Нежить - Адамс Джон Джозеф - Страница 80

Он шел и шел, дальше и дальше, снова возвращался обратно, но за каждым коридором начинался следующий, который опять вел в никуда. По сторонам черными, мрачными прямоугольниками мелькали двери без ручек, и для Трегера они все были заперты навсегда; поэтому он не задумываясь проходил мимо них — мимо большинства из них. Правда, раз или два он все же останавливался возле дверей, по периметру которых пробивался горящий внутри свет. Он прислушивался, слышал звуки по ту сторону двери и тогда начинал бешено колотить в нее. Но на стук никто не отзывался.

И тогда он шел дальше, продолжая пробираться сквозь туманную дымку, которая становилась все гуще и гуще и, казалось, начинала уже жечь ему кожу; он шел мимо новых дверей — одной, другой, третьей, и в конце концов начинал рыдать, а его усталые ноги — кровоточить. И вдруг вдалеке, в самом конце длинного-длинного коридора, только что возникшего прямо перед ним, Трегер замечал открытую дверь. Из нее рвался свет, такой яркий и жаркий, что становилось больно глазам, и музыка оттуда лилась такая веселая и радостная, и раздавался смех. И тогда Трегер бегом устремлялся к открытой двери — несмотря на то что его кровоточащие ноги подкашивались от боли, а легкие горели, вдыхая ядовитый туман. Он все бежал и бежал — до тех пор, пока не оказывался возле распахнутой двери.

Но, заглянув внутрь, он обнаруживал, что стоит на пороге собственной комнаты, и она совершенно пуста.

Однажды за все время их недолгих отношений они отправились вдвоем на природу, и там, под сенью звездного неба, они занимались любовью. Затем она лежала, крепко прижавшись к нему, а он нежно поглаживал ее тело.

— О чем задумалась? — спросил он.

— О нас с тобой, — отвечала Лорел. Она поежилась. Подул резкий, холодный ветер. — Знаешь, Грег, иногда мне становится страшно. Я очень боюсь, что с нами что-нибудь может случиться — что-то такое, что всё разрушит. Я очень не хочу, чтобы ты меня бросил.

— Не волнуйся, — возразил он. — Я никогда этого не сделаю.

И вот теперь, с наступлением ночи, он всякий раз мучил себя, вспоминая ее слова. Хорошие воспоминания оставляли ему только слезы да золу от костра, а дурные — невыразимую ярость.

И засыпал он рядом с призраком, со сверхъестественно прекрасным призраком, с милой тенью погибшей мечты.

И рядом с нею же он просыпался каждое утро.

Он их возненавидел. И возненавидел себя за эту ненависть.

3

Мечта Дювалье[36]

Как ее звали — не имеет значения. И как она выглядела — тоже не важно. Главное — она существовала, Трегер предпринял новую попытку, он заставил себя вновь поверить в будущее, он не опустил руки. Да, он продолжал пытаться.

Но на сей раз чего-то уже не хватало. Волшебства, быть может?

Слова произносились те же самые.

«Сколько же можно повторять одно и то же, — размышлял Трегер, — повторять те же слова и снова верить в них, точно так же, как верил, произнося их впервые? Один раз? Или дважды? Или, может быть, три раза? Или сотню? И разве люди, произносящие эти слова по сотне раз, так уж лучше умеют любить? Или, скорее, обманывать самих себя? Что если на самом деле эти люди давным-давно изменили своей мечте и только растрепали ее священное имя, называя им совсем другое?»

И он произносил те же слова, сжимая ее в объятиях, баюкая на груди, целуя ее. Он повторял эти слова, но сознание было вернее, и тяжелее, и мертвее, чем прежняя вера. Он произносил эти слова и старался изо всех сил, но не мог уже вкладывать в них прежний смысл.

А она — она говорила ему то же самое, но Трегер сознавал, что ее слова ничего для него не значат. Снова и снова они повторяли слова, которые другой хотел услышать, — но оба понимали, что это фальшь.

Но они очень старались. И когда он протянул руку, словно актер, вынужденный играть одну роль, проклятый вновь и вновь повторять одно и то же, — когда он протянул руку и коснулся ее щеки — кожа оказалась гладкой, и мягкой, и нежной. И влажной от слез.

IV

Отголоски

— Я не хочу делать тебе больно, — сказал Донелли с виноватым видом, явно что-то скрывая, и Трегеру стало вдруг стыдно, что он причинил другу боль.

Он коснулся ее щеки, но она увернулась от его прикосновения.

— Я не хотела делать тебе больно, — сказала Джози, и Трегеру вдруг стало грустно. Ведь она столько для него сделала, а он заставил ее чувствовать себя виноватой. Да, ему было больно, но сильный мужчина сумел бы скрыть свою боль.

Он коснулся ее щеки, и она поцеловала его в ладонь.

— Прости. Я тебя больше не люблю, — сказала Лорел.

И Трегер совсем потерялся. Что такого он сделал, в чем его вина, как он умудрился всё разрушить? Ведь она с такой уверенностью говорила о своей любви. И они были так счастливы.

Он коснулся ее щеки, и оказалось, что она плачет.

«Сколько же раз можно повторять одни и те же слова, — его голос разносится раскатистым эхо, — повторять и снова верить в них, как верил, произнося их впервые?»

Темный ветер нес тучи пыли, небо болезненно содрогалось, озаряемое мерцающим алым пламенем. В полутьме шахты стояла молодая женщина в защитных очках и маске, с короткими каштановыми волосами и ответами на все вопросы. «Машина ломается, ломается, ломается, а ее используют снова и снова, — говорит она. — Хотя можно было уже понять, что в ней что-то не в порядке. Сколько можно водить самих себя за нос, надеясь, что после стольких поломок она наконец заработает нормально».

Труп противника — чернокожий верзила, под кожей у которого перекатываются мускулы — результат многомесячных тренировок. С таким крупным соперником Трегеру сталкиваться еще не приходилось. Он идет по арене, посыпанной опилками, неуклюже раскорячившись на мощных ногах, зажав в руке сияющий палаш. Трегер спокойно наблюдает за тем, как это чудище приближается, сидя в своем кресле, расположенном на специальной трибуне на другом конце арены. Другой труповод очень осторожен, внимателен.

Труп самого Трегера, жилистый блондин, стоит и ждет, а на пропитанных кровью опилках возле его ноги лежит гиря кистеня. Когда придет время, Трегер заставит его двигаться ловко и быстро. Противник знает об этом. И зрители тоже.

Вдруг чернокожий труп поднимает палаш и бежит на противника, понадеявшись на скорость атаки и длину своего оружия. Но когда точно рассчитанный смертоносный удар обрушивается туда, где только что стоял труп Трегера, того уже и след простыл.

Удобно развалясь в своем кресле над площадкой для боя, внизу на арене, с ногами, перепачканными опилками и кровью, Трегер — труп подает команду — замахивается кистенем, и огромный, покрытый шипами шар взмывает вверх, описывает дугу с эдакой ленцой, едва ли не с грацией. И ударяет прямо в затылок врагу — в тот самый момент, когда он пытается восстановить равновесие и обернуться. Быстро, в мгновение ока из пробитого черепа вырывается фонтан крови вперемешку с мозгом — и толпа ревет от восторга.

Трегер уводит свой труп с арены, а затем встает, чтобы собрать заслуженный урожай аплодисментов. На его счету уже десятое убийство. Еще немного — и он станет чемпионом. Он уже близок к рекордному результату, и скоро уже ему будет не найти достойного противника.

Она красавица, его женщина, его возлюбленная. У нее короткие белокурые волосы, очень стройное тело, грациозное, почти атлетически сложенное, с великолепными ногами и маленькими упругими грудями. Взгляд ее ярко-зеленых глаз всегда загорается от радости при его появлении. И в ее улыбке — какая-то особая, эротичная невинность.

Она дожидается его, лежа в постели: ждет, когда он вернется с арены; она полна желания, озорства и любви. Когда Трегер входит, она садится, улыбается ему, простыня обвита вокруг ее талии. В дверях он замирает, любуясь ее сосками.