В тени горностаевой мантии - Томилин Анатолий Николаевич - Страница 28

Губы их слились. От Васильчикова вкусно пахло свежестью, мужчиной, желанием и еще бог знает какой смесью запахов, но все они были удивительно приятные. Тем не менее, Анна легонько подтолкнула его к двери:

— Adieu, поручик, adieu. Поверьте, мне тоже не просто наше расставание. Но — служба…

Она затворила за ним дверь и на мгновение прислонилась к ней головой. Потом встряхнула волосами и кликнула Дуняшу.

Глава четвертая

Август в Северной Пальмире едва ли не самое приятное время года. Июльская жара спадает, но до осени еще далеко, а наступившие темные ночи, как нельзя лучше содействуют нежным любовным свиданиям с простыми ласками и тихими поцелуями. Роман Анны Протасовой и подпоручика Александра Васильчикова протекал ровно. Встречались тайно в парке, гуляли. Говорили о пустяках. На прощанье обменивались скромными поцелуями. И поскольку отношения дальше не заходили, можно было надеяться, что до поры ни он, ни она не попадут в круг дворцовых пересудов. Тем более что в конце сезона каждый был занят своею судьбой, стремясь наверстать упущенное за лето… Правда, Анна понимала, что такое духовное общение долго продолжаться не может, однако хотела дождаться общего отъезда в Петербург.

Между тем ее величеству вконец прискучили беседы о коннозаводском деле, о породах лошадей и их достоинствах.

— Вы понимайт, милочка, — жаловалась она фрейлине. — In meine Schlafzimmer[71] от эти разговоры уже начинайт пахнет der Stall — конюшен… Я не хочу сказать ничего худого, господин секунд?майор служба несет исправно, aber, mein Gott,[72] если бы у него в голова был бы хоть что?нибудь еще кроме лошадь…

— Ваше величество, может быть, если бы у него была возможность осуществить свои мечтания, мысли о конном заводе меньше бы занимали места в голове господина секунд?майора…

— Я тоже так думала, когда делаль ему презент и велела завести конный завод. Я даже хотела подарить ему арабский жеребец Сапфир и эта… jument[73] по кличке Лала… Вы же знаете эти лошади?

— Еще бы, это поистине царский подарок…

— Ну, ну, не надо преувеличивать. Я понимай, что в глубина ваша душа царапаться обида… Но поверьте, я высоко ценить ваша служба и без милости вы не останетесь…

— Ах, ваше величество, моя преданность Великой Екатерине не основана на подарках… — Анна прекрасно знала, как любит государыня этот титул. — Я люблю вас всем сердцем и душою, как ваша верная и преданная раба…

— Перестаньте, Annete, что за привычка у русских называть себя рабами… В просвещенном государстве есть подданные. Называя себя рабами, вы и понимаете себя ими. Как я могу вбивать это в дворянские головы?.. Впрочем вас, meine gnadige Frau,[74] это не может интересовать. Лучше присмотритесь, нет ли в наше окружение еще не менее достойный кандидат…

К себе Анна ушла в задумчивости. Она понимала, что получила если и не прямой приказ, то, во всяком случае, императрица дала ей понять, что подошло время снова исполнять службу «по должности». А делать этого в означенное время фрейлине не хотелось.

Екатерина, скорее всего, заметила, что ее degustatrice без всякого воодушевления восприняла новое распоряжение, потому что дня через три она tete?a?tete повторила подобный же разговор с Прасковьей Брюс. После памятного скандала в опочивальне «Брюсша» была некоторое время отлучена, но потом императрица, вняв заверениям Анны Никитичны Нарышкиной, что де «все мы такие», простила прегрешения распутной бабенки. Снова, к неудовольствию Анны, Брюсша вошла в состав ближайшего окружения Екатерины. Но Прасковья не была столь скрытной и осторожной, а посему скоро многим стало известно о поисках нового кандидата среди гвардейского гарнизона. Вот тогда?то, после некоторых раздумий, Анна и решила отпроситься у императрицы на несколько дней в столицу. Получив отпуск, она дала знать о том подпоручику. И Васильчиков также сумел выговорить себе свободные дни.

В эту пору Зимний дворец был почти пуст. Редкие караульные мирно дремали у запертых дверей. Заслышав шаги, встрепанно вскакивали, но, узнав фрейлину, успокаивались и снова усаживались поудобнее.

Анна поднялась к себе. В комнатах было неубрано. В будуаре висел застоялый дух пудры и эссенций. Она кликнула Дуняшу, велела принести корзинку с едой из кареты и навести порядок в покоях.

Летом гофмаршальская часть, ведавшая довольствием и обеспечением всей жизни дворца, также переезжала в Царское Село. В Зимнем дворце большая кухня не топилась, и людей кормили в «общей столовой», как называли столы третьего класса для старших служителей. Фрейлине, довольствовавшейся со стола гофмейстерины, то есть — первого класса, обращаться в общую столовую не подобало.

— К вечеру приготовишь ужинный стол. Свечи замени и до завтрева, до обеда вольна… Погуляй, к брату сходи: нет ли чего нового о нашем сударике. Ну, там сама знаешь. Да, на стол вина много не ставь.

— Как скажете, Анна Степановна. — Девка проворно принялась за уборку, время от времени бормоча себе под нос. — Ужин, оно, конечно, — плохо отужинашь, переужинать придется… Без ужина и подушка в головах вертится…

Анна отметила про себя, что назначенная встреча беспокоит ее. Казалось бы, что особенного, дело не в новинку — свидание с определенной целью. Васильчиков в нее влюблен и ей он нравится. И все?таки неясное волнение не давало сосредоточиться, и она с трепетом ждала назначенного срока. «Плоть блазнит, — пыталась она иронией приглушить беспокойство, — проказливую кошку покоя лишает, к любодейству толкает. Эка, ты блудня у нас, сударыня…». Но насмешки не помогали. Время тянулось нестерпимо медленно, и к вечеру она чувствовала себя утомленной, как после целого дня дежурства. Но вот раздались его шаги в коридоре. Анна вскочила с кресла, отошла к окну, задернутому тяжелой портьерой, и прижала руки к груди…

Васильчиков робко постучал в приотворенную дверь.

— Можно войти? — раздался его голос.

— Да, да, конечно, входите, дверь открыта.

Он был в синем мундире поручика легкоконного полка. Блеск свечей отражался на золоченых пуговицах красного камзола с золотым галуном. В руках Александр Семенович держал новую каску с налобником, украшенную пышным гребнем из страусовых перьев. Он явно не знал, куда ее деть и, глядя на Анну, в то же время поминутно озирался, прижимая каску к груди. Оба были взволнованы и смущены. Васильчиков, стоя в дверях, стал извиняться, уверяя, что бесконечно влюблен и, наверное бы умер, если бы Анна отказала ему в радости видеть ее…

Несмотря на свой опыт, Анна не знала, что ему ответить. Она впервые попала в ситуацию, когда свидание с мужчиной так сильно ее взволновало.

— Проходите, Александр Семенович, садитесь. Поздравить позвольте с производством в обер?офицеры… Не угодно ли вина?.. — Она все никак не могла придти в себя и пыталась деятельностью своей скрыть непривычное смятение. Поручик вошел и опустился в ближайшее кресло, по?прежнему то прижимая злополучную каску к груди, то пристраивая ее на колене. Это забавное зрелище как?то успокоило Анну. Она ободряюще улыбнулась.

— Смелее, господин поручик, и давайте мне ваш воинский доспех, я приберу его в шкап.

Он не стал дожидаться, пока Анна затворит дверцы и обернется, обнял ее и приник губами к обнаженной шее.

— Подождите, подождите же, Александр Семенович, Саша… Экой вы, право, неслух… — Она засмеялась и шлепнула его по рукам. — А за неслушку дубцом…

Но он ее не отпускал, и Анна сама не заметила, как оказалась в постели, раздетая, рядом с Васильчиковым, который, обнимая ее, все еще прятал глаза, прижимался к ее щекам и целовал, целовал в уши, в губы… Она задыхалась, чувствуя, как он настойчиво и напряженно пытается проникнуть между ее сомкнутыми ногами и, понимая, что уступит, старалась лишь не торопиться.