Бегство (Ветка Палестины - 3) - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 8

- Все, как всегда, - произнес Дов без улыбки, когда Эмика увели. Героический Бегин приголубил "золотого парня" из Риги, оказался шпионом. Прохвост Гнидин из нашего ульпана прикатил с фальшивкой на темочку Сталин и секс; назвал "За стеной", для быдла чтиво, читали - рыдали, принимали прохвоста, как столпа культуры... Какая-то писуха звонит мне вчера из Москвы, где мой номер-то раздобыла? только что образовала там комитет по спасению Валленберга, спохватилась, а? Катит в Иерусалим, отсюда в Монреаль. К чему в Монреаль, спрашиваю? Дело какое? "Я там еще не была..." Какой, ребята, мир бля-ский! Чужие трагедии приспосабливают под свои увеселительные прогулки... Ныне, вот, Эмик... Я к чему это говорю? А вот к чему. Ты, Петро, певец, знаешь такую песню "С чего начинается Родина"? За редким исключением, с этого и начинается: жулик объявляет себя Мессией, героем, борцом "за"... Неважно, за что именно, лишь бы в ту минуту звучало благородно, - жулику жмут ручку, носятся с ним как с писаной торбой, подсаживают в парламент, а потом ахают: миллион украл. Что в России-матушке, что в нашем Израиле, одна картина. И почему власть на жулика падка? Ох, вы этот супчик похлебаете, ребятки!

Прошли еще полчаса. Еще... Появился озабоченный сохнутовец и сказал, что по спискам Александр Казак проходит, но в залах больше никого нет. Только служба...

- Не может того быть! - решительно возразил Дов. - Если вы его во время полета из самолета не выкинули, то... человек, галочка в списке, что ли?!

- Хотите, пройдемте со мной, - уязвленно сказал сохнутовец. - Только вы один! - И показал рукой, чтоб остальные остались на месте.

Дов оглядел нижний зал. Ленты багажного конвейера уже не двигались. Кроме девочки, меняющей валюту на израильские шекели, никого. Поднялся по скрипучей лестнице, видно, с бокового хода, туда, где принимали новичков. Действительно, ни души. Почесал в затылке и отправился к дальним дверям, в конце зала. Снова лестница. Спустился вниз. Коридор багажной. Освещен ярко, по вокзальнсму. Не богажная, а световая феерия. И тут никого, только служба в широченных кепках-аэродромах покуривает в руку, отдыхает после очередной волны пассажиров. Когда глаза привыкли к слепящему свету, разглядел в дальнем углу багажной какого-то паренька. Ходит между стеллажей, забитых чемоданами, баулами. Ищет свое. Дов крикнул: - Казак Саша! Казак!!!

Оглянулся парень, подошел поближе. Дов руку ему протянул, вздохнул сочувственно. Совсем молоденький узник-то. Пацан почти. Плечи узкие. Шея белая, тоненькая, как женская, в прыщах синеватых. Умученный пацан. Как не добили? Лоб мокрый, сияет от вокзальных ламп. Высоколобый, это есть. Улыбка напряженная, словно выдавливает из себя улыбку. И чего мнется?

- Сашок, я Дов Гур, приехал тебя встречать, а ты исчез с концами...

- Чемодан, вот, не могу найти.

- Да хрен с ним с чемоданом! Там тебя друзья ждут. Саша шагнул в сторону Дова, остановился, и снова назад, шарит глазами по стеллажам. Сейчас, сейчас! - Да не беспокойся ты! Что там, золотишко, что ли? Саша оглядел еще несколько полок. Наконец, отыскал в навале. Обтрепанный, с оторванным уголком. Дов взялся за его ручку.

- Ох ты, тяжелехонек! В самом деле золотишко...

Только показались в дверях, Петро Шимук кинулся к Саше Казаку, обнял. Затем Иосиф Бегун обхватил обоих. Стоят, обнявшись, зеки-однокамерники и ревут. Эх, где были в эту минуту иностранные корреспонденты! А то был бы снимочек не менее знаменитый, чем редчайший кадр, снимок века, 'Герои Брестской крепости"! Те встретились после лагерей гитлеровских и сталинских, а эти - после брежневских-андроповских. Та обошла весь мир, эта завершилась иначе.

Саша Казак оглядел всех просветленным взором и спросил: - Ребята, в какой стороне Иерусалим? - Повернулся лицом к Иерусалиму и закачался в молитве. Тут прибежал сохнутовец, говоривший что-то на бегу в свои "воки-токи", воскликнул настороженно: - Опять не он?!

Саша задержался возле аэропорта, на Круглой площади. Разглядел кого-то, пошел к ним. Жмутся сиротливой кучкой мужчина лет сорока в пиджаке с драным локтем, женщина в шелковом платье и шлепанцах, похожая на цыганку из табора, трое черноглазых девочек.

Дов шагнул следом, спросил, дружков увидал?

- В пути познакомились. Из Баку беглецы. Хорошие люди.

- А, хорошие, - Дов приблизился к ним. - Никто не встретил, что ли?

- Некому нас встречать, - хмуро ответил мужчина в рваном пиджаке. Чего стоим? Хотели ехать, маклер квартиру предлагал. Женщина в очках проходила мимо, бросила: "Не связывайтесь с жуликом." Мы и замерли.

- Ну, так, хорошие. Мы за Сашей приехали. Хотите с ним?.. Наум! крикнул Дов. - Сажай Баку в свой "Фордик". Завтра разберемся. Саша сюда, в мой автобусик!

В машине, уже полдороги промчали, горы начались Иудейские, Дов бросил взгляд на Сашу, сидевшего рядом с ним. Глаза у парня синие и какие-то ошеломленные, в испуге, как у бакинцев, которых никто не встречал. Сказал бодрым голосом, хлопнув Сашу по колену.

- Кончились твои мытарства, Саша! Теперь тебе никто не страшен...

Улыбнулся тот виновато. Мнется, заметил Дов. Вроде что-то сказать хочет или спросить, а не решается.

- Что мучает, Сашок? Скажи, тут все свои. Из одной камеры...

- ... Да чушь какая-то, - наконец, проговорил Саша. - Наверное, я чего-то не понял... Конечно, был ко всему готов. Говорили, в Лоде встречают с цветами, с песнями. Школьники флажками машут. Верилось-не верилось... Сбили нас после самолета в табун, вышел человек с радио в руках и как камнем по голове: "Господа, хорошо, что вы в Израиле. Здесь вас никто не ждал. Никому вы не нужны. Надейтесь только на себя. У нас времени мало. Еще самолет на подходе. Быстро получите свои деньги и документы. И разъезжайтесь, кому куда надо... Деньги и документы будут выдавать там-то и там-то. Чемоданы, кому пришли, вы получите потом...". Какая-то женщина заплакала, дети ее в рев. Конечно, в Лоде запарка, понять можно, но все же... дичь какая-то. У людей еще звон в ушах от моторов, а им этак гостеприимно: "... никому не нужны.,.". Или чего не понял, а?.. Кто-то побежал за багажом, я за ним. Спускаюсь по лестнице, сидит человек в грузинской кепке. Спрашиваю: "Вы говорите по-русски?" Он поднял голову: "ГоворУ." "Слушай, куда мы попали?" Объясняет со значительным видом: "Раз ты сюда попал, значит, так тебе и надо."

Саша обернулся назад, к Петру и Иосифу Бегуну. - Ребята, не осудите, может, я что не так? Меня прямо из карцера завезли домой за чемоданом, и тут же с конвойным офицером в самолет...

Дов круто затормозил и, съехав на обочину и остановившись, долго и витиевато матерился, потрясая руками.

Наум, мчавшийся на своей старенькой "Форд-кортине" следом, затормозил и бросился к автобусику Дова. Думал, случилось что? Увидел, все целы-невредимы, только Дов безостановочно матерится, уличая кого-то и тыча пальцами в сторону небес, подобно сумасшедшим старушкам с его улицы, невольно возникшим в памяти. Наум покачал головой, произнес тоном почти серьезным: - Боже, и Дов рехнулся! Не иначе, загулял в Израиле какой-то новый вирус...

К Иерусалиму подкатили затемно. Вдруг вспыхнула белыми окнами высоко над головой, чуть правее, гора. А дорога круто вниз, с поворотом. Саша даже привстал на сиденьи: такое ощущение, будто поднырнули под город. Погасли огни, снова полумрак, лишь мелькают желтые светильники на столбах. И вдруг зацвел, заиграл, как рубины под ярким светом, склон горы на противоположной стороне.

- Рамот, - сообщил Дов устало. - Считай, приехали. То ли машина накренилась на крутых поворотах, то ли склоны гор. Закачался город, словно иллюминированный праздничный корабль на волне. Пропали за спиной рубиновые озера, заскрипел тормоз. Первый светофор.

Саша взялся за ручку дверцы. - Не мчитесь так! Святая земля. Дайте постоять хоть минуту.

- Выйди, подыши, голубь! - Дов улыбнулся. - Горный воздух. Говорят, оздоровляет...

К их приезду стол был уже накрыт: темнокожая старушка в белом переднике, отороченом кружевами, приветствовала Сашу по-французски. Ответив ей, Саша шопотом спросил Дова, многие ли говорят в Израиле по-французски?