Банкир - Катериничев Петр Владимирович - Страница 40

Приходит срок и вместе с ним озноб, и страх, и тайный жар, Восторг и власть…

Слов Али не понимал, но мелодию чувствовал. Мысли бежали сами собой, не мешая работе. Он уже проверил и собрал крупнокалиберную винтовку, тщательно подогнал части, запеленал белой марлей все, даже зрачок ствола. Потом стал собираться сам. Разделся донага, натерся жиром, надел прямо на голое тело меховой комбинезон с капюшоном. Сверху — электроплед с автономным аккумулятором, на ступни — такие же, с подогревом, носки. Потом — еще один комбинезон, полегче. Ему описали место. Всю остальную экипировку он выбирал на свое усмотрение. Погрузил в объемную сумку то, что считал нужным: девятимиллиметровый «узи», «беретту», запас еды, кокаин. «Снежок» он не нюхал — просто смазывал порошком чуть-чуть десны; этого хватало, чтобы оставаться бодрым и активным на протяжении многих часов. Присел, задумался, не забыл ли чего… Нет.

Он настроился на предстоящую работу. И собрался выполнить ее хорошо. Али любил войну. Без войны он был никем… Кому бы он нужен был без войны — нищий немой горбун…

А так… Глаза его не знали расстояний, сердце не знало страха и было преисполнено благодарности и к Латифу, и к Всемогущему, устроившему мир так справедливо. После той работы он сможет купить себе жену — десятилетнюю Лейлу, дочь Омара… Все договорено… Осталось только сделать работу. Хорошо. А по-другому он и не умел.

Мир справедлив — кто бы мог подумать, что он, нищий горбун, сможет заполучить себе в жены дочь владельца сада, по слухам, красивейшую девочку на их окраине! Аллах велик!

Появился шурави. Расстелил перед Али карту-схему. Показал пальцем расположение дома и места засады. Расстояние огромное, предельное для выстрела.

Точно попасть из крупнокалиберного ружья на таком расстоянии может только гений. Али знал, что он сможет. Он кивнул. Только после этого перед ним выложили фотографию. Мужчина смотрел на нее почти минуту, снова кивнул. Поднял тяжелую сумку, закинул ее на плечо и вслед за сопровождающим вышел во двор.

Первое, что он увидел, были искрящиеся в лучах фар снежинки. Они были совсем не такие, как в горах — снег был ровный, глубокий и казался пушистым.

Ехали долго. Али спал, ему снилась Лейла, и сон был навязчиво-усталый, жуткий: словно он бредет к ней через распадок в горах, прихрамывая, босой, тащит за собой громадное тяжелое ружье, а девочка убегает от него прямо к ущелью; он кричит, она не слышит его упреждающего крика, пугается, бежит все быстрее… Столб пламени, секущие воздух осколки — мина огромной мощи разорвалась почему-то беззвучно, а он, Али, обессиленно упал на колени и дико, по-звериному, завыл…

Шурави потряс его за плечо; Али открыл глаза. Вышли из машины. Вокруг стоял лес — темный, пушистый, молчаливый, и Али вдруг почувствовал страх.

Причем не такой, какой бывает в бою или поединке с врагом: этот страх был неотвязный, глубинный, словно он вторгся в пределы чужого сущего… Ему показалось, что он пропадет в этом лесу, совсем пропадет, навсегда, как пропал в его горах Шайтан — без могилы, без памяти, без смысла… Словно он вдруг оказался вне пространства и времени, жалким убогим горбуном, затерянной песчинкой и в то же время — ответчиком пред престолом Всевышнего…

Али прикоснулся к оружию — и все стало на свои места. Он забыл про лес, просто ступал шаг в шаг за проводником и видел перед собой только край снега…

Глава 17

Зима упала сразу. Заботливо укутала иззябшую землю мягким снегом и только потом позволила разгуляться морозцу. После влажной сырости осени лес запушился разом; ветви заискрились под солнцем веселой изморозью, а вечерами, по прозрачно-студеной вечерней заре, казалось, лес дышит покойно и мирно, отдыхая от трудов, и снится ему из века в век все тот же сон, и хранит он в величавом своем покое что-то неведомое, тайное, тихое, неназываемое, святое…

Константин Кириллович Решетов до первого света сидел за книгой. Эти предрассветные полчаса он всегда посвящал уединенным раздумьям — перед суетой грядущего дня, настраиваясь на него, словно скрипач настраивается на проникновение в тайну сонаты и тихо сидит, не касаясь ни смычка, ни скрипки, лишь воображением и усилием души рождая будущие звуки…

Библиотека располагалась в особой комнате; мебели было немного, в основном высокие стеллажи; по стенам — портреты героев войны двенадцатого года, вывезенные во время прошлой смуты, в восемнадцатом году, и постепенно скупленные Решетовым на аукционах или у частных коллекционеров. И не только потому, что произведения искусства по-прежнему оставались самыми надежными средствами помещения капитала… В портретах Кришну волновало не это… Как там придумали? «Сказки новой России?..» Вот уж нет. Россия — тысячелетняя страна, и прошлое, отдаляясь от нас, не становится менее реальным и сущим…

Огромное окно было сплошь увито ледяными узорами. Диковинные цветы серебрились гирляндами, сплетаясь в причудливом барокко…

…Снайпер разглядывал морозные узоры на стекле в оптику прицела. Нора, в какую привел Али ночью проводник, оказалась довольно благоустроенной и была похожа на берлогу: вырытая в глубоком снегу, под корнями стоящей на возвышении сосны, она была изнутри укреплена еловыми лапами. Из особняка можно было заметить чье-то присутствие здесь только по пару тепла и дыхания, но и это было предусмотрено: пар уходил в специально прорытый в снегу туннельчик. В сторону особняка смотрело только небольшое «оконце», достаточное, чтобы в него выглядывал укутанный в марлю ствол крупнокалиберной винтовки, укрепленной на станке. Вся оптика, в том числе ночная и инфракрасная, была под рукой, и ее можно было менять по мере необходимости. Но стрелять с расстояния почти полтора километра через «темную» оптику, да еще на морозе, да еще при легком боковом ветре… Стрелять можно, попасть нельзя. А с него, Али, спросят как раз за результат. К тому же нельзя использовать лазерные прицелы: его предупредили, что особняк охраняется очень хорошо, используются все виды сигнализации. Только обычная безлучевая оптика. Впрочем, Али всегда предпочитал именно то, что проще. В свое время в Пешаваре он прошел курс обучения мастерству и умел применять все имеющиеся у профи в распоряжении приборы, автоматически определяющие поправки на ветер или погодные условия и корректирующие прицельную сеточку в оптике. Но им он не доверял. Во всем и всегда он предпочитал полагаться на собственное чутье и не ошибался никогда. Чутье и опыт. Этого всегда бывало достаточно, чтобы сделать единственный точный выстрел.

Смертельный.

Сейчас ему было необходимо одно: ждать. Через оптику прицела снежные узоры на стекле показались ему сказочным лесом, за которым скрыты очертания неведомого, тайного города. Или — замка…

Решетов отошел от окна, опустился в глубокое удобное кресло. Почувствовал некое смутное беспокойство, снова посмотрел на стекло, словно за лесными ледяными узорами укрывалось что-то невидимое и опасное… Наверное, просто недосып. И — нервы. Открыл книгу: «Иссякло государственное творчество. Глубокий паралич сковал правительственную власть: ни государственных целей, ни широко задуманного плана, ни общей воли. На их место выступили — борьба личных интриг и домогательств, личные счеты, ведомственные трения. Государственный корабль потерял свой курс, потерял всякий курс, зря болтаясь по волнам…

Государственная драма заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против носителей этой власти».

М-да… Слова Александр Иванович Гучков умел плести яркие и красивые — ведь он сказал их о еще предвоенной России… И первый парадокс заключается как раз в том, что будучи человеком смелым и деятельным, он сначала приложил немало сил для расшатывания «государственного корабля», вместе с Милюковым принял отречение государя, а затем — отречение династии, а вслед за этим приложил огромную энергию для поддержки белого движения… Что это был за человек, какие цели он преследовал? Бог знает. Ну а результат? Промозглое парижское утро в феврале тридцать шестого, где в последний путь бывшего «военно-морского» министра Временного правительства пришли проводить такие же «бывшие»…