Тринадцать полнолуний - Рок Эра - Страница 44

Один случай подвёл черту под этой слабохарактерностью. В один из дней, после занятий кадетам было отпущено время для прогулки. Дети есть дети, гурьбой мальчишки высыпали на улицу во двор. Бегали по траве, и кто-то подставил Генри подножку. Он растянулся во весь рост, больно ударившись носом о землю.

Он сидел и плакал, размазывая по лицу слёзы и кровь. Мальчишки окружили его плотным кольцом. Самый задиристый из них, Стас Вышневский, наклонился к Генри и ехидно сказал:

— Ну что же вы так неловко, никак, ушиблись? Смотрите, ай-айяй, курточку замарали. Мы, немедля, напишем письмо вашей маменьке, что бы он приехала, и пожалела вас, — рассмеялся он и оглянулся, ища поддержки у остальных.

Ни для кого не секрет, дети — самые жестокие и безкомпромиссные создания. А Стас отличался этим в большей степени. Физически сильный и выносливый, но абсолютно бестолковый в учёбе, он был явным лидером. Его авторитет был непоколебимым. Будучи сыном высокопоставленного чиновника при военном министерстве, курировавшим этот кадетский корпус, он, благодаря положению отца, пользовался многими привилегиями. Преподавательский состав корпуса прощал ему некоторые шалости и вольности поведения. А мальчишки, замечая снисходительность и заискивание со стороны многих взрослых, тянулись к нему, пытаясь завоевать его расположение. Поэтому все, кто, громко, от души, а кто, тихонько, но так чтобы он заметил, рассмеялись.

— Отстаньте, оставьте меня в покое! Ну что привязались, — плакал Генри, шмыгая окровавленным носом.

— Ой-ой-ой, позвольте предложить вам платок, ваши бесценные слёзки капают прямо в песок, а это недопустимо. Если бы вы рыдали бриллиантиками, и их можно было собрать, то состояние вашего родителя весьма бы пополнилось, — продолжал издеваться Стас, — по всему видно, что ваша маменька мечтала о девочке, наверно бантики и кружева приготовила. А тут, такая незадача, на свет появился Генри. Как же она позволила отправить вас в столь страшное место? Видимо, она глупа, как гусыня, думая, что её малышу будет здесь тепло и уютно.

— Не смей говорить про мою маму в подобном тоне, — слёзы перестали бежать по щекам Генри.

— А то что? Вы утопите меня в своих слезах? — Стас нагнулся к нему поближе и хотел щёлкнуть по носу.

Но Генри, как-то быстро и ловко схватил его за руку, сделал невероятное усилие и сбил своего обидчика с ног одним ударом. Стас от неожиданности, рухнул на спину, но встать не успел. Генри налетел, как маленький коршун, сел на Стаса и стал бить его по лицу.

— Не сметь, не сметь больше говорить со мной в такой манере. Довольно, хватит издевательств, я больше не потерплю такого, — с несвойственной ему яростью, кричал Генри, нанося удар за ударом.

Как ни старался Стас скинуть с себя озверевшего мальчугана, все его попытки были тщетны. Все опешили от такого поворота событий, а потом кинулись оттаскивать Генри от Стаса. Но Генри так разошёлся, никакие силы не могли помешать ему. Он, не поднимаясь, отшвырнул спасателей, превратив лицо своего обидчика в кровавое месиво. Он вскачил на ноги и, повернувшись к застывшим мальчишкам, спокойно сказал:

— Это урок всем вам, я не намерен больше терпеть ваших обид, так будет с каждым.

Этот инцидент привлёк к себе внимание дежурных офицеров. Услышав крики, они уже протискивались сквозь плотную толпу ребят. Последних слов Генри они не слышали.

— Что здесь происходит? — спросил поручик Скальский, — что за битву вы тут устроили, кадет Яровский? Извольте объясниться, кто устроил драку?

— Я, — тихо ответил Генри.

— Удивительно. Но вы никогда не отличались столь храбрым поведением среди сверстников. Может, вы лжёте мне. Повторяю вопрос, кто начал драку? Надо отметить, поручику Скальскому нравился этот мальчуган, за его мысли, любовь к книгам, и размышления. Но это случай нельзя было замять, в силу определённых причин.

— Я, — уже громче и твёрже сказал мальчик, — и не считаю себя неправым.

— Правоту не всегда надо доказывать кулаками, есть цивилизованные методы. Вы одна семья и должны учится находить более достойные званию военного способы. Всегда есть выбор, но сейчас вы сделали неверный, — а про себя подумал: «А если нет выбора, нужна смелость, у этого мальца она есть».

— Если в семье находятся уроды, подобные Вышневскому, то это не семья, а сборище негодяев, — громко ответил Генри.

— Вы забываетесь, юноша и будете подвергнуты наказанию, двадцать пять ударов розгами, семь суток ареста, на хлеб и воду, выполнять, — строго сказал поручик.

— Слушаюсь, — резкий кивок и Генри пошёл в казарму.

Было устроено показательное наказание розгами. Весь младший состав училища был построен на плацу. Надо отдать должное терпеливости кадета Яровского. Он с честью выдержал удары розгами, не вскрикнул, не всхлипнул ни разу. Молча, с поднятой головой, в сопровождении двух офицеров, ушёл к зданию, где находился карцер. Мальчишки переглядывались, кто с жалостью, но большинство, с восхищением от того, с каким достоинством держался Генри, даже под розгами не сознавшийся о причинах драки. Младшие офицеры, со слов Скальского, были в курсе событий, и внутренне тоже рукоплескали мальчугану за его смелость и отвагу. Кадет Вышневский многим стоял поперёк горла своей наглостью и безнаказанностью изза положения отца. А сам Стас, сначала ликовал, а потом впал в отчаяние, прекрасно осознавая то, что из-за Генри, его авторитет и репутация лидера сильно пошатнулись. И судя по изменившемуся отношению к нему, он растеряет половину своих вассалов.

Но был ещё один человек, который наблюдал за происходящим со стороны. В окне здания, где размещался старший состав воспитанников, смотрел на плац Людвиг Юшкевич. Да-да, тот самый Юшкевич, который родился шестимесячным при помощи доктора Баровского. Сейчас это был юноша, двадцати лет. Его отец, князь Юшкевич, как вы помните, был удачливым дипломатом. Учитывая его положение, нет ничего удивительного, что сына он отдал учиться именно сюда. Этот кадетский корпус завоевал славу приличного учебного заведения. Из его стен вышло много достойных военных, отмеченных в последствии за заслуги перед отечеством весьма престижными наградами.

Так вот. Людвиг наблюдал за происходящим из окна. «Ну, надо же, каков смельчак! Поразительно! Боюсь, что этот маленький негодяй доставит мне хлопот. Ну, ничего, посмотрим, посмотрим». Надо отметить, Людвиг Юшкевич слыл среди сокурсников странно загадочным субъектом. Науки ему давались легко, он был отличником по всем предметам. Худощавый, с тонкими чертами лица, с виду он не отличался особой физической силой. Но взгляд его карих, почти чёрных, глубоко посаженных глаз, останавливал любые попытки физического насилия, направленные на него в первые годы учёбы. Он находил такие слова, которые приводили в трепет самых отъявленных драчунов. За всё время обучения не приобрёл друзей, держался особняком. Да собственно в друзья к нему никто и не набивался. От него исходила какая-то скрытая угроза. Сокурсники чувствовали это, и обходили его стороной. Никто не мог определить свои чувства по отношению к нему, не то уважение, не то страх перед его неизвестной силой. Те, кто был сильными личностями, просто избегали с ним каких-либо контактов. А слабых он подавлял морально и они боялись его. Вот таким вырос мальчик, чьё рождение сопровождалось странными обстоятельствами.

Но вернёмся к нашему маленькому арестанту. Генри был препровождён в карцер и заперт. Окно этого холодного, сырого помещения выходило на задний двор корпуса. С утра до самого вечера Генри ходил из угла в угол и думал о том, как ему удалось выдержать столь страшное наказание, как розги. Больно физически было ребёнку, но душа его ликовала от осознания — он с честью выдержал всё. Ещё большую радость доставлял ему тот факт, он, наконец-то, смог перебороть своё страх и противостоять самому сильному противнику. «Только так, а не иначе, только так! Интересно, что бы сказал отец, узнай он всё это?» думал мальчик.

Солнце село, и вечерние сумерки наполнили карцер призрачным светом. Ему принесли маленькую свечу, что бы при свете её крошечного пламени, он мог съесть свой нехитрый ужин. Но впечатления дня были настолько сильны, кушать совсем не хотелось. Он отломил кусочек хлеба, пожевал, запил глотком воды. Тихий стук в окно карцера прервал его. «Странно, кто же это смог дотянуться сюда, ведь окно высоко над землёй?» подумал Генри. Найдя маленький выступ на гладкой стене, он ухватился за подоконник и подтянулся на руках. Со стороны улицы, прижав лицо к стеклу, на него смотрел Влад Загорвович, самый младший из курса. Это был маленький, болезненный, вечно хныкающий ребёнок из знатного, но обанкротившегося рода барона Загорвовича. Финансовый крах подкосил, когда-то влиятельного и очень богатого барона. Он спился, многочисленная семья влачила жалкое существование. Но оставались старые связи. Однажды, он призвал к себе маленького сына, и, проливая пьяные слёзы, посетовал на свою неудавшуюся жизнь. Мальчик слушал его и не понимал, что случилось с отцом. Почему этот сильный, всегда весёлый раньше и очень решительный человек, стал таким слабым и безвольным? А отец тем временем продолжал, что желает сыну лучшей доли и не видит другого выхода, как отдать его на обучение в кадеты. Мальчик плакал, что не хочет быть военным и видит себя совершенно не готовым к службе, не хочет жить вдали от дома среди незнакомых людей, что ему страшно. Барон, налив себе полный хрустальный стакан, единственный оставшийся от большого сервиза венецианского стекла, гордости коллекции покойной баронессы, выпил содержимое, и быть может первый раз за долгое время, проявил былую решительность и твёрдость. Сказал, что это решено и обсуждению не подлежит, и выпроводил сына из своего кабинета.