Бортовой журнал 4 - Покровский Александр Михайлович - Страница 9

А бороду он потом сбрил.

Чем бы я занялся на старости лет? Я бы занялся собственными усадьбами, домами, постройками, амбарами, лабазами, погребами, конюшнями, фруктовыми садами, оранжереями с дивностями, цветниками, задними дворами, фасадами, кариатидами, эркерами, огородами, пустырями, домиками для гостей и для фермеров, охотничьими угодьями, пахотными землями, лугами, поймами, пастбищами, болотами, выгонами, лесами, лужайками, перелесками, канавами, топями, ручьями и прудами, заброшенными и не очень.

Мной задумана книга под названием «Мертвые уши». Она будет полностью посвящена миру чиновников.

Интересно, не купят ли они ее у меня на стадии замысла? Тысяч за тридцать долларов я бы ее продал.

Люблю я старинные здания. Люблю их блистательный вид.

«Папа! – кричит мне маленький Сашка. – Смотри, какая красота!»

И правда, красота. Красота такая, что не сдержать улыбку – она во все лицо.

Прага, Мадрид, Лондон, Киев, Стокгольм.

А в Стокгольме многое разрушили. Была такая мода – рушить старое и строить эти ужасные стеклянные коробки. А вот Прага или Лондон – ни-ни. Там разрушить – все равно что себе руку отрубить.

И в Киеве очень ко всему бережно сейчас относятся.

Мне нравится.

Там, если старинное строение совсем ветхое, то вокруг построят новое здание, но оно так гармонично впишет в себя старое, что только одно сплошное загляденье.

А у нас в Петербурге рушат вот.

Даже собрались и решили: что можно рушить, а что нельзя.

Я понимаю – это очень правильные специалисты.

А по мне, так если до 1917 года стояло, так и не рушьте, но это только на мой взгляд.

У них взгляд другой. Они найдут аргументы.

Верю – все они, те аргументы, будут очень грамотные и согласованы будут в пятидесяти местах.

А в Лондоне все решала бы королева. Она бы сказала: «Нет!» – и все опять нашли бы аргументы. Совершенно в духе ее решения.

Вот поэтому я и люблю английскую королеву.

Я люблю ее «нет» по поводу сноса старинных зданий.

Вот ведь какие дела, Екатерина Великая была немка, а строила, строила, строила – до сих пор стоит, и все помнят, кто строил и как.

А тут – концов не найти. Уходят, как караси в тину. Кто снес? Почему снес? И где тот архитектор, что воздвиг потом эту стеклянную штуку? Почему его фамилии нет на торце?

Должна быть фамилия. И не только того, кто воздвиг, но и того, кто снес и разрешил снести.

Чтоб потомки знали, что такой-то и такой-то совершенно бескорыстно, то есть по природной недостаче и ущербности собственного разума разрешил снести, а вот этот ломал, крушил старинное здание, а вот тот уже и воздвиг чудо чудное, а купил потом чудо вот этот, заплатив смешные деньги за то, чтоб мы потом мучались, на все это глядючи.

Ну как же. Фамилии должны быть.

Потомки знать должны.

Хочется поскорее взять в руки что-нибудь крупное и сейчас же низвергнуть его в тартарары!

Рассказали мне историю. Есть у нас в Питере ИТМО – Институт точной механики и оптики. Выпускают из него компьютерных гениев.

В этом институте, как и во многих других уважаемых всеми вузах, сохранили в свое время военные кафедры.

Чтоб, значит, юные гении учились там военному делу два с половиной года.

И вот полгода тому назад начали они сдавать выпускные экзамены в надежде получить наконец свое унылое лейтенантство (факультет «Компьютерные технологии и управление»).

Ан нет! Не вышло. Половину на экзаменах срезали и на сборы, на корабли ВМФ, они не поехали.

То есть два с половиной года учили детишек за государственный счет, но не выучили их военной премудрости (всей военной кафедре ставим оценку «кол», и они возвращают в казну свои зарплаты), и теперь они готовятся в армию идти, но солдатами.

Я поинтересовался: а что же такого военного не смогли выучить гении за такое долгое время.

Оказалось, что первый год они готовились по курсу «морские котики», а потом их переучили на корабельных артиллеристов.

Вот это да!

Люди, способные разориентировать крылатые ракеты на полном скаку, сбить с пути спутники и взломать секреты любых военных ведомств, готовились к использованию в военное время, как… ломовые диверсанты.

Здорово!

Только диверсантам не надо иметь такую огромную голову. Достаточно просто ее иметь, а еще хорошо бы, чтоб кулаки в раковину не помещались не только из-за своей величины, а из-за того, что у них со временем перепонки между пальцами выросли.

Ну, Родина, обалдеть!

Значит, берем золото и делаем из него молоток, а потом этим самым молотком обычные гвозди в стену начинаем заколачивать! Причем потом выяснится, что и не надо было туда заколачивать!

А мамы детишек, которые успели, помчались на кафедру и… (о взятках ни слова) отвоевали некоторым лейтенантское звание, после чего экзамен у них приняли.

А тем мамам, которые не успели, объяснили, что сверху (!) приказали принять в лейтенанты только половину. Из пятидесяти, например, сделать двадцать пять!

То есть дело совершенно не в том, что они сначала не могли усвоить то, как можно человеку под водой глотку перерезать или как хвосты подводным лодками минировать, а потом еще до них никак не доходили законы баллистики – просто никому такое учение на хер не нужно было.

То бишь военная кафедра при этом знатном высшем учебном заведении способна была обучить людей только тому, чего сама умеет: бесшумно дневальных ночью в казармах воровать или из пушки пулять.

А вот проникать в чужие военные секреты и спутники с дороги сбивать – это военные кафедры научить не могут. Поэтому и принимают экзамены не у всех. Остальные пойдут служить солдатами – нужники пойдут чистить.

Браво!

Я плыву. Я плыву во сне. Долго перебирая руками и ногами. Я знаю, как можно плыть очень долго. Надо, чтоб рука была как деревянная. Надо все время говорить себе: «У меня деревянные руки. Они никогда не устанут».

И зачем в детстве надо было оплывать этот остров?

Это был большой остров, и я плыл полдня, а потом полдня шел назад.

Было жуткое пекло, перед глазами вырастали круги.

Если долго плывешь, то любой предмет потом получает над собой сияющий венец. Так изменяется зрение от соли. Потом, через много лет, я уже не смогу плыть в море без защитных очков. А тогда мог. Я долго плыл.

Я оплывал вокруг Нарген. Это высокий скалистый остров в Бакинской бухте. Мимо него шли пароходы. Я слышал, как они идут. В воде ясно ощущается звук винтов. Его чувствует кожа. Вода живая. Там, далеко в море, это как-то очевидно. Она выпуклая, из-за поверхностного натяжения. Поэтому вдалеке от берега ты как на вершине холма.

К берегу легко плыть. Это как с горы бежать – легко и страшно. Еле успеваешь перебирать руками и ногами.

Если плывешь больше двух часов, то к тебе подплывают рыбы. Нахальные рыбы. Они могут укусить. Меня кусали, торкались в ноги, в лицо.

Надо резко выбросить им навстречу руку – они отпрянут в сторону, а вдруг ты ядовитый.

Рыбы сопровождают тебя немного, а потом отстают – у каждого в море свое место, и на чужое место никто не любит заплывать.

Если мне приснилось, что я плыву в детстве, значит, я устал и мне пора в отпуск. Мне давно пора в отпуск. Вот такая дребедень. Я не был в отпуске целую вечность.

Жалко все это бросать.

То есть сеешь, сеешь, а потом вдруг нападет на тебя такая жалось относительно этих брошенных где попало зерен, что подумаешь, а может, лучше все тут прополоть, в смысле того, чтобы всю почву пропустить через сито и собрать разбросанные зерна назад.

Потому что жаль.

А вдруг напрасно?

А вдруг все пустое, и никогда в этом месте не пойдет дождь, и умрут все твои семена, окаменеют, и разроют их ровно через тысячу лет сумасшедшие археологи, разроют, обнаружат и скажут: «Так ведь все уже было! Был и смысл, и толк, и понимание! Все уже происходило однажды! И люди были, а у этих людей были мысли, вот только упали они не туда, а сюда – и не взошли!»