Характеристика - Сабинина Людмила Николаевна - Страница 4

— Что случилось?

— Ничего. Роль учу… «Вынеси благополучно. Так вот коленки и ломает…»

— Ты потише, того и гляди, соседи прибегут!

Потом я готовил уроки. Делал это с особенным старанием. Как-то хотелось, чтобы все было в порядке, хотелось чувствовать себя поуверенней, что ли… Плохое дело, когда сидишь в классе и дрожишь — вот-вот спросят.

Впрочем, дело даже не в этом.

Честно говоря, захотелось снова зауважать себя. Что-то в последнее время расшаталось внутри, сам не пойму. Ни спокойствия, ни радости. Как заяц, прыгаю. А что со мной, и сам не понимаю.

Нет, все-таки я кошмарный тин…

Фигура школьника была совсем готова, осталось только выпилить. Я приготовился было заняться этим, но мама послала в гастроном за макаронами.

На улице падал снежок, было так чисто, бело. Меня обогнал дядька с раздутой авоськой. Из авоськи торчал рыбий хвост.

— Безобразие! — проворчал дядька. — Оставят и уйдут.

Тут я заметил, что у дверей гастронома привязан большой рыжий терьер. Пес покосился на дядьку и виновато отвернулся. Такой славный пес, морда почти прямоугольная, шерсть волнистая. Сидит смирно, ждет.

Нельзя не полюбоваться таким псом, и я остановился у витрины. Каждый, кто проходил мимо, обязательно отпускал какое-нибудь замечание.

— Привязали на самом ходу! Укусит, так будут знать!

— Развели собак, кому делать нечего!

Псу, видать, было неловко. Просто он не знал, куда и деться от стыда. И ногами-то он перебирал, и к самой стенке подвинулся. Поджался весь, чтобы поменьше быть, понезаметнее… А какая-то тетка еще и пожалела пса:

— Бедненький. Сидит, бедняжка.

Терьер покосился на нее голубыми выпуклыми белками и совсем к стенке отвернулся. По спине видно, что собаке стыдно и неловко и вообще лучше бы провалиться куда-нибудь…

А почему, собственно, пес «бедненький». Наоборот, сытый псина, ухоженный. Вон как шкура блестит, мытая да расчесанная. Ничего себе, бедненький!

Я прошел мимо, делал вид, что вовсе не гляжу на пса. Тут и хозяйка вышла, отвязала собаку. Надо было видеть, как терьер заспешил от магазина! Даже не обернулся ни разу…

В дверях я неожиданно столкнулся с Тосей. Она была в голубой короткой шубке и пушистой шапочке. Несла в сумке что-то съестное. Я отвернулся и хотел пройти незамеченным, но Тося дернула меня за рукав и потянула в магазин. Не очень-то удобно было стоять на посыпанном опилками полу и смотреть Тосе прямо в глаза.

— Знаешь, у Борисова ничего не получается, — сказала Тося.

— Что не получается? — я думал совсем о другом.

— Хлестаков. Мы сегодня с ним порепетировали немного. Прямо бегемот какой-то, а не Хлестаков. Решили роль передать тебе.

У меня отлегло от сердца. Я-то думал, она засмеет меня за тот звонок…

— Так я же Ляпкин-Тяпкин! — Это я только сказал так, а на самом деле готов был взять все роли, которые на меня навалят. Лишь бы все было хорошо.

— Ну и что же! А в другой картине, где нет Ляпкина-Тяпкина, ты сыграешь Хлестакова. Знаешь, сцена вранья! У тебя получится!

Я подозрительно покосился на нее, да нет, Тося говорила по-честному, без подвоха.

— Ну, что же. Я готов. Начну зубрить!

— Репетиция завтра! Не забудь! — Тося помахала рукой в пушистой варежке и ушла.

Домой я шел нарочно длинным путем, по тихому снежному переулку. Это чтобы петь без помех. Люблю петь, когда меня никто не слышит.

Оглянулся: никого нет. Набрал воздуху и заорал во все горло:

— «О дайте, дайте мне свободу! Я свой позор-р-р… сумею искупить!» — Получилось мощно.

А что, если у меня вдруг появится голос?! Вот здорово! Стать бы оперным певцом! И я размечтался: театр кипит, все ребята в партере.

— Сидоров, сядь на место, успокойся, не вертись, — волнуется Нина Харитоновна.

Нарядные девчонки шепчутся, программки листают. Дирижер взмахнул рукой, и… В общем, я выхожу на сцену. Поступь важная, борода, кольчуга. Конечно, с мечом в руке.

— «Ни сна-а, ни отдыха измученной душе…»

Тут кто-то хлопнул меня по плечу.

— Ты чего распелся? Вся лестница гудит!

Оказывается, я уже в нашем подъезде. А на площадке около своей двери стоит Игорь Савельев, наш сосед. Вернее, сын соседский, он из армии в отпуск приехал. Стоит и усмехается.

Каким-то другим стал Игорь. Не пойму, в чем тут дело, а все-таки Игоря не узнать… Еще в прошлом году вместе в кино бегали. Ни силой не отличался особенной, ни ростом. На три года старше меня, а разницы большой между нами как-то не чувствовалось. Бывало, вместе обсуждали, куда лучше поступить, книгами обменивались.

Стоит Игорь, кивает мне, усмехается. Полез в карман за ключом, дверь отпирает, все делает с какой-то особенной, мужской ухваткой. Сразу видно — хозяин.

— Ну, как дела в школе?

Спрашивает, конечно, просто так, для проформы, потому что он-то отлично знает, какие-такие дела в школе, сам в ней учился.

А вот мне ничего не известно об армии, и страшно хочется с ним поговорить. Только как подступиться, не знаю. На Игоре — шинель, нашивки какие-то, ремни… Что-то незнакомое и в лице и в повадке. Что-то, мне кажется, бесстрашное и уверенное.

— Так себе дела, — отвечаю. Нажимаю звонок, жду. В руке сетка с макаронами. Чувствую, Игорь наблюдает за мной. Неловко получается.

— Заходи, — бросает он.

— Обязательно! Можно завтра?

Я подпрыгиваю от радости и едва не сбиваю с ног маму.

— Отличник боевой подготовки макароны доставил! — рапортую я.

Все-таки очень хочется поскорее в армию попасть. Отслужить свое, вернуться таким, как Игорь. Невозмутимым и бывалым, не похожим на себя… Зато на человека я буду похож, и дышать станет легче. Скорее бы!

В тот день, когда был назначен вечер, меня подозвала Нина Харитоновна.

— Горяев, я на тебя надеюсь. Приедут представители из роно, гости из соседней школы. Оформление сцены сделай пораньше, чтобы все было готово к пяти. Роль крепко помнишь? Обе роли?..

Нина Харитоновна говорит, а сама оглядывается, ищет кого-то.

— Сидоров! Поди сюда! Надеюсь, на вечер ты придешь не в этой рубашке!

— А чем плохо?

— Ну, вот еще. Некогда мне с тобой разговаривать. Хохлова! Где программа вечера? Перепечатала? Дай сюда…

Видно было, что Нина Харитоновна волнуется. На лице красные пятна выступили, так что мне даже жалко ее стало. На меня-то, во всяком случае, Нина Харитоновна может положиться. Я твердо решил работать весь вечер не покладая рук.

И не только ради характеристики, нет… Настроение было такое. Слишком уж много вложил я в этот вечер. Рисовал, красил, пилил, роли разучивал, репетировал.

Даже костюм решил надеть новый. Еще ни разу не надевал. Костюм серый, из какого-то блестящего материала, где его мама раздобыла — не знаю. Не сразу решишься надеть этакий костюм. Но я решился.

Последним уроком в этот день была физкультура. Я задумал удрать пораньше, надо было еще довыпиливать «школьника».

После упражнений на турнике мальчишки разбились на две партии для игры в баскетбол. Одна группа сняла майки, чтобы как-то отличаться от другой.

Девчонки сначала занимались на брусьях, а потом собрались около баскетбольной площадки. Мы разошлись вовсю, игра шла в таком темпе, что девчонки только ахали.

— Эй, голенькие! — подзадоривали девчонки. — Давай, давай! Забросьте им!

— Вы, в майках! Пас!

— Мазилы! Черепахи!

Я скоро вышел из игры и уселся отдыхать.

Со стороны игра наша смотрелась совсем иначе. Когда сам участвуешь, то кажется, что вокруг все носятся словно угорелые, и сам скачешь, как черт, по площадке. А со стороны посмотришь, оказывается, игроки еле двигаются, просто зло берет. Вон Голиков, в защите, вообще шагом передвигается, а Михайлов у самой сетки стоит и ждет чего-то. Ребята не спеша, как на шахматной доске, переходят с места на место.

А девчонки расположились на отдых. Даже мат подтащили. Устроились на мате, кто лежа, кто в обнимку. Одна Зоя Копыткова в стороне сидит. У этой Зои позвоночник напоминает зубы крокодила. Ей-богу! Да еще какие крепкие! Выставит свой зубастый позвоночник и сидит, мечтает о чем-то.