Взрыв у моря - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 13

— Нет, вы это напрасно, — пробасил кто-то третий, — у вас устаревшие сведения, сейчас с хапугами борются, гонят из таксомоторных парков…

Костя отпрянул от рекламного щита и быстрым шагом пошел назад, чтоб его не заметили из очереди. Он пересек площадь с другой стороны и по узкому проулку вышел на свою Канатную улицу.

Глава 10. ГЛУПЫЙ МАЛЬЧИШКА

Дома, как и следовало ожидать, никого, кроме Лени, не было. Костя так был взвинчен, что даже есть расхотелось. Леня, ни о чем не догадываясь, стал рассказывать ему что-то забавное, желая расположить к себе, по-доброму смотрел ему в глаза. Костя слушал, но ничего не слышал. С недоуменной, чуть обиженной улыбкой брат ушел на улицу, и лишь тогда Костя кое-чего поел, не чувствуя, впрочем, вкуса еды. Он нигде не мог найти себе места. Услышав в полной тишине квартиры, как щелкнул в двери ключ — вернулась из своей «Глицинии» мама, — Костя выскочил в переднюю. И не успела мама переступить порог, громко, задыхаясь от возбуждения, выпалил:

— Ты что-нибудь знаешь про него? Знаешь или нет? Он набирает выгодных пассажиров и ни с чем не считается!

Мама напряженно, со страхом посмотрела на него. На ней не было лица, а Костя продолжал выплескивать из себя все, чем был наполнен до краев.

— Вот так! Он даже Веру Александровну не посадил…

— А кто это? — Мама неподвижно смотрела на него. Она не знала имени лучшей их учительницы! Костя сказал, кто она такая, и его несло и несло дальше:

— Люди ругали его, стыдили, а он в ответ шуточки-прибауточки и что-то выдумывал про диспетчера!

Мама мягко и успокаивающе опустила на его волосы руку, погладила, но Костя резко отдернул голову.

— Что ты, Костя… Это же мелочи… Мало ли их у всех? У меня каждый день что-нибудь случается… Вырастешь — узнаешь… Ну уедет твоя учительница на другой машине, что страшного? Не делай из мухи слона… Пассажиры вечно недовольны, на то они и клиенты, чтоб быть недовольными… Ну перехватили его машину другие, подумаешь! Это же обычное дело… Знал бы ты, как трудно ему работать… Вот придет папа, я поговорю с ним и все выясню…

— Не надо. Я сам поговорю! — Костя хлопнул дверью и убежал в спальню.

Он сидел на кровати, подпирая руками враз отяжелевшую голову и чувствовал неловкость, скованность во всем теле. И тоску. Так, значит, вот почему отец любил сорить деньгами и частенько давал ему и Лене по два-три рубля на карманные расходы и подарил каждому дорогие часы — мало у кого из ребят их класса есть такие. Вот откуда у него лишние деньги…

Когда домой пришел отец, Костя с трудом сдерживался, чтоб сразу не броситься к нему и не выложить все. Не бросился, дотерпел, пока отец поест на кухне. Ждал его в столовой. Отец уже, конечно, узнал обо всем у мамы. И когда, кончив есть, пуская клубы дыма, веселый и неунывающий, будто и не случилось ничего, он вошел в столовую, Костя посмотрел ему в глаза и холодно, напряженно сказал:

— Я… Я был сегодня на площади и все слышал…

— На какой площади? — недоуменно и беспечно спросил отец, и эта его беспечность взорвала Костю.

— Здесь у нас! В Скалистом!

— Подкарауливал? Охотился за отцом, как за перепелкой? Дожил я. Ну, докладывай, что ты видел и слышал? Я делал что-то не так?

— Скажи, — спросил Костя, — ты всегда так или только сегодня?

— Потише, — попросил отец, — давай обо всем по порядку.

— Как же ты, папа? — тихо спросил Костя. — Скажи, это правда, это правда, что ты был в том десанте?

Отцовское лицо резко побледнело. Заострилось.

— Я прошу тебя не касаться десанта… Я думал, ты умный парень, а ты, оказывается, еще глупый, шальной мальчишка…

— Нет, я не глупый! — вырвалось у Кости.

— А ну замолкни! Чтоб больше ни слова. Пока ты ешь мой хлеб…

— Могу не есть! — Костя вскочил с кресла. — Сам заработаю!

— Попробуй. Ты забыл, с кем разговариваешь! Но Костя уже не мог остановиться.

— А ты мне рот не затыкай. Я уже не маленький и не глупый… Я знаю, знаю, в чем дело… Ты… Ты, наверно, собираешь деньги на цветной…

Пощечина едва не сбила Костю с ног. Щека сразу онемела. Он выскочил из квартиры, сбежал по ступенькам на улицу и весь горящий, опустошенный и потерянный, без всякой цели и направления принялся бродить по городу. «Так, — думал Костя, — так… Вот чем все кончилось… Что же теперь делать? Куда идти? К Сапожковым? Нет. Они сразу обо всем догадаются, а не догадаются — набросятся с вопросами, а я никому никогда не скажу, что у меня случилось с отцом. Никогда, ни за что…»

Калугин-старший тем временем ходил по столовой и курил сигарету за сигаретой. Из кухни выскочила испуганная жена — прогнал ее обратно. Ни разу еще не бил он сыновей, а сейчас не сдержался. Уж слишком многое позволил старший: какое ему дело до десанта? Что он знает о том времени? Что с ним стало? Ничего, кажется, не жалеет ни ему, ни Лене, старается и живет ради них… Посадил сегодня без очереди клиентов? Да, было такое дело. Ну и, как полагается, получил кое-что за это. Знал бы Костя, что жизнь — сложнейшая штука, что одно дело произносить красивые слова о совести, честности и тому подобном и совсем другое — жить. Знал бы Костя, кто такой откровенный деляга и хапуга, не ругал бы его. Есть такие в их таксопарке, есть, не так-то их мало. Они с насмешкой зовут его, Калугина, лопухом и чуть не по тридцатке выколачивают за день, до отказа набивают простодушными клиентами машину и против правил берут с каждого, «удлиняют» по своему усмотрению маршрут, постоянно дежурят у мебельных магазинов и, не стесняясь, называют свою цену за поездку… Да мало ли есть способов заставить раскошелиться человека, которому срочно нужна машина?! Поступят сигналы — таких после шумных собраний в шею гонят из их парка с безнадежной формулировкой в трудовой книжке: «За потерю доверия». Ну, это менее ловких и увертливых. Калугин не любил таких: все они в конечном счете оказывались дрянными товарищами и трусами, мелкими душонками, жадноватыми и себе на уме. Но… Но как быть, как отказаться, если люди сами суют тебе сверх счетчика за какие-нибудь шоферские услуги полтинник, рубль или трешку? Не брал вначале — ни копейки лишней не брал! — неприятно было. Возвращал. Но ох как иногда доставалось ему за это! Месяцев пять назад его подцепил на Южной улице полный гражданин, который менял квартиру, и попросил перевезти книги — заднее сиденье и багажник они до предела набили связанными пачками! — и вручил ему утроенную по сравнению со счетчиком сумму. Калугин не привык к этому и застеснялся брать, но был самым решительным и грубым образом выруган за наивность и темноту. Взял, спрятал в боковой карман пиджака и поспешно укатил. Жгли его эти деньги, если признаться, через толстую байковую рубаху весь день. Будто сделал что-то не так, переступил то, что не положено переступать, всю неделю не мог он забыть об этих деньгах. Но, как известно, все когда-нибудь проходит, прошло и это неприятное чувство. Ведь в общем-то за дело получил: в поте лица помогал нагружать и разгружать книги — что ж здесь такого? Он не обязан этим заниматься. И потом случалось, высадив торопившихся на теплоходы или самолеты пассажиров, Калугин оказывался у морского порта или аэровокзала и по просьбе разных торгашей подкидывал их с грузом к рынку и, естественно, не отказывался от того, что ему совали. Им он тоже помогал нагружать и сгружать. И поплыли к нему с тех пор добавочные рубли: что ни смена — то пятерка, а то и десятка… Любой скажет — не жила он, не жмот. Встретит друга — зовет в гости, покупает хорошее вино и закуску. Даже вареных крабов иногда подает гостям Ксана: когда-то они, эти самые крабы, удирали от него, умиравшего с голоду, а сейчас их сколько угодно вареных, красных, с тающим во рту нежным мясом — только денежки плати! Все дни рождения и праздники они справляют. Да и куда ни глянь, везде расходы: и в таксопарке надо дать мойщику и механику, чтоб машина вовремя могла выйти из ворот исправная и чистая, и другим. А сколько уходит на подарки жене Ксане и детям! Двое ведь у него. И это так приятно — делать подарки. Его ребята хорошо одеты, в квартире новая мебель и большеэкранный телевизор. Куда теперь без него! И не мещанство это, а первейшая необходимость. И черно-белый хорошо иметь, а еще лучше бы — цветной… Да, да, цветной, хотя Костя и пытался укорять его именно этим! Калугин неплохо воевал, не лукавил, не прятался за чужие спины, едва уцелел, и разве не завоевал он своей кровью право жить хорошо и прочно? Прошли времена — Калугин знал их по книгам, — когда кичились теснотой и вонью «коммуналок», бедностью, когда галстук или шляпа едва ли не считались признаком буржуя или бывшего у них на услужении гниловатого интеллигентика. Подтянулся нынче народ, приоделся, подкормился, в удобные квартиры въезжает… Все верно: настрадался, натерпелся, заслужил. Да и давно пора! На улице уже не телеги скрипят, не довоенные маломощные грузовички фырчат, а вовсю грохочет и жмет БТР! Хочется во всем чувствовать себя человеком. Вот почему Калугин основательно занялся жильем, исправлял все прегрешения строителей. Их небольшая квартирка должна быть не хуже, чем у других, — удобной, красивой, современной. Каждый клочок жилой площади надо использовать! Леня ему охотно помогал, да и Костя поначалу… Как он не понимает, что ничего особенно плохого его отец не сделал? О десанте вдруг вспомнил… Какое отношение ко всему этому имеет десант?