Инструмент богов - Соболева Лариса Павловна - Страница 43

– Я люблю тебя...

И любил, как в последний раз. И не услышал «нет, нет, нет». Пока не раздался осторожный стук в дверь. Вера набросила халат, впустила Раймонду Багратионовну, которая явилась в длинной ночной сорочке и в наброшенной поверх плеч шали, с седыми распущенными волосами:

– Верико... Нико... Я застала Параську, она подслушивала под вашей дверью. А потом звонила в милицию, сказала, что ты здесь. Уходить тебе надо.

Николай и Вера заметались по комнате. Он одевался в чистую одежду, а Вера... принялась зачем-то отвинчивать набалдашник на спинке кровати. Кровать с никелированными спинками была самой дорогой вещью в их доме – приданое Веры. Отвинтив набалдашник, Вера попыталась длинной спицей что-то достать оттуда, не получалось. Она шепотом попросила:

– Помоги.

Они сняли панцирную сетку, потом перевернули спинку и вытряхнули... Николай сразу узнал вещи матери: крест с рубинами и сапфирами на толстой золотой цепочке, два обручальных кольца, перстень с изумрудом, бриллиантовые серьги. Собирая все с пола, Вера говорила:

– Твоя мать отдала мне это перед смертью... Она просила отдать тебе, когда ты вернешься. Забирай и беги.

– Куда бежать? – глядя на украшения в своей ладони, произнес Николай. – Везде найдут. Теперь найдут.

– Беги туда, где не найдут. Уходи, Коля, уходи.

Объятия, поцелуи... и шаги в коридоре. Вера распахнула окно, молча указала глазами – лезь туда. Николай подошел к ней, положил на ладонь одну сережку, сжал пальцы жены в кулак:

– Пусть эта будет у тебя, а вторая у меня. Вера, прости... – Он взял в ладони ее лицо с удивительно чистыми и любящими глазами, оставил на нем последние поцелуи и повторил: – Я люблю тебя. Прости.

Стук в дверь. Требовательный, громкий. Вера ахнула, Николай подумал: конец. Все равно найдут, догонят, но попытка побега даст возможность получить пулю вне очереди. И всегда есть шанс уйти...

Окно выходило во двор, Николай схватил вещи, в которых пришел, и вылез на карниз. Он двигался по карнизу, прижимаясь спиной к стене, чтобы отойти от окна. Слышал, как захлопнулась рама, щелкнули шпингалеты. Замер, покрывшись испариной. В комнате раздавались мужские неразборчивые голоса. Николай закрыл глаза, стиснул зубы и молился, чтобы никто не догадался выглянуть в окно.

– Нико... – позвала его Раймонда Багратионовна.

Он повернул голову, старуха стояла на балконе, как привидение в белом балахоне, и махала ему, мол, иди сюда. Передвигаясь по карнизу маленькими шажками, Николай достиг балкона, перемахнул через перила. Очутившись в комнате Раймонды Багратионовны, шепотом спросил:

– Не боитесь? За укрывательство преступника...

– Стара я, чтоб бояться. Да и какой ты преступник, смешно, честное слово. Стань возле двери, Нико. Ко мне не зайдут. – Она распахнула дверь, закрыв ею Николая и став в проеме. – Что здесь происходит?

– Линдера арестовывать пришли, – сообщила Параська. – С кем жили, а? С бандитом! Как он всех нас не поубивал?

– Дура, – царственно бросила Раймонда Багратионовна, в ответ получила площадную брань Параськи. И простояла, держась за ручку открытой двери, до того момента, пока не убралась милиция. Закрыв дверь, она вздохнула, достала теплое пальто. – Не о таком времени мы мечтали, не этого нам хотелось. Возьми пальто, его носил мой старший сын. Он был красивый, как ты, Нико.

А было у нее три сына, все погибли на фронте. Час спустя Николай шел по улицам через город, вышел на открытое пространство степи и оглянулся. Тогда он не знал, что город этот видит в последний раз.

19

Вячеслав слушал с интересом. В этой истории тесно сплелись человеческие добродетели и пороки, слишком много всего, много для одного человека. Вячеслав позволил себе задать вопрос, время от времени возникавший:

– Сэр, почему вы мне рассказали?

– Может, это глупо и наивно, старики ведь наивны. Я рассчитывал на милосердие с вашей стороны, господин Алейников, надеялся, что вы поймете, как для меня важно найти Веру. Я виноват перед ней, очень виноват. Не скрою, у меня были женщины, но ни с одной я не испытывал того упоения, какое испытал с Верой. Не было и той страсти, какую пережил с Сонеткой. Перед ней я тоже виноват, получилось, подставил ее. Если б я продолжал потихоньку бегать к жене, меня выследили б люди Самбека, и тогда погибла бы Вера. Сонетка любила меня, я этого не понял, считал ее похотливой кошкой, хотя сам был не лучше. С другой стороны, кто знает, где проходит грань между похотью и любовью? Не является ли одно дополнением другого? Впрочем, разница есть: похоть подчиняет, следовательно, разрушает изнутри, любовь же очищает. Но все это осталось там, в России.

– Случись все иначе, кого бы выбрали, Веру или Сонетку?

– Хм, – усмехнулся Линдер. – До сих пор не могу ответить на этот вопрос. Все эти годы я думал о жене, кстати, не женился, не имел права при живой жене обзавестись еще одной. Да и не встретилась такая, как Вера. Признаюсь, думал я и о Сонетке, она осталась жить внутри меня. Знаете, господин Алейников, я любил их обеих равнозначно, сейчас могу в этом сознаться, а тогда не понимал. Случилось так, как случилось, гадать сейчас бессмысленно, кого бы из них я предпочел. Иногда думаю, почему судьба так поступила со мной? Она отняла Веру и Сонетку, а дала все остальное, да так много, что человеку столько не нужно. Наверное, завидовала мне.

– Ну а как вы попали за границу?

– Не сразу, – вздохнул Линдер. – Два долгих месяца находился в пути на Север. Пришел в Карелию и понял: дальше идти некуда, а всякий чужак и там вызывал нездоровый интерес. Я устроился в бригаду, валил лес, и поначалу меня все устраивало. Но заканчивалась вахта, мужики разъезжались по домам, а мне некуда было деться, я оставался в лесу! Так не могло долго продолжаться, человеку нужны люди, свобода выбора... Часто я вспоминал Пахомова, к нему у меня было двойственное чувство, как-никак он предал моего отца. Но я уже не мог быть его судьей... И как бы там ни было, а именно Пахомов подал мне идею бежать за границу. Изучив обстановку, когда и через какой промежуток времени проходят пограничники, я надел ушанку, завязал под подбородком тесемки, чтоб она плотно прилегала к голове и защитила от ледяной воды. Вода в тамошних реках всегда холодная, а был май. Я взял в рот соломинку, нырнул и переплыл реку. Правда, на этом мои муки не закончились. Меня проверяли спецслужбы, не советский ли я шпион. В конце концов разыскали дядю, он жил на севере Франции, переправили меня туда. Мой дядя был уже стар, увидев меня, поднялся с кресла, протянул ко мне руки и сказал: «Карл!» Назвал меня именем отца – я, говорили, очень похож был на него. Дядя прожил еще полгода, я стал его наследником. Большим состоянием он не обладал, но мне хватило денег получить хорошее образование, найти престижную работу. Позже я угадал будущее за новыми технологиями и разбогател.

– А Веру больше не видели?

– Нет. Но однажды слышал. Один раз дозвонился, представляете? Мне помогли, это было чрезвычайно трудно. Трубку в нашем коридоре взяла тетя Раймонда, а потом я перекинулся несколькими фразами с Верой. Она плакала и говорила: «Ты жив, я счастлива. Где б ты ни был, но будь живым». Мы не успели толком поговорить, она так и не узнала, где я нахожусь, в какой стране, даже не попрощались. Связь прервали, больше мне не удалось дозвониться, а я мечтал вывезти Веру из Советского Союза. Но мечты остались мечтами, тогда у меня не было денег нанять спецслужбы, которые бы вытащили жену. Так вы готовы помочь мне, господин Алейников?

– Сделаю все от меня зависящее.

– Тогда к делу. – Он подозвал Саймона, упакованного в костюм, как манекен, и с таким же манекенным лицом. Линдер брал из его рук предметы и передавал Вячеславу, это был уже другой человек – строгий, сухой, непроницаемый. – Ноутбук. Мы сможем связываться через сеть, пересылайте мне отчеты, что и как вы делаете. Мобильный телефон...