Цвет мира — серый - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 26

— В твоем заведении произошло убийство, — повторил стражник. Похоже, ему просто нравилась эта фраза. Наверное, убийства в Клагенфурте случаются не каждый день, и возможность произнести такие слова предоставляется ему не так часто, как хотелось бы. — Тебе придется с этим смириться. Закроешься сегодня пораньше, и все дела.

— Пораньше? — возмутился владелец. — Да основной наплыв клиентов начнется только через пару часов! Я сегодня еще ничего не заработал…

— Это не наши проблемы, — сказал другой стражник. — Мы пришлем кого-нибудь за телом. А теперь нам надо доставить задержанного куда следует.

Меня ткнули носком сапога. На этот раз исключительно для проформы, дав мне понять, что пора подниматься на ноги.

Из лежачего положения, да еще со связанными за спи-ной руками и кружащейся головой это было не так уж легко. Немного поворочавшись, я с трудом поднялся на колени, когда потерявший терпение стражник одним рывком поставил меня на ноги. При этом едва не вырвав мне руки из суставов.

В тюрьме страшно воняло.

Казалось бы, за время моего пешего путешествия мой аристократический нос должен был привыкнуть к любым запахам, да и сам я источал отнюдь не аромат свежесрезанных роз, но по сравнению с запахом тюрьмы все предыдущие впечатления меркли.

Это был настоящий смрад, в котором смешивались запахи нечистот, пота, подгоревшей еды, а также чего-то гниющего и тухлого.

Так должно пахнуть в аду. По крайней мере, как я это себе представляю.

У нас в Тирене была тюрьма, и я как-то раз посетил ее в просветительских целях. Там это был просто подвал, может быть, немного сырой, но с местным ужасом нашу тюрьму никак нельзя было сравнивать.

Камера, в которую меня поместили, по тиренским меркам была рассчитана на одного человека, максимум — на двух. Здесь же нас было четверо.

На мое прибытие другие узники никак не отреагировали. Только здоровяк, сидевший у окна и созерцавший грязный пол, на мгновение поднял голову, скользнул по мне безразличным взглядом и вновь вернулся к прежнему занятию.

На уроках этикета, которые мне преподавали в Весеннем дворце, никогда не обсуждались нормы поведения в тюрьме, по крайней мере, в такой тюрьме, и я решил восполнить этот досадный пробел в знаниях по ходу дела. Стараясь производить как можно меньше шума, я уселся на свободный тюфяк, из-под которого тут же выскользнули две испуганные крысы, и попытался по возможности дистанцироваться от своих сокамерников и от дыры, служившей туалетом.

Потом я принялся рассматривать товарищей по несчастью, благо лунного света, пробивающегося внутрь через небольшое зарешеченное окно, для этого было вполне достаточно.

Здоровяк, которого так интересовал пол — крепкий и очень высокий, что было видно, даже когда он сидел, с мозолистыми, мускулистыми руками и лицом, не отягощенным следами интеллекта, — был похож на крестьянина. Впрочем, с тем же успехом он мог оказаться ремесленником или разбойником. Во-первых, внешность обманчива, а во-вторых, лихие времена могут толкнуть на кривую дорожку и вполне добропорядочных граждан. В глазах его поселились уныние и тоска.

Вторым был парень в потрепанной городской одежде, на вид примерно моего возраста. С ним явно что-то было не в порядке. Он сидел, обхватив руками колени, раскачивался из стороны в сторону и периодически издавал какой-то то ли всхлип, то ли стон.

Третьим обитателем камеры был труп. Завернутый в грязные лохмотья, он лежал в самом дальнем от меня углу лицом к стене. За все то время, что я за ним наблюдал, он ни разу не пошевелился, и мне показалось, что он даже и не дышит, что для трупа неудивительно. Не знаю, чем руководствовались тюремщики, решившие оставить в камере мертвое тело…

Решив, что на сегодня с меня наблюдений достаточно, я лег на тюфяк, постаравшись принять как можно более комфортное положение. Дело оказалось весьма затруднительным. Головная боль немного отпустила, но только для того, чтобы я мог острее почувствовать боль в боку. Наверное, чертовы стражники мне таки сломали пару ребер.

И тут здоровяк решил со мной поговорить.

— С допроса? — спросил он.

— Нет.

— У тебя все лицо в крови.

— Знаю.

Кровь уже засохла и превратилась в жесткую корку, и сие ощущение мне было решительно неприятно. Но трогать лицо руками было больно. Я и не трогал.

— За что тебя взяли? — спросил здоровяк. — Бродяжничество?

Рассудив, что в таком состоянии я все равно не засну, я снова сел, привалившись спиной к холодной тюремной стене.

— Убийство, — сказал я.

— Понятно, — на лице здоровяка не отразилось и тени удивления. — Твои друзья успели убежать или их тоже убили?

— Я был один.

— И кого ты уложил?

— Одного парня. Это была самооборона.

— Так это он на тебя напал?

— Вроде того.

Здоровяк пожал плечами, давая понять, что и не такое возможно в этом странном мире. Наверное, я не очень похож на типа, способного кого-то убить. Учитывая, что в будущем мне предстоит бросить вызов на смертный бой самому опасному человеку в нашем мире, это не очень радостная новость. Хотя о будущем бое с Гаррисом можно уже не беспокоиться. Вряд ли у меня осталось так много этого самого будущего.

— Я Густав, — сказал здоровяк.

— Джим, — представился я. — А тебя за что?

— Конокрадство. Пытался увести коня с постоялого двора. Беда в том, что хозяин коняги вошел в конюшню очень не вовремя. А там и конюхи подоспели…

— Понятно, — сказал я, лишь бы что-то сказать для поддержания беседы. — А этот парень… — я кивнул в сторону всхлипывающего доходяги, и голова отозвалась на это движение новым приступом боли. — С ним все нормально?

— Вряд ли, — сказал Густав. — Его сожгут на рассвете.

Он сказал это бесстрастным, лишенным всяческих интонаций голосом. Словно речь шла не о человеческой смерти, а о чем-то совершенно обыденном, что случается каждый день. Меня же это известие шокировало. Наверное, потому что в тот момент я осознал, что в одно прекрасное утро и сам могу оказаться на месте этого бедняги.

— За что? — только и смог спросить я.

— По подозрению в хранении колдовских книг.

— Так он волшебник?

— Нет, — сказал Густав. — Его подозревают в том, что он хранил колдовские книги. Если бы его подозревали в том, что он волшебник, ему бы переломали ноги, отрубили бы пальцы на руках и вырвали язык, чтобы он ничего не мог наколдовать. А так его просто сожгут.

Странное дело.

Я видел, как Гаррис убил Белого Рыцаря. Всего около часа назад я и сам отправил человека на тот свет. Но вид молодого парня, приговоренного к жестокой казни на рассвете, обреченного на смерть и знающего об этом, поверг меня в неописуемый ужас.

Наверное, это было особенно страшно из-за неотвратимости события. Ожидание смерти хуже самой смерти, как говорят.

Белый Рыцарь погиб в бою. Нил тоже. Они сражались, действовали, и у них были шансы победить, пусть в случае с Белым Рыцарем эти шансы оказались призрачными. Но все же они были.

Здесь и сейчас для этого парня не было никаких шансов.

И тут меня посетила подленькая мысль.

Этот парень имеет отношение к волшебству. А мне нужен волшебник.

Какие шансы, что я подберусь на столь же близкое расстояние к кому-то еще, кто тоже имеет отношение к волшебству? Учитывая, что я сижу в тюрьме, шансы не очень большие.

Конечно, парня сожгут на рассвете, и ему нет ровным счетом никакого дела до моих проблем, но ведь можно же попробовать. А вдруг…

Вдруг он сможет подсказать мне что-то, способное помочь мне с моей проблемой… Или хотя бы расскажет, как можно найти настоящего волшебника.

— Ему повезло, — сказал вдруг Густав. — Во время допросов он чокнулся. Сейчас он даже не осознает, что с ним происходит.

Да? А чего ж тогда он всхлипывает? Или просто чувствует приближение смерти, пусть не рассудком, но на каком-то другом уровне…

— Давно? — спросил я. Это был бестактный вопрос, и я презирал себя за него, но не спросить все равно не мог.