Я — легионер. Рассказы - Немировский Александр Иосифович - Страница 6

Как-то в нундины[15] Пулена отправился на базар, прихватив с собой ариму. В тот день на базаре было много земледельцев, привезших на продажу плоды, овощи и живность! Многие видели ариму впервые. Они гурьбой ходили за Пулене. Чтобы ещё больше рассмешить этих людей, мальчил как бы невзначай попросил: I

— А ну-ка, дружок, покажи, как сердится сборщик податей, когда закрывают дверь перед его носом.

Арима повернулась, неуклюже почесала лапой за ухом и скорчила такую рожу, что толпа покатилась со смеху. От улыбки не удержался даже угрюмый смотритель базара по прозвищу «Не дам промаха». О нём в шутку говорили, что он последний раз смеялся при царе Миносе.[16]

Может быть, Толумена был в это время в толпе и услыхал, как народ потешается над сборщиком податей, или он связал веселье и смех с тем, что в тот день храм Уни был пуст так же, как медная шкатулка для даяний. Во всяком случае, именно с этого дня он невзлюбил Пулену и его «богомерзкую тварь». Ненависть его распространилась на весь квартал, в котором обитали ремесленники. Они заметили, что жрец старательно обходил их жилища во время праздничных церемоний. А в сторону дома Пулены он демонстративно плевал.

— Да продай ты свою образину, — советовали соседи. — Зачем она тебе?

Другой на месте. Пулены так бы и сделал, чтобы не ожесточать могущественного жреца, но Пулена был молод и поэтому смел и упрям. К тому же он всё более и более привязывался к ариме: кроме неё, у него не было никого.

— А что ему сделала арима? — объяснял мальчик. — Укусила ли его, как пёс? Пробралась ли в погреб, как кошка? В храм я её не вожу. А то, что на базаре от неё много хохоту, так это правда. Но что в этом плохого? Надо же людям когда-нибудь посмеяться. Ведь недаром в народе говорят: «Тот другим помеха, кто не любит смеха».

Соседи покачивали головами. Нельзя было понять, одобряют они Пулену или осуждают его, а толстый, как боров мясник по прозвищу Пузан бросил угрожающе:

— Боюсь, что тебе будет не до смеха!

Дома их были рядом, так что яблони из сада Пулены свешивали свои ветви во двор Пузана. Ещё при жизни родителей Пулены Пузан подал жалобу в суд и добился, чтобы эти ветки были обрублены, хотя тень от них не могла ему мешать. Просто Пузан был злым, нехорошим человеком. К тому же он был известен как сплетник и наушник. В тот же день он передал жрецу, что Пулена плохо о нём отозвался. Мясник зарился на дом и виноградник Пулены и надеялся, что жрец расправится с непокорным мальчиком, и тогда Пузан получит его достояние. Есть же присказка: от дурного соседа в доме все беды!

Поймать и уничтожить ариму следовало в отсутствие Пулены. Жрец и его помощник не хотели поднимать шума во всём квартале: незачем восстанавливать против себя людей. Как на зло, в последние дни Пулена не расставался с аримой. Пузан, с нетерпением ожидавший награды, вызвался проникнуть в дом Пулены ночью, усыпив предварительно мальчика напитком из сонных трав. Жрец отверг этот план. Толумена был хитёр и коварен, как змей.

— Не торопись! — сказал он Пузану. — Разве тебе неизвестно, что скоро у Пулены день поминок?

Толстяк удивлённо вытаращил глаза:

— Ну и что?

— Видишь ли…

И жрец зашептал на ухо мяснику. Лицо Пузана округлилось в улыбке. Потирая руки, он радостно кивал.

Первое утро дня поминок было на редкость ясным. Тучи, которые с ид[17] висели над горами, уплыли к морю, и долины рек и речек, текущих с Апеннин, были залиты светом. Казалось, и мрачный Циминский[18] лес насквозь просвечивался лучами Узила.[19]

Поднявшись с постели, Пулена собрал в узелок заготовленные ещё с вечера блестящие чёрные фасолины — приношения мёртвым — и обратился к ариме с ласковыми словами:

— Побудь одна, дружок! Не могу я тебя взять на кладбище.

Арима грустно помотала головкой, словно понимая неизбежность разлуки.

Не успели затихнуть шаги Пулены, как проскрипела калитка соседнего дома и показалась голова Пузана с выпученными, как у жабы, глазами. Мясник действовал наверняка. Давно уже он подсмотрел место, где мальчик прятал ключ. Оставалось лишь перебежать дорогу, взять незаметно ключ и просунуть его в замочную скважину. Это отняло несколько мгновений. Тщательно прикрыв за собой дверь, Пузан вступил в полутёмный коридор и прошёл им в атрий.[20] Свет из квадратного отверстия в потолке падал на деревянную скамейку у стены, на ложе, покрытое узорной тканью, и большой сундук с блестящей медной обивкой. На сундуке сидела арима. Она вертелась, почёсывалась. Появление незнакомца не вызвало у неё и тени беспокойства.

Пузан приближался мелкими шажками.

— Малышка! — басил он. — Не бойся, малышка!

Выражение его лица было таким умильным, как в тот день, когда он делал предложение дочери пекаря, ещё не зная, что отец отказал ей в приданом. В шаге от сундука он резко вытянул вперёд обе руки и схватил ариму. Она рванулась. Но у Пузана была железная хватка.

— Вот и попалась, мразь! — прошипел Пузан, засовывая ариму в заранее приготовленный мешок.

Перед уходом из дома он приоткрыл дверь в сад, чтобы Пулена подумал, будто арима убежала сама.

Всё шло как по маслу. Никто не заметил, как Пузан покидал чужой дом, как прятал ключ. На пути в храм ему так же никто не встретился.

Жрец ждал в условленном месте. На измятом от сна лице Толумены при виде Пузана проскользнуло выражение злорадства. Всё было бы так, как задумал жрец, если бы ему не пришло в голову проверить содержимое мешка. Словно мясник мог ошибиться и поймать вместо аримы поросёнка.

Пузан, рассчитывавший на свою силу, недооценил ариминой ловкости. Стоило лишь приоткрыть мешок, как арима выскользнула, успев при этом укусить Толумену за палец.

С рёвом жрец кинулся за аримой, вприпрыжку бежавшей по улице. Пузан еле за ним поспевал.

Порой когда арима намного опережала преследователей, она останавливалась, дожидаясь их. А потом, высунув язык, неслась дальше.

Видимо, есть в людях какое-то стадное чувство, зародившееся в ту далёкую пору, когда они жили ордами, чувство, порою толкающее на бессмысленные поступки и преступления. Заметив бегущего, толпа устремляется за ним, чтобы поймать, хотя, может быть, этот человек ничего не украл, а просто готовится к соревнованию в цирке. Стоит кому-нибудь одному заглянуть в щель забора с таким видом, словно он обнаружил нечто стоящее внимания, как тотчас же у него отыщутся подражатели и полезут к дырам и на забор. Глупцы!

Так и теперь. У жреца и Пузана, мчащихся за аримой, в толпе отыскалось множество добровольных помощников. С воплями они кинулись наперерез ариме. Никто не подумал спросить, какое она совершила преступление. Но уже с уверенностью кто-то утверждал, что она осквернила храм. Этот слух пополз по толпе, обрастая подробностями. В каких только грехах не обвиняли бессловесное животное! Всерьёз уверяли, что появление аримы в храме — дурное знамение, предвещающее повторение всех прошлых бед: мора, возмущения невольников и войны с римлянами. Богов можно умилостивить лишь принесением жертвы: ариму и её хозяина надо посадить в кожаный мешок и бросить в море.

Смертельно перепуганная арима бросилась к арке, за которой начинался базар, и, сделав головокружительный прыжок, оказалась на её перекладине. Толпа как рой пчёл облепила арку.

— Вот она, — показывали зеваки на ариму. — Видишь, как съёжилась! Теперь ей не уйти!

Услужливые руки подтащили лестницу, и Пузан, вытерев ладонью вспотевший лоб, решительно полез вверх. Арка была деревянной. Верхняя перекладина гладко обтёсана и вовсе не рассчитана на то, чтобы на неё становились. Да ещё люди такой комплекции, как Пузан! Под его тяжестью перекладина затрещала. Падая, Пузан успел схватиться за неё, повис, красный, как варёный рак, с вытаращенными глазами.