В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич - Страница 4

Интересно, что возраст жениха при этом особой роли, как правило, не играл. Петровский фельдмаршал Борис Петрович Шереметев в шестьдесят один год женился на двадцатипятилетней вдове Анне Петровне Нарышкиной с двумя детьми. А Иван Иванович Бецкий в свои семьдесят пять лет увлекся выпускницей им же основанного Смольного института — восемнадцатилетней Глашей Алымовой и предполагал посвататься. Но узнав, что она влюблена в другого, с сожалением мысль свою оставил.

Аннушке нравились многолюдные съезды в имении с детворой с людьми. Полюбила она со временем и одиночные соседские визиты без надобности, когда разговоры шли не об урожае, не о делах, а более о сплетнях или вовсе о пустом. Ей рано стали нравиться комплименты, сильные руки гостей?помещиков, обнимающие ее за плечи или похлопывающие, пощипывающие за бока и за пышный задик… Еще обладая нежной привлекательностью ребенка, она уже любила лесть и учтивость мужчин. А оставшись tete?a?tete с кем?либо из приезжих, при случае взбиралась к нему на колени и ерзала, двигаясь туда и сюда, как бы устраиваясь поудобнее. Она умащивалась до тех пор, пока гость не начинал смущенно и прерывисто дышать, стараясь сдвинуть в сторону набухшее естество. Тогда, соскочив с колен покрасневшего кавалера, она бежала в сад или в детскую, где, зарывшись в траву или в подушки, предавалась чувству томления, теребя маленькими пальчиками не созревшую плоть.

Не догадываясь об истинных причинах, матушка Анисья Никитична радовалась, что дочка не чурается общества, оставляла ее за хозяйку в гостиной, чтобы училась достойно вести себя и занимать гостей беседою. Просила быть всегда учтивой и ласковой, угождать гостям, даже если это и не совсем по сердцу. А видя ее раннее взросление, старалась, как и старшую Марию, приохотить к хозяйству. Наставляла:

— Не будь в праздности, мой друг, праздность есть мать пороков. Гордости избегай, будь снисходительна к недостаткам других, но искореняй их в себе.

Заметив интерес мужчин к Анне, твердила, что не надобно верить слишком тем, которые ласкают много и говорят приятности…

— Любить надобно более тех, которые открывают тебе твои пороки. Эти?то — прямые твои друзья… Заклинаю тебя, дитя мое, не слушать тех мужчин, которые хвалят, и не входить с ними в тесную дружбу. Ласкательства мужчин никогда истинны не бывают. Самой лутче не выбирать знакомства по своему вкусу, а следовать наставлениям родителей. Только они истинно пекутся о твоем будущем и счастии…

Дочка слушала молча. Она всегда более любила слушать, нежели говорить. Она умела показать столько заинтересованности и участливости к теме рассказа, что порою оказывалась куда более осведомленной во взрослых делах, нежели другие.

Случалось, что в имении Протасовых собиралось человек до двенадцати ребятишек, близких по возрасту. Дети лазали по деревьям, разоряя птичьи гнезда, стреляли из луков. А то, сбросив одежки, купались и смело плавали в озере. Никто из взрослых особого внимания на них не обращал. Аннушка, темноволосая и загорелая, в деревне была совершенной дикаркой. Перейдя в отроческий возраст, заметила, что, оставив на берегу платьишко перед тем как броситься в воду, она привлекает внимание мальчиков. Это ей нравилось, волновало… Дома, убедившись, что комнаты пусты, она, бывало, останавливалась перед зеркалом, и щипала розовые сосочки, а то поднимала подол и, расставив ноги, внимательно рассматривала свои подробности.

Когда погода портилась, а в большом барском доме собиралась юная ватага, дети сами выдумывали занятия. Кроме обычных пряток или игры в веревочку, в жмурки, собирались на чердаке или в уединенной комнате. При свечах играли «в доктора» или «в школу». «Доктор» подвергал осмотру «пациентов», щупал пульс, но больше трогал за интимное… Играя в школу, рассаживались полукругом и «отвечали уроки». За ошибки полагалось наказание розгами. При этом мальчики спускали панталоны, а девочки поднимали юбки и становились на колени. Шлепали не больно. А после «порки» обязательно ласкали и целовали наказанных. В этом и заключалось главное — в лицезрении потаенных мест, в ощущениях от касаний, от невинных, непонятно?сладких поцелуев… У Аннушки порою такие игры заканчивались слезами, а то вспышками гнева, в которых находили выход неясные чувства.

Однажды мсье Лагри забыл в беседке маленький томик из своей французской библиотеки. Без особого интереса Аня открыла книжку и прочла: «Therese philosophe, ou memoires pour servir a l’histoire du p. Dirrag et de mademoiselle Eradice».[13] Она перелистнула страницу, и первая же картинка бросила ее в жар. То, что так неясно представлялось ей в ночных видениях, было откровенно нарисовано на бумаге… Оглянувшись, Анна стала наскоро листать дальше, ужасаясь с каждым следующим рисунком и приходя во все большее волнение. Подобного она не могла себе представить даже в тайных мыслях.

Захлопнув книжку, девочка почувствовала, что не в силах расстаться с нею. Она должна была непременно рассмотреть все еще раз на досуге… Убедившись, что за ней никто не наблюдает, Анна сунула томик под передник и побежала к себе. Так непристойный французский роман стал в ее жизни первым катехизисом плотских утех.

— Avez?vous lu la «Therese philosophe», n’est?ce pas?[14] — улыбаясь, спросил ее мсье Лагри на следующий день. Девочка покраснела и отвернулась. — Oui, oui, je vois, que vous l’avez lu. Il n’y a pas lieu de rougir, ma cherie.[15] Когда?нибудь вы все равно должны были бы о том узнать…

С этого дня он стал еще внимательнее относиться к воспитаннице, потихоньку давал ей и другие книжки, которые не следовало показывать матушке. А потом… Потом, научил получать удовольствие от ласк, не переходя опасной границы. В первый раз Анна отдалась его рукам с легким испугом, слегка сопротивляясь. Но учитель был опытен, и уже через несколько мгновений ее тело пронзил столь сладостный трепет, какого она никогда не испытывала прежде. Подавляемая чувственность поднялась горячей волной и затопила остатки благоразумия, уничтожила стыд. Она стала сама изыскивать способы встречаться с учителем наедине. Ранее не особенно восприимчивая к звукам скрипки и клавесина, она неистово «полюбила музыку» и, радуя матушку, перестала убегать от уроков.

Но однажды за подобными «упражнениями» их застала няня…. Мсье Лагри вынужден был спешно покинуть дом. К удивлению матушки, Анна пережила его отъезд спокойно. Так же спокойно она выдержала и причитания родительницы. Иногда, по утрам в постели, она вспоминала француза. Грудь ее начинала волноваться, а руки блуждали по телу, отыскивая и каждый раз находя уголки наслаждения. Дело обычное, почти все девочки занимаются этим. Сбросив одеяло и раздвинув колени, она неистово терзала себя, доводя до изнеможения.

Старая нянька докладывала госпоже о бесстыдных действиях Анюты, и та все собиралась поговорить, но как?то откладывала и откладывала, пока не подсмотрела эти развлечения сам?друг. Только тогда она решилась на трудную миссию душеспасительной беседы.

— Доченька, — говорила Анисья Никитична, глядя в сторону и заливаясь краской стыда, — остерегайся прислушиваться к голосу демона плоти. Он толкает тебя к погибели, внушая самый гнусный из всех пороков. Своими руками ты губишь не токмо тело свое, но и душу, даже непроизвольно касаясь срамных мест. Грех?то какой. Господь не простит тебе его за гробом, и ты будешь мучиться с другими грешниками в геенне огненной… — Может быть, именно этих последних слов доброй женщине произносить не следовало, потому что любое наказание перестает быть страшным, если человек подвергается ему не в одиночестве. Но откуда было знать почтенной Анисье Никитичне психологические тонкости воспитания. Она лишь скорбела, что никакие упоминания о «смертном грехе», о «бесстыдстве непристойных прикосновений» впечатления на дочь не произвели. Она вспомнила, как дурно спала Аннушка уже в раннем детстве. Как она пыталась связывать ей на ночь руки, надевала и завязывала варежки, потом посадила у постели няньку, чтобы та следила дабы Аннушка и во сне держала руки поверх одеяла. А теперь что ж…