Бегство (Ветка Палестины - 3) - Свирский Григорий Цезаревич - Страница 22

Эли договорился с военным ведомством, оно было готово отдать амуте за символическую плату свалку на берегу моря, бывший полигон, и американец, окончательно поверив энтузиастам из России, распорядился поставить в городе Аждоде, в торговом центре, особняк-образец из бетонных плит. "Покупатель любит пощупать", -объяснил он.

Эли и американец пришли к соглашению, и мистер Герон подписал чек на пятнадцать миллионов долларов - для начала. Спустя неделю министерство финансов Израиля неожиданно повысило налог на американское оборудование в четыре раза. Герон пыхнул своей папиросой и развел руками. Эли удивил своей напористостью даже его: отыскал для компании Герона другое, не американское оборудование. Чиновник из министерства финансов, которому Эли приглянулся, предупредил его честно:

- Не тратьте силы попусту. Извне сюда никто не войдет...

Эли погрустнел. "Та-ак, - констатировал он. - Все куплено, сверху донизу? По Уголовному кодексу РСФСР это называлось преступный сговор с целью наживы. Триста тысяч русских евреев без работы и крыши, а эти гонят всех, кто "извне". Каков резон? Доморощенный патриотизм? Приоритет собственной хилой индустрии? Свой карман?"

Он снова вернулся к местным кабланам: суженого и на коне не объедешь...

Наметив на будущее двух самых приемлемых подрядчиков, Эли все лето объезжал мэров Израиля. Некоторых по второму кругу, с цветной картой в кармане. Теперь наступила его очередь удивляться: девяносто три процента израильской земли принадлежит государству, а мэры городов разводят руками: "Нет земли! И купить не на что!" Кто, в таком случае, в государстве Израиль - государство? Власть? Или это просто лавочка под бело-голубым флагом?.. Самый уважаемый и влиятельный городской голова - престарелый мэр Иерусалима Теди Колек* принял Эли по отечески, вышел из-за стола, похлопал по плечу. Он хотел помочь "рыжему Мюнхгаузену". Оглядев напористого русского, одетого, как на дипломатический прием, при галстуке и золотых запонках (Колек ценил забытые в Израиле манеры и аккуратность), он сказал, что не может ничего обещать. "Пока за тобой нет дурной славы, мар Элиезер. Но мне с тобой делать нечего: у меня земли нет... Поземельная карта? Ты же русский интеллигент, мар Элиезер. Ты читал Толстого: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить." Ты видел землю, мар Элиезер? Замечательно! Значит, ты знаешь, что земля есть, и я знаю, что земля есть, но дать ее кому-либо не вправе. И никто не вправе. Нет в эрец Исраэль ни одного мэра, который мог бы провозгласить, как Людовик: "Государство - это я!" Можно купить, если есть на что... У вас как с деньгами?"

Эли ушел из мэрии Иерусалима в полной растерянности. Ему понравился Теди Колек. Доброе лицо у старика, в глазах сочувствие. Он бы дал землю, имей на это право. "Как же так?! Рынок израильской земли и... без учета алии?!"

Вечером позвонил Дову. Услышал, что Арик Шарон, новый министр строительства, поломал этот порядок, но на него тут же подали в суд за то, что он "разбазаривает" национальное достояние: отводит землю олимам... У Эли голова пошла кругом. Хочет Премьер Ицхак Шамир русских евреев? - ведь публично заявлял, что сделает для алии всё... Всё, чтоб прижились или чтоб бежали отсюда куда глаза глядят? - мелькнуло у Эли. - На кого жаловаться?.. Надо ехать к Дову, решать принципиально: нечего морочить голову себе и другим.

Поймать Дова было трудно. Наконец, в час ночи, тот поднял трубку. Опять ты, полуночник! - ответил раздраженно. - Не до тебя сейчас! Делим имущество. - И длинно выматерился.

- Извините, Дов, вы о чем? - не понял Эли. В ответ прозвучали короткие гудки отбоя.

Глава 7. АРИК ШАРОН, СОФОЧКА И ЕЕ ПАПА-ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ МУСОРЩИК.

Дов выдернул телефонный штепсель: звонки возвращали к обычным заботам, сбивали гневный настрой, которым жил с утра. Дов разводился... Разводиться он начал пять лет назад, хотя пугать жену разводом начал куда раньше: собралась вскоре после войны Судного дня рожать его любимая "пташка". Всех израильских врачей и повитух отвергла, и, по совету мамы, на сносях улетела за океан, в штат Техас, к родной тете. Дову она о своих планах, на всякий случай, не сказала: кто знает, что ему в голову взбредет.

Рожать в Штатах Руфь решилась, но задержаться там на неделю-другую и слышать не хотела.

Перелетев с шестидневным первенцем океан, она привезла Дову ребенка в одеяльце с наклейкой израильской фирмы. Русский Израиль, собравшийся к Дону на "бриг-мила" - на обрезание, сгрудился вокруг первенца, названного в честь покойного отца Дова, Иосифом, и записанного Иосифом-Симха, то есть Иосифом веселым. Наслушавшись горластенького "веселого", все пили и танцевали израильскую "хору" до глубокой ночи. Дов отплясывал вприсядку, голося неизвестные израильтянам частушки: "Зять на теще капусту возил,

Молоду жену в пристяжках водил..." Через три года Руфь понесла вторично. За неделю до родов опять умчалась куда-то, ладно хоть потом сообщила: - Я у мамы! Не беспокойся...

Мамочку Руфи Дов и на дух не переносил, но, - такой случай! отправился к пани Зосе с букетом роз, прихватив заодно приятеля доктора, взглянуть что там и как... Любимой "пташки" ни в материном, ни в каком-либо другом знакомом израильском доме не оказалось. Тут и выяснилось, что она опять рожала в штате Техас.

У Дова кровь хлынула в голову. "Пташка", видать, решила, что Израилю крышка, рано или поздно его задавят, поэтому и летает рожать в Штаты: известно, ребенок, родившийся там - американец, где бы затем не жил. "Мы подыхаем за Израиль, - кричал он брату Науму по телефону, - сидим по тюрьмам, валяемся по госпиталям, а "птаха" со своей мамочкой его хоронят, рожают беглецов и отступниковГ'

Правда, новорожденную американку Дов принял, как свою: в чем она виновата? Частушки он на этот раз не исполнял, но весь русский Израиль по-прежнему на радостях пил и отплясывал "хору". И "пташке", ставшей после родов поперек себя шире, Дов высказал под горячую руку все, что думал о ней, помахав кулаком возле ее носа: коль в третий раз отправится в Штаты, чтоб домой не возвращалась... Разводиться со своей Руфью он вовсе не собирался, но как не попутать бабу?!

Шли годы. "Пташка" слова мужа близко к сердцу, конечно, не приняла. Знала, Дов вспыльчив, но добр и отходчив. И с третьим ребенком тоже отправилась в Техас, тем более, что роды предстояли сложные: плод лежал как-то не так... И через неделю опять привезла американочку, Дов психанул, встречать ее не поехал, смотрины отменил. Всему русскому Израилю, катившему к Дову с подарками, от ворот поворот. Тут-то и произошел с отбившейся от рук "пташкой" разговор, какого никогда прежде не было:

- Ты что больной на голову?! - взбешенно спросила гордая "пташка", спокойствием никогда не отличавшаяся. - Тебя же в задницу ранило - не в голову. Что же ты крутишь?! Видела, какой ты с войны вернулся! Чудом уцелел. Не хочу рожать детей, чтоб их убивали! Здесь войне конца-краю не будет: горстка сумасшедших евреев против ста миллионов арабов, для которых смерть великое счастье. Да пропадите вы все пропадом с вашим "изЬмом"... Ты же сам ненавидишь ихний "изЬм", сколько раз слышала это... Что?. . От тебя, от кого еще! - И тут же перешла в наступление. Смоляные волосы распустила, что б уж и голосом брать и волосом: - Дов, ты же умница. Ты развернешься там не хуже, чем здесь. Тетя завещала нам дом, рядом озеро. А? Подумай!

Оскорбленный Дов стал доставать с полатей чемоданы. Руфь поняла, объяснение не удалось, и ее понесло: - Это по совести, да?! - кричала она. Я одна такая в Израиле?! А где рожала дочь твоего армейского Ёськи? Где рожала невестка Шулы? - Перечислив еще десяток невесток и дочерей депутатов Кнессета, министров и прочих не менее влиятельных персон и увидев, что мужа это не только не образумило, а, напротив, разъярило, она вскричала в отчаянии: - Ты здесь персона грата! Первейший узник Сиона! Тебе твоя гордыня дороже детей! Своих детей я тебе не отдам! Жри свой "изЬм" сам! Без нас!