Восхождение самозваного принца - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 76

— Умоляю, не выдавайте меня, ваше величество, — едва слышно простонал несчастный толстяк, дрожа всем телом. Он прилагал отчаянные усилия, чтобы не разрыдаться. — Я исчезну из замка и из города. Скроюсь далеко-далеко. Вы никогда меня больше не увидите…

— Нет, — перебила его королева, и повар поднял на нее глаза, в которых плескался смертельный ужас. — Ты останешься в замке, и о твоем поступке никто не узнает. — Джилсепони глядела на него сурово, но во взгляде ее также можно было заметить сочувствие. — Ты виновен в том, что сделал неправильный выбор. Однако свою ошибку ты, я надеюсь, не повторишь.

Кеникан недоверчиво хлопал глазами, словно не понимая или не веря тому, что слышал.

— Ты являешься защитником короля и королевы Хонсе-Бира, — властным тоном произнесла женщина. — Ты стоишь на страже жизни и здоровья Дануба и Джилсепони. Ты защищаешь нас точно так же, как герцог Калас, командующий Бригадой Непобедимых. И ты далеко не какая-то там букашка, поскольку занимаешь очень важное положение. Ты должен понимать, какую ответственность налагает на тебя наше доверие. Через твои руки проходит наша пища. Ты готовишь ее, пробуешь и тем самым защищаешь корону.

— А я, негодяй… Как я мог?.. — сокрушенно вздохнул толстяк.

— Нет такого человека, который бы не ошибался, — ответила королева.

Взяв повара за подбородок, она заставила его глядеть ей прямо в глаза.

— Ты, наверно, знаешь о моих подвигах на севере, — сказала она, усмехнувшись.

— Конечно, ваше величество. И про борьбу с демоном, и про то, как вы спасли мир от розовой чумы, — с готовностью отозвался Кеникан.

— Как-нибудь я непременно расскажу тебе и о своих многочисленных неудачах, — пообещала Джилсепони и снова усмехнулась.

Несчастный толстяк долго не мог прийти в себя, однако потом, набравшись смелости, все же спросил:

— Что со мной будет, ваше величество?

— Я буду внимательно следить за тобой, — ответила королева. — Ради безопасности моего мужа я желаю убедиться, что твое сердце не солгало. Однако я верю, что ты больше не подведешь.

Кеникан несколько минут сидел с широко раскрытым ртом.

— Нет, ваше величество, — наконец сказал он. — Я не подведу вас и под страхом смерти. И я никогда не забуду вашего великодушия…

Джилсепони тепло улыбнулась ему на прощание. Она не была до конца уверена в правильности своего решения, ибо действовала скорее по наитию. Тем не менее она решила исполнить обещанное и внимательно следить за тем, какую пищу будут подавать ей и Данубу.

Одно королева знала наверняка: она поступила с поваром так, как поступил бы с ним Эвелин. Разве доступ к его завету был открыт только для честных и праведных? Кто знает, сколько воров и убийц побывали в годы чумы в Барбакане и, приложившись к его руке, спаслись от розовой чумы?

В глубине души Джилсепони сознавала: Кеникан — такая же пешка в чужих преступных руках, как и ее служанка; несчастный толстяк вынужден был подчиниться тому, в чьих руках находились сила и власть. И вот этот человек уже не может рассчитывать на ее великодушие!

Проходя по коридорам Сент-Хонса к кабинету настоятеля Огвэна, Джилсепони испытывала странное спокойствие. Это удивляло ее, и она даже остановилась, чтобы поразмыслить о его причинах. Возможно, она чувствовала свою силу. Джилсепони не раз приходилось вступать в схватку с влиятельными людьми абеликанского ордена, и очень часто она ощущала себя на краю пропасти. Но сейчас…

Сейчас она знала, что аббату Огвэну защититься нечем. Он не сможет и не решится противиться ее требованиям.

Королева постучалась и вошла, не дожидаясь ответа. Огвэн, сидевший за столом, поднял на нее удивленный взгляд. Он собирался что-то сказать, но не успел. Джилсепони резко захлопнула за собой дверь и с негодующим огнем в глазах воззрилась на Огвэна.

— Вы уже много месяцев подряд отравляете мою пищу, — без обиняков заявила она.

Настоятель Сент-Хонса что-то пробормотал заикаясь и начал было подниматься, но тут же снова беспомощно плюхнулся в кресло, ножки которого едва не подломились под его тяжестью.

— Отпираться нет смысла, — холодно продолжала королева. — Я обнаружила это снадобье и успела переговорить с человеком, который добавлял мне его в пищу, не осмеливаясь ослушаться ваших приказаний.

— Это не отрава! — возразил аббат Огвэн, кое-как поднявшись на ноги. — Ни в коем случае не отрава…

— Тогда яд, если такое слово вас больше устраивает, — отрезала Джилсепони.

— Это просто травы, предохраняющие вас от беременности, и не больше, — вскрикнул Огвэн. — Вы должны понять, что у меня не было особого выбора…

Судя по лицу королевы, она не слишком понимала, о чем идет речь.

— Вы… вы… вы появились здесь и все испортили, — отчаянно брякнул настоятель Сент-Хонса, сочтя за лучшее перейти в наступление. — В Урсальском замке существует… по крайней мере, существовал установленный порядок, которого вам не понять и который вы…

— Я прибыла в Урсал по приглашению того, кто один лишь может заявить мне, что мне подобает и что не подобает делать, — гневно перебила его Джилсепони. — Он один определяет порядок при дворе! А если мое присутствие в Урсальском замке чем-то мешает затхлому обособленному мирку, созданному придворной знатью и верхушкой церкви, что ж, я считаю, что это добрый знак!

Аббат Огвэн воздел руки к небесам. Весь его боевой пыл испарился под негодующим взглядом королевы.

— Это не отрава… — беспомощно повторил он.

— Я ничего не знаю об этих травах, кроме одного: мне их подмешивали в таком количестве, что еще немного — и я бы отправилась на тот свет, — ответила Джилсепони.

— Вы не правы! — возразил настоятель Сент-Хонса. — Их порции были рассчитаны на то, чтобы вы не забеременели. Неужели вы можете винить меня за это? Вы понимаете, какой удар нанесла бы ваша беременность интересам церкви и государства?

Королева обдумывала первую фразу аббата, поэтому не сразу обратила внимание на всю нелепость его последних слов. Она считала, что настоятель Сент-Хонса лжет — он не мог не знать, что в ее пищу подмешивалось слишком большое количество этих сильнодействующих трав. Однако тон Огвэна, как ни странно, был вполне искренним, и Джилсепони подумала, что, может быть, ошибается и он не грешит против истины.

— Так значит, вы давали эти травы и Констанции, уберегая ее от беременности? — спросила она.

— Разумеется, — ответил аббат. — Не одну сотню лет настоятели Сент-Хонса снабжают такими травами придворных дам.

— И королев тоже? — осведомилась Джилсепони. — Особенно без их позволения!

Аббат Огвэн замотал головой и опять начал заикаться.

— Н-никогда еще к-королева не забирала в свои руки власть над Сент-Хонсом, становясь его начальствующей сестрой… — пробормотал он.

— Да, я королева и потому неподвластна вам, аббат Огвэн, — спокойным тоном, в котором, однако, явственно слышалась угроза, произнесла Джилсепони.

— Я хочу знать, кто из придворных дам получает от вас такую, с позволения сказать, приправу к пище, — продолжала она. — Назовите мне всех по именам.

— Травы заранее отмерялись на порции, которые затем передавали посыльному, — с простодушным видом заявил Огвэн.

Аббат быстро сообразил: Джилсепони догадалась, что Констанция и другие придворные дамы легко могли отсыпать часть своих порций, добавляя их к тем, что были предназначены для королевы.

Джилсепони покачала головой, удивляясь тупости Огвэна.

— Вы — лгун и глупец, — резко бросила она.

— Н-но, уважаемая начальствующая сестра, — забормотал аббат. — Ваше величество…

— Вы оставите свой пост, — заявила Джилсепони. — Отправляйтесь куда-нибудь подальше от Урсала и двора, будете служить обыкновенным священником при часовне.

— Вы забываете, что я — настоятель Сент-Хонса! — возмутился аббат Огвэн.

— Теперь уже нет! Если вы не покинете Урсал сегодня же, я сообщу королю Данубу о вашем вероломстве. Тогда вас будет ожидать позорный конец, которого, впрочем, вы вполне заслуживаете.