Характеристика - Сабинина Людмила Николаевна - Страница 5

— Эй, Копыткова! — не удержался я. — Проснись, ты не на пляже!

И внимания не обратила, даже не шевельнулась.

В общем, Я улучил момент, когда физрук отвернулся, и сбежал. В раздевалке было пусто, один только Вадька бродил вдоль вешалок, свое пальто разыскивал.

— На экскурсию в музей послезавтра поедешь или нет? — спросил я. Просто так спросил, надо же что-нибудь сказать.

— Нет. — Вадим аккуратно, крест-накрест заложил на груди шарф.

— Почему?

Вадим посадил шапку на голову. Торчком посадил, чтобы повыше казаться. В портфель заглянул, вытащил толстую тетрадь, проверил в ней что-то. Я заметил — формулы в ней незнакомые. На курсы, значит, идет. Или к репетитору. Подумаешь, студент.

— Почему? — Вадька защелкнул портфель. — Потому. Боюсь, что ты своими ушами троллейбус перевернешь. Катастрофу устроишь.

Он застегнулся на все пуговицы и вышел.

Интересно все же выходит. Оказывается, Вадьке не нравятся мои уши. А мне — Вадькины. Ну, я-то хоть критически смотрю на себя. Хвастаться нечем, уши у меня действительно большие. Ну и что же? По росту…

Я отправился домой и всю дорогу думал: как это получается, что дружишь с парнем несколько лет, и все хорошо, а потом вдруг, неизвестно почему, что-то в нем начинает раздражать, и — дружбе конец…

Шел второй час, и мне надо было поторапливаться.

Дома я наскоро поел, потом доделал «школьника». Прислонил фигуру к стене, отошел, чтобы полюбоваться издали.

Неважнецкое оформление поручилось. Толстенький «школьник» то ли бежит, то ли на месте приплясывает. В поднятой руке — дневник. Улыбается школьник глупо-радостно, как будто ему только что полный дневник пятерок насыпали. Н-да… Не шедевр. Что поделаешь, так уж получилось. И сама Нина Харитоновна требовала, чтобы школьник был обязательно ликующий.

Ну, ликующий так ликующий.

Я надел белую рубаху, костюм новый. Встал перед зеркалом, осмотрел себя со всех сторон.

Блеск. Не человек, а серая акула двухметровая, вставшая на хвост. Я казался длиннее и тоньше, чем на самом деле. Да еще эти разрезы но бокам и сзади. Повернешься, и полы пиджака разлетаются, как юбочка у балерины… Может, снять, пока не поздно?

Тут я поймал себя на трусости. Заходил я па днях к Игорю. Он рассказывал мне, как ловил себя на трусости. И на учениях, и ночью на посту. Все дело в том, что Игорь не ждет, когда наступит момент внутренней паники, а предупреждает его. Он заранее заставляет себя забыть об опасности, как бы выключает в себе чувство страха, и думает только о том, как получше выполнить задание. Причем заставляет себя делать все как можно тщательней. И это в любой, хоть бы и самой сложной боевой обстановке…

Вот это да! Это я понимаю! Это человек!

Я решил действовать методом Игоря: не смущаться, делать все как можно лучше. Надел пальто, захватил под мышку оформление и отправился в школу.

Надо было еще успеть укрепить «школьника» на верхней рамке сцены, прибить несколько лозунгов, перетащить декорации из кладовой…

И нелепый, должно быть, вид был у меня, когда я со «школьником» под мышкой маршировал по улице. Фанерная рука с дневником топорщилась над моей головой, прохожие с удивлением оборачивались.

Хотя я пришел за полтора часа до начала вечера, в переулке около школы уже толпились посторонние парни. Есть такие ребята, для которых первое удовольствие — побезобразничать на чужом школьном вечере. Побьют стекла, поломают стулья и — деру.

Среди ребят я узнал Кольку Рябухина, Витьку-Гуляя и Сережку Лямина. Все трое когда-то учились в нашей школе, и меня они, конечно, знали.

Я чуть было обратно не повернул, завидев их, но вспомнил про Игорев метод, и пошел напрямик.

Хулиганы стояли, большие и маленькие, и поджидали, когда я со своим «школьником» подойду поближе.

— Во! Горяй хиляет! — заорал Рябухин. — Горяй, достань ворону!

— Гляди! Икону прет! Где спер образ, Горяй?

Я шел уже между двумя рядами этой публики. Удовольствия мало, когда знаешь, что вот-вот получишь кулаком в спину или, чего доброго, клюшкой но башке.

Но я заставил себя идти, не убыстряя шага. Заметил даже, что у Рябухина — знатная шишка на лбу.

— Где фонарь заработал, Ряба? — миролюбиво спросил я.

Рябухин сплюнул.

— Ща и у тебя такой же будет, — заверил он.

Какой-то пацан потянул за ногу «школьника». Меня схватили за воротник. Я страшно разозлился. Захотелось развернуться и насовать им всем, как положено. Уже и «школьника» взял поудобнее, чтобы размахнуться и хлопнуть сверху по головам.

Но тут же вспомнил: а вечер? В драку ввязываться мне нельзя. Никаких драк. Да и оформлению тогда капут. Поломают наверняка. А синяки? Разукрасят синяками физиономию, хорош будет Ляпкин-Тяпкин…

И я побежал. Я бежал, зажав под мышкой «школьника», а за мной — вся честная компания во главе с Витькой-Гуляем. Еле успел в школу проскочить, дверь перед самым носом у них захлопнул. В школу-то уже им ходу нет, учителей боятся.

Все же попало мне по шее раза два-три, и синяк под глазом вывели. Ничего, умылся, синяк мелом запудрил…

Стал оформление прилаживать. Нина Харитоновна посмотрела, «школьник» ей понравился.

Ну, понравился, вот и хорошо.

Пока возился на сцене, плакаты в зале вешал, декорации перетаскивал, не заметил, как и время прошло.

Гляжу, девчонки прибывать начали.

Не понимаю, в чем тут секрет, только девчонок сейчас и узнать невозможно. Утром, на уроках, все были девчонки как девчонки. Всего несколько часов прошло, а их и не узнать.

И не в том дело, что платья нарядные, коротенькие, что туфли на каблуках, прически особенные какие-то… Нет, дело не в этом. Что-то необыкновенное в них было, таинственное, что ли… Словом, вот так, запросто, и не подойдешь к ним. А обязательно: позвольте пригласить вас…

Девчонки вообще мастерицы туман напускать. Но я-то не забыл, какие зануды наши девчонки. Меня не проведешь.

Вон Четверикова Натка появилась. Платье синее, кудри до плеч. Прямо героиня романа, кинозвезда… Да она у меня вчера тетрадь свистнула, чтобы задачу сдуть. А когда я попробовал тетрадь отобрать, то по голове портфелем угостила. Нет уж, пускай кто хочет с ней танцует!.. И я забрался на сцену, за занавес, чтобы подзубрить роль.

В зале шумели, видно, порядочно ребят набралось. Мы пригласили на свой вечер два других девятых класса. Были тут и десятиклассники.

Нина Харитоновна расставила актеров по местам, занавес раздвинулся.

В первых нескольких отрывках Хлестакова играл Борька Синицын. Роль он выучил еще в прошлом году, тогда тоже «Ревизора» ставили. Здорово тараторил, прямо без единой запинки. Я изображал Ляпкина-Тяпкина, тоже ничего получалось.

Странное чувство, когда на тебя глядит затемненный притихший зал. Пока не смотришь в публику, еще ничего, но стоит взглянуть только, все, конец. Как будто на краю ямы стоишь, вот-вот, одно слово неосторожное, и ты куда-то ухнешь.

— «Боже, боже! Вынеси благополучно!» — взвыл я, и голос так жутко задрожал, что зал прямо-таки покатился со смеху.

Слова эти надо было произносить тихо, как бы про себя, а у меня получилось — во все горло, с подвыванием. С этих пор смеялись на каждую мою реплику.

— «О господи боже! Не знаю, где сижу. Точно угли горячие под тобою». (Хохот, девчонки прямо заливаются.)

— «О боже! Вот уж я и под судом! И тележку подвезли схватить меня!» (Зал хохочет, даже реплика Хлестакова не слышна.)

— «Ну, все кончено — пропал! Пропал!» (Все валятся от хохота, видно, как учителя на первой скамейке смеются и утирают платочками глаза.)

А когда в другом отрывке я предстал в качестве Хлестакова, то веселью не было конца, стоило только на сцене появиться. Я чувствовал себя настоящим Хлестаковым: любезничал с Анной Андреевной и Марьей Антоновной, тараторил, хвастал напропалую и под конец так распрыгался, что поскользнулся, грохнулся на колени и Марью Антоновну — Тоську — едва не повалил. Да еще с криком: «Лабардан! Лабардан!» Это когда, отобедав у городничего, пьяный Хлестаков покидает столовую. Коленки отбил так, что целую неделю потом болели. Зал был в восторге.