Я — легионер. Рассказы - Немировский Александр Иосифович - Страница 5

— Да ты уморишь гостя своими рассказами, отец! — послышался звонкий голос.

Вел обернулся. Перед ним стояла девушка лет двадцати. Волосы, собранные в пучок, оставляли открытым высокий лоб. Черты лица были правильные. Губы напоминали яркий цветок.

— Сейчас, Лариса! Сейчас! — отозвался Архидам. — Я знаю что ты не любишь нашей стариковской болтовни. Но ведь Велу интересно всё знать.

— Какое странное имя — Вел, — сказала девушка. — Короткое и звучное.

— Моё полное имя Вел Сатиес, — ответил Вёл. — Я расена. Римляне называют мой народ этрусками, а вы, греки, тирренами.

Девушка испуганно отшатнулась.

— Пират! Пират! — закричала она.

— Какой он пират, — добродушно сказал Архидам. — Он на пиратском корабле гребцом был. Видела бы ты, как они его разукрасили.

— Ты был гребцом? — участливо спросила Лариса. — Тебя приковали цепью и били? А я думала, что все тиррены — пираты.

— Это ты гостя уморишь! — сказал Архидам. — Видишь, как он на стол поглядывает.

Прежде чем сесть за стол, мужчины и женщины опустились на колени и, протянув руки по направлению к Фермессе, сказали хором:

— Будь милостив, Гефест![10]

За столом Вел оказался рядом с Ларисой. Он всё время ощущал на себе её напряжённый взгляд. Видно, девушка что-то хотела спросить, но не решалась.

— Красивая у тебя дочь, — сказал Вел Архидаму.

— Нет у меня дочери, — угрюмо бросил Архидам, — а сын, Килон, в плену. В тот день, когда мы карфагенян спасли, на нас тиррены налетели. С тех пор о Килоне не слышно. Лариса ждёт Килона.

Вел вспомнил, что не раз у себя на родине видел рабов — греков. Он испытывал к ним неприязнь не только потому, что они чужеземцы. Это были рабы богачей, обрабатывавшие их поля и виноградники. Крестьянам приходилось работать не покладая рук, и всё равно зерно, вино, оливковое масло, вывозимые на продажу богачами, были дешевле, чем у крестьян. Крестьяне разорялись, продавали свои участки, искали счастье в городе, пускались в море, шли на всё, чтобы прокормить свои семьи.

Каждый день приносил Велу новые неожиданности. Весь строй жизни островитян настолько отличался от привычных Велу порядков, что он то и дело попадал впросак. Островитяне пожимали плечами, когда он их спрашивал, сколько стоит та или иная вещь. У лодок, сетей не было цены. Каждый мог ими пользоваться. Гончар лепил и обжигал посуду. Любой мог прийти в мастерскую и взять сколько нужно.

Прошёл месяц, может быть, самый счастливый в жизни Вела. Зажили раны на спине. Горячие ключи и отвар из трав сотворили чудо. Вел стал совсем другим человеком, мужественным и красивым. Он как бы выпрямился.

И всё же Вел не мог ко многому привыкнуть. Его продолжало удивлять редкое радушие липарцев. Ему трудно было понять, почему так приветлива и добра к нему Лариса. «Наверное, — думал он, — девушка надеется, что у себя на родине я выкуплю её жениха. А другие женщины? Почему они приводят ко мне своих детей и просят, чтобы я взглянул на них? Может быть, в моём взгляде они ощущают неведомую мне самому силу?»

А однажды Вел невольно подслушал разговор Архидама с Ларисой.

— Дай Приносящему Счастье этот хитон! — сказала Лариса.

— У него есть хитон, — ответил Архидам.

— Этот я сшила сама, — настаивала девушка, — он плотнее, а сейчас сильные ветры…

Вел решил поговорить с Архидамом.

— За кого вы меня принимаете? — спросил он. — Почему женщины приносят ко мне детей? Почему мужчины оберетают меня, словно я вылеплен из глины?

— Видишь ли, — замялся Архидам, — это тебе будет трудно понять. Ты ведь не жил во владениях Гефеста. Ты не слышал ударов его молота. Не видел пламени, копоти и дыма его подземной кузницы. А нас никогда не оставляет страх перед гневом Гефеста. Мы связываем гнев или милость Гефеста не только с полётом птиц или блеском молнии, но и с появлением чужеземцев. Знаешь, как только ты высадился на берег, перестала трястись земля. Мы собрали хороший урожай. Дети наши не болеют, как прежде.

— Ты хочешь сказать, что я принёс вам удачу! — воскликнул Вел.

— Да.

— Милые вы мои! — сказал Вел с дрожью в голосе. — Это я обязан вам всем. Вы не только вернули мне свободу. Вы научили меня верить в людей и в самого себя. Когда я возвращусь на родину, меня не узнают.

Казалось, тень легла на лицо Архидама.

— Ты хочешь нас покинуть? — выдохнул он.

— Я не могу поступить иначе, — отвечал Вел. — И мой народ достоин лучшей доли. И он мечтает о справедливых порядках.

Вел обернулся. Над Фермессой поднималось пламя. Оно напоминало огненный парус, раздуваемый ветром.

— Ещё в юности я слышал о ваших островах, — сказал Вел после долгой паузы. — Я смеялся над басней об Эоле, спрятавшем в мешок ветры. Но теперь я понял её смысл. Слепой певец был провидцем. Нельзя давать волю злу. Его надо в кожаный мешок, и подальше от тех, кем движет корысть! Иначе мир обратится вспять, как корабль Одиссея…

Забудет ли когда-нибудь Вел минуту прощания? Гавань, заполненную людьми? Обращённые к нему лица? Лес взметнувшихся рук?

Женщины молили богов, чтобы его дорога была безопасной. «Прощай, Приносящий Счастье!» — кричали мужчины. Архидам, по обычаю островитян, наклонил над бортом корабля амфору с вином. Багровая струя пролилась в волны. Это была жертва морю.

Вел поднялся на возвышение кормы. Вскинув над головой ладонь, он медленно сжал пальцы в кулак. Наверное, он хотел сказать: «Держитесь за свои порядки, друзья! Вот так держитесь!»

Архидам, снова ставший кормчим, взялся за ручку катка, на котором намотан канат. Со скрипом пополз вверх якорь и повис на борту, словно огромная морская звезда. Вёсла дружно ударили о воду, подняв тучу брызг. Корабль рванулся вперёд.

Архидам с помощью матросов установил в гнезде мачту, закрепил её канатами с двух сторон, поднял к рее парус. Он тотчас же надулся ветром.

Вел стоял на корме и увлажнёнными глазами провожал удаляющийся берег. Сначала стали неразличимы лица, потом фигуры. Дома превратились в едва заметные точки. Только вершина горы с шапкой дыма была видна долго-долго.

«Удастся ли обитателям этого клочка земли удержать свои справедливые порядки? — думал Вел. — Или мир корысти и насилия зальёт их волнами, испепелит огненными потоками?»

За кормой тянулся белый след, словно кто-то невидимый бежал по зелёному лугу.

Обезьянка

Пулена долго не мог понять, чем он разгневал жреца Толумену. Ведь он посещал храм Уни Владычицы[11] не реже, чем соседи, и приносил жертвы, насколько ему позволяли скромные средства. Родители, которых в один день унесла чума или ещё какая-то болезнь, оставили Пулене дом и небольшой виноградник в горах у Кортоны.[12]

Толумена свирепел с каждым днём и совсем уже открыто бранил Пулену, называя его лентяем и бродягой, словно сам в его годы только и делал, что возносил молитвы богам. Вчера жрец выгнал Пулену из храма, крикнув ему в спину: «Иди прочь, брат aримы!»[13]

Тогда-то Пулене стало ясно, что всему виною арима. Мальчику подарил её чернобородый карфагенский купец, корабль которого разбило бурей. Он и арима добрались до берега на бревне. Карфагенянин называл животное арми, это на его языке значило арима; римляне, которых было немало в Кортоне, называли ариму по-смешному — симиа.

Первое время арима тосковала по своему хозяину и, может быть, по сородичам в лесах Ливии.[14] Она лежала, сжавшись в комок, и по её мордочке катились почти человеческие слёзы. Но вскоре она привыкла к новому дому и полюбила мальчика. Стоило Пулене появиться, как арима бросалась к нему на плечо, обматывая для верности его шею хвостом, мальчик показал ариме нехитрые фокусы, которым принято обучать собак или кошек. Но, кроме того, безо всякого обучения, она забавно подражала людям, передразнивала их. Добрые люди за это на неё не обижались, а только радовались видя, как зверёк старается походить на человека.