — напрасно.

Несмотря ни на что, он все же любил эту странную женщину, волею судьбы или прихотью истории вознесенную на вершину имперской пирамиды. Любила его и она. С самого начала Потемкин покорил императрицу мужской силой, своей любовной ненасытностью, но не только этим. В чем?то они были очень схожи. Екатерина всегда говорила, что «служит государству». Потемкин тоже служил — ей и Отечеству. Оба отличались широтой замыслов и дел, понимали и ценили это друг в друге. Потемкин даже превосходил своим размахом повелительницу России, которая все?таки воспитывалась в скромных условиях маленького немецкого княжества. При этом и совершать Григорий Александрович, несмотря на свою безалаберность, умудрялся значительно больше, чем Екатерина. Главное отличие заключалось в том, что он, как правило, доводил то, что замысливал, до осуществления, а начатые дела (хорошие ли, плохие ли) — до завершения.

Потемкин прекрасно понимал, что Екатерина в силу характера и темперамента своего не станет долго обходиться без партнера. И Завадовский, обладая умом мелким, скорее женским, без размаха, тем и беспокоил. Новый любимец, в силу изначальной бедности своей, уж больно хорошо умел считать чужие прибытки. В том числе и во первых строках — его потемкинские… А казна?то войной опустошена. Конечно, «бухгалтер» сей не на долгое время. А кто следующий? Не найдется ли, кто потеснит его не токмо на постели государыни, что он бы и пережил, а в делах?.. И зародилась у него мысль взять дело обеспечения императрицы любимцами в свои руки. При том «бухгалтера»… сменить.

Однажды Петр Васильевич, нежданно?негаданно, получил приглашение от светлейшего на ужин. Человек, принесший приглашение, сказал, что велели мол передать — ужин будет интимным в мужской компании: трапеза, вино, карты… Надо ли говорить, как сначала испугался, а потом обрадовался Завадовский. Столько времени Потемкин его не замечал и «вот будьте нате»…