Бортовой журнал 6 - Покровский Александр Михайлович - Страница 8

8

Тут Пушкин написал: «Твою погибель, смерть детей, с жестокой радостию вижу…», а Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона.»

Тут столько всего было.

Тут Гоголь писал свой «Невский проспект», а Карл Брюллов – портреты. На них удивительно одухотворенные лица.

Я живу тут 21 год.

Я родился в Баку, я защищал огромную страну, и потом меня – бездомного – этот город принял.

Я люблю этот город. Я люблю даже его торжественную мрачность, его нелюдимость и даже то, что он совсем не нуждается в своих жителях.

Но я в нем нуждаюсь. Я нуждаюсь в нем все время, каждый день, каждый миг.

Мне нужны его проспекты, его шпили, его небо, его купола.

Мне нужны его летящие в небесах ангелы и то, что выше них не должно быть никаких зданий, потому что над городом – так задумал великий Петр – вместе с ангелами реет сам Бог.

Мне нужны его улицы, дворцы, дома, парки, сады.

Мне нужен мой тополь. Ему было 125 лет, и он рос перед окнами дома, в котором я сейчас живу. Это был сильный, здоровый тополь – ни одной червоточины.

Его срубили ночью.

Как украли.

Срубили, расчистили под пустырь и ставят теперь на этом месте бетоностекляшку.

Мне не нужны лубочные кирпичи Петропавловской крепости и пыль от строительства бесконечных торгово-развлекательных комплексов.

И мне не надо, чтоб кто-то сначала разваливал до основания старинное здание, а затем на его месте поставил железобетонную основу, на которую потом будет наложен грим «с точь-в-точь с такими же барельефами».

Вы мне оставьте кирпичи. Там каждый кирпич с фамилией. Люди строили этот город и гордились тем, что они его строят. Они писали на кирпичах свои фамилии. Это именные кирпичи.

Те кирпичи и через сто лет не берет электродрель – ломаются сверла.

И к этим кирпичам они готовили специальный раствор. На совесть. Они клали кирпичи на совесть.

И вода в подвалах у них стояла только во времена наводнений, а не так, как сейчас.

Они хотели остаться в памяти потомков.

И они остались.

А теперь эту память – бульдозерами.

Страна непуганых. А все, что не пугано, то растет.

Чиновников – как вшей на тифозном.

Если верхний клык в челюсти не встречает сопротивление нижнего – ну нет его, этого нижнего, вырвали – то и выдвигается он из челюсти, превращаясь в клык Бабы-яги.

А бабушка все прихорашивается и на смотрины все ходит, на красоту свою намекая.

И в балах участвует, порхать все пытается в атласе да в парче заморской.

И речи умные говорит – не зря хлеб-то кушаем.

Но как ни старается бабушка, а все одно – клыки-то торчат. Ведьма.

А ведьма – потому что ведает, что творит. Страна ведьм.

Им тут конца не видно. Обложили. Племя. Это то племя, которому не хочется говорить «Здравствуй!».

Ему хочется сказать «Сдохни!».

Мы – цивилизация, порождающая мусор.

Вернее, из-за неспособности его перерабатывать нас и цивилизацией-то назвать очень трудно.

Более всего мы напоминаем пивные дрожжи, которые только едят и гадят под себя, а потом отходов жизнедеятельности становится столько, что жизнь дрожжей просто останавливается, прекращается и. пиво созрело.

Люди никак не могут согласиться с тем, что Земля живая, и, например, землетрясение в Китае они считают несчастьем, трагическим стечением обстоятельств.

Гниющий мусор – это прежде всего метан. Он способен вызвать куда больший парниковый эффект, чем пресловутый углекислый газ.

В некоторых странах уже существуют заводы по сортировке и переработке мусора. С каждым днем их становится больше. Что же Россия? Что-то есть и у нас. В Москве есть завод да в Петербурге еще один.

А у наших северных соседей мусорные машины уже ходят на биогазе, и заводы по переработке мусора напоминают именно заводы – современные, чистые.

Я как-то спросил у одного чиновника в Карелии:

– Почему бы не купить именно такие заводы?

– Время не пришло. Мы мусор будем жечь. Нам нужен завод по сжиганию.

– Но перерабатывать же лучше, в том числе и для природы.

– Пока мы освоим эти технологии, мы от мусора умрем.

– Но биогаз? Вся Европа…

– У нас есть природный газ.

Вот и весь сказ. Есть природный газ и есть так называемые полигоны – место для своза мусора.

Нагадим здесь – перейдем на следующее место.

Бюджетные деньги выделяются не на переработку мусора. Они выделяются на помещение его на полигоны. Вот и осваиваем. Территории. А потом эти территории назовем Родиной.

Россия не Китай. Авось не тряхнет.

Мозг мой воспламеняется от одной только мысли о наших несомненных успехах.

И сейчас же рисуются картины будущего: все женщины идут по полю, в сарафанах, а мужчины с косами, в рубахах навыпуск.

Под картиной надпись: «Кризис во благо».

«Бедняга жил в темноте!» – так и напишут на его могиле. Я бы хотел, чтобы эта надпись украшала каждую могилу каждого члена Законодательного собрания.

Не знаю, подлинно не знаю, зачем я в общениях отметаюсь.

Ведь я же тут. Весь. Абсолютно. Я же…

Но новому начальству видней.

Оно-то – ого-го-го – новые виды имеет. И виды эти… Отечество… господа… тризна… Отчизна…

И только и делов-то, что приказать, а я-то. Мне скажи только: «Ну что, старик, готов?» – Ая: «Готов, ваше сиятельство!»

С тем бы и полетели.

На хер.

«В этом деле нет никакого другого искуса, кроме того искуса, что уже был. Словом, борьба, обращаю ваше внимание на глубинное значение этого слова, борьба, господа, предстоит нам нешуточная. Борьба с тем самым злом, неотъемлемой частью которого мы с вами и являемся. Многие канут. Многие останутся без ничего. Но надо, господа! Надо начинать! Не надо слез! Не надо того, что называется муками! Все…»– и дальше речь оборвалась. Автор скончался.

То была речь о коррупции.

Премьеры иногда возвращаются. Говорят, преступников тянет на место преступления.

Разъятие плоти хорошо только в том случае, ежели то плоть чиновника.

И не любознательности ради, а только лишь в поисках истины.

Я убежден, что истина скрывается от нас именно там.

Сердце мое окончательно установилось на своем месте, когда я услышал о том, какие меры принимаются для спасения России. Я давно убежден, что Россию надо спасать. И делать это надо постоянно с благородным выражением лица.

Трудно себе представить иное выражение, когда дело касается любезного Отечества, и все-таки на секунду я себе его представил.

Ну что тут сказать? Мерзость, господа, мерзость.

– Как же это? Что это? Не прерывайте меня! Дайте же мне сообразить! Как это «У нас ничего нет своего?» – Так! – сказали мне, после чего что-то упало у меня в грудях.

– Да неужто? – сказал я себе. – Ужто! – сказали мне и рассыпались в прах. То была сцена из «Макбета». При жизни Шекспира игральный вариант.

За старинным зданием Военно-Морского музея на стрелке Васильевского острова показалось новое здание – настоящий архитектурный шедевр. Боюсь, что скоро весь Петербург будет выглядеть именно таким образом: за дворцами будет выситься стеклянно-плиточное нечто.

Немедленно хочется узнать фамилии всех тех, кто в этом деле участвовал.