Время барса - Катериничев Петр Владимирович - Страница 23

— Да погоди, Танька, видишь, не в себе девка.

— Эт-точно! Наширялась до чертей, вот и бродит голая по берегу, ищет приключений на свою щель! А кто ищет, тот найдет. Чего стала, болезная? Где трусики потеряла?

— Может, ей пива дать?

— Ага, а потом под одеялку пригласи, кобель!

— Танька, не будь стервой! Девка дрожит вся. У нас кофе в термосе остался?

— Прекрати на нее пялиться, Вован! Нашел тоже Афродиту: худая, как макаронина! Ну-ну, налей этой спидозной кофей! Да потом чашку спиртом отмывать придется!

Парень, не слушая визгливые выкрики подруги, встал, нашел термос, налил полную крышку кофе, протянул Але:

— Горячий, с ромом, будешь? Аля кивнула.

— Ну вот. Завязывается любовь и дружба, — досадливо откомментировала деваха. Она тоже встала — полногрудая, загорелая, неспешно завязала тесемки бюстгальтера, еще раз окинула Алю уничтожающим взглядом, бросила ей полотенце:

— Прикройся хоть, шалава. И вот что я тебе скажу: попила кофе и отвалила, поняла? Или пожалеешь.

Парень, которого подруга называла Вован, был вовсе на «Вована» не похож: худощавый, тонкокостный, гибкий, с пшеничной густой шевелюрой и пальцами музыканта; наверное, отдыхающий, «компьютерный мальчик из столицы», коего и захомутала провинциальная дива: будет что вспомнить тоскливой, дождливой зимой.

Аля одной рукой прижала к груди полотенце, другой держала крышечку с кофе, осторожно прихлебывая.

— Ну все? Закончила? — нетерпеливо подначила Алю девица.

— Танька, прекрати.

— Да? Много ты понимаешь в девках, Володенька! Да на ней, поди, уже весь пляж отдохнул и расслабился! Ты на глазищи посмотри!

— А что, красивые…

— Красивые? Да она героину выжрала кило! Красивые… Вали отсюда, девка!

— Тань, зачем ты так…

— Да? Хочешь, вали с ней, про-грам-мист! Только не забудь резинку на пенис, да на каждый палец в особенности! От СПИДа не лечат!

— Таня…

— Что — Таня? Что губищи-то раскатал, как Минфин на Валютный фонд? Ничего ты здесь не словишь, окромя заразы!

— Таня… Ну все…

— Спасибо. Я пойду, — тихо прошептала Аля, протягивая пустую крышку. — Спасибо.

Она наклонилась, положила полотенце на песок, пошла прочь.

— С собой эту тряпку забери, после тебя не отстираешь! — услышала вслед визгливый голос дивы, почувствовала навернувшиеся на глаза слезы, выдохнула — и побежала. Что, теперь ее всегда будут отовсюду гнать, как шелудивого пса?

Постепенно она успокоилась. Ревность — штучка всеобщая, и осуждать эту Таню… Нет, не за что. Даже приятно: невзирая на все, рухнувшее на ее голову за последние сутки, к ней еще ревнуют. А кофе был хороший, крепкий. Видно, дива оч-ч-чень желала понравиться пареньку. Во всем.

Впереди услышала музыку, выкрики. Сбавила шаг. Играл переносной магнитофон. Что-то очень старое, почти забытое. «Я еду к морю, я еду к ласковой волне…» Аля пригляделась: молодежь радуется жизни. Ну да, она так и подумала:

«молодежь». Порой девушке казалось, что она прожила уже две-три жизни, и нынешняя — не самая удачная. Человек пять-семь, парни и девчонки, резвились в теплом ночном море. Заметила на песке светлячок сигареты: обнаженная девушка, пьяная вдребадан, полулежала на покрывале, пытаясь подпевать орущему кассетнику.

Прихлебывая вино из бутылки, она подняла голову, посмотрела невидяще на Алю:

— Верка… где ты бродишь… Все… купаются…

Недолго думая, Аля подхватила с земли суконное одеяло, набросила на себя; подняла непочатую пластиковую бутылку минеральной, сигарету, спички. Поискала глазами, углядела ножку разодранной копченой курицы, кусок хлеба, взяла и их.

— Верка… Давай вмажем… Тут еще водки полбутылки…

— Потом…

— Ты с Мишкой была, да?.. Аля пробурчала невнятное.

— Ну и фиг с ним. Тогда я Толика забираю. Чтоб без обид.

Аля промолчала, тихонько удаляясь.

— Ты куда направилась-то?..

Аля сделала неопределенный жест плечами, прибавила шагу, стараясь, чтобы не свалилось одеяло.

— В восемнадцатую не суйся… — пьяно выкрикнула напоследок девица. — Там Вадик с Наташкой… уе… уединился.

Последнее слово явно вымотало девушку, она приложилась к бутылке с вином, допила, отбросила и беспамятно завалилась на покрывало.

Аля прошла еще метров двести, пока перестали слышаться выкрики гуляющей молодежи, обессиленно опустилась на камень. Первым делом отвинтила пробку с минералки, прильнула ртом; тело мгновенно оросилось бисеринками пота; желудок, казалось, лопнет. Аля отвела руку, посмотрела-а отпила-то всего ничего, меньше стакана. Хотела переждать — не тут-то было: рука сама поднесла бутылку ко рту, и девушка продолжала глотать до полного изнеможения. Передохнула, опьяненная водой, и принялась за куриную ножку, торопясь, почти не пережевывая. Желудок отозвался тупой болью, словно туда набросали булыжников; и немудрено: последний раз она ела сутки назад… Сутки? Але порой казалось, что это было совсем в другой жизни.

Прилегла, вставила в рот сигарету, чиркнула спичкой. Жадно затянулась, ощущая, как плывет голова. Хм… Да она стала настоящей бомжихой: ворует сигареты, еду, одеяла. Теперь надо как-то раздобыть хоть какую-то одежду. Ночью все кошки серы, а вот утром голышом на людном пляже ей будет совсем невесело: какие-нибудь шахтеры-монтеры выведут своих матрон на пляжный променанд — и охренеют. Самое маленькое, что ее ждет, — это встреча со здешней милицией, которой она боялась хуже чумы. А поэтому… Нужно идти в зверинец, именуемый пансионатом, и красть одежду. Хорошо бы еще и деньги. Но это — как повезет. Ибо полного счастья нет нигде, даже в Крыму.

По дорожке к пансионату она поднималась легко. Почувствовала запах цветущих роз; плотнее закуталась в одеяло: если кто и встретится сейчас, кого удивит девчонка, возвращающаяся с ночных увеселений на морском берегу?

Ага. Слева пансионат под оригинальным названием «Морской». Справа — под не менее оригинальным «Голубая волна». «Морской» поосновательней: окружен новеньким сетчатым забором, территория ухожена, на стоянке, внутри, несколько джипов и «мерсов» с московскими и княжинскими номерами. Клумбы усажены розами. Окна забраны, как парижские мансарды, деревянными решетчатыми ставнями. У входа будка, в ней скучает привратник. У ног его отдыхает коричневый, лоснящийся в люминесцентном свете доберман. Лучше туда не соваться.

А вот «Голубая волна» попроще и рангом пожиже. Да и название придумал кто-то еще в те незабвенные времена, когда слово «голубой» у всех нормальных людей ассоциировалось с цветом неба, а не с сексуальной ориентацией… Дощатая калитка была распахнута; внутри территории — обычные щитовые домики, кое-как крашенные синей, местами уже облупившейся краской. На всю территорию — всего два допотопных желтых фонаря. Несколько домиков, судя по всему, пустуют. На верандах натянуты веревки: сушится белье. Вперед.

Аля прошла калитку. Откуда ни возьмись появились три лобастые рыжие собаки, молча окружили; та, что крупнее, подошла к Але, понюхала, едва заметно вильнула хвостом и исчезла в темноте. Вот повезло: одеяло здешнее, собачки признали за свою, и это внушает пусть маленькую, но надежду.

Тенью Аля прошла несколько обитаемых домиков, увидела в одном приотворенную дверь; на бельевой веревке висел спортивный костюм-эластик — то, что нужно! Девушка сторожко поднялась по ступенькам, тихонечко, стараясь, чтобы не скрипнули рассохшиеся половицы веранды, подошла к веревке, протянула руку сдернуть .штаны — и услышала позади:

— Ты чего там крадешься, девка?

Глава 19

Дородная казачка .лет тридцати пяти стояла чуть поодаль, подбоченясь, наклонив набок обвитую толстой косой голову, и, насмешливо сложив полные губы. смотрела на Алю. От окрика девушка повернулась, одеяло комком упало к ногам.

— Да она еще и голая, прости Господи, — озадаченно сказала казачка и добавила .повелительно:

— А ну-ка, прикрой срамоту, да пойдем погутарим, с чего здесь ходишь телешом, когда люди добрые спят, да с кем валандаешься, коли тебя выпустили так вот, в чем мать родила! Ну?