Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО - Маруга Валерий Михайлович - Страница 19

Не охладевали их бурные чувства и после холодных карцеров. Правда, теперь их протест носил более сдержанный характер. Клара раскидывала свои пышные телеса на нарах перед самым дверным глазком, широко разводила длинные ноги, слегка прикрытые в верхней части простыней или чем-то из одежды, и возбужденно охала, ахала и стонала, извиваясь как змея. Зина, в свою очередь, обнажалась, натягивала полупрозрачные, гипюровые ярко-красные трусики, поворачивалась спиной к дверям, становилась на колени, упиралась локтями в матрас и громко, выразительно что-то читала из потрепанного сборника русских народных сказок, привлекая сотрудников к осмотру камеры. Зрелище было довольно захватывающее, ибо все, проходящие мимо, подолгу задерживались, прилипая к смотровым отверстиям и щелям.

Не все контролеры могли вынести такое тяжкое искушение. Играла кровь, бешено колотились сердца, учащая дыхание и напрочь вышибая из полу сумрачного сознания выдержки из дисциплинарного устава и инструкции об организации охраны и надзора за лицами, содержащимися в тюрьмах и следственных изоляторах. Соблазн часто оказывался сильнее дотошных запретов и наставлений.

Старший прапорщик внутренней службы Мешковский, отлученный от жены по причине своего пьянства и рукоприкладства, не устоял. Дважды судимая и вновь привлекаемая за мошенничество Елена Габрова так грациозно и кокетливо приподняла платье, показывая сразу всю неотразимо длинную и ровную ножку, что он только и успел почувствовать в висках нарастающий стук и огненный жар, растекающийся по всему телу.

— Так, ты это, Габрова… собирайся, пойдешь на уборку в баню, — промычал Мешковский и закашлялся.

— Харашо, это мне подходит, командир, — радостно взвизгнула Елена, — дай только подмоюсь…

Через весьма короткое время в душной и затхлой каптерке, на куче грязных, замусоленных одеял она уже ублажала контролера самыми изощренными ласками, не забывая при этом и про свой пылкий интерес.

Однако каждое любострастие, как в тюрьме, так и на воле, никогда не проходит бесследно. За грехом неотступно следует раскаяние и расплата. После сладострастного минутного дела у Мешковского наступало тягостное и тревожное просветление остывающего сознания, затягивали и душили длинные, депрессивные раздумья:

«Это что ж теперь будет? Куда я влез? Как я вляпался… Она ж меня съест…»

— Так, ты это, старшой, — передразнивая, при каждом удобном случае наставляла его Габрова, — чайку мне подбрось, сигарет, кофейку растворимого, сладенького чего-нибудь, да и про витаминчики не забывай. Скоро забеременею, сам понимаешь…

Она особо не церемонилась со своим кающимся, одноразовым любовником и не скрывала интимную связь от сокамерниц. А те, располагая такой ценной информацией, недолго торговались с оперативниками. Сами предложили «товар», составили купчую и продали Мешковского с молотка, всего за две пачки «Орбиты». И хотя он все отрицал, как кстати и Габрова, не желающая компрометировать себя в глазах аттестованного состава, показаний и свидетельств было вполне достаточно. Прижали старшего прапорщика к стене и начали «прессовать» по всем правилам служебного долга. Начальник СИЗО лично занялся дотошным разбирательством с рапортами, объяснительными и выводами. В конце концов поняв, что дальнейшее запирательство бесполезно, Мешковский подал рапорт и уволился из органов по собственному желанию, без пенсии, с горечью и позором.

Контролер Николай Сипун, имеющий за спиной сорок лет от роду и двадцать лет выслуги, вел себя менее опрометчиво, более продуманно и тонко в неделовых связях с заключенными. Он подбирал только молчаливых, робких, даже некрасивых, но обязательно охочих женщин. Долго присматривался, изучал, испытывал на прочность в умении хранить интимные секреты, перед тем как сделать конкретное сексуальное предложение. Наконец, приобретя твердое убеждение в надежности задуманного, как режиссер, разыгрывал свои микроспектакли.

— Слышь, Коля, — обращалась к нему мать двоих детей, разведенная Галина Книтко, привлекаемая к уголовной ответственности за воровство в поездах и на вокзалах, — говорят у тебя на посту есть «хата» свободная. Може, переведешь меня туда, дашь поспать по-человечески, в тишине и спокойствии, бо здесь уже не выдерживаю. Ей-богу, наложу на себя руки, от увидишь…

— Ишь ты, много хочешь, как английская королева. Может, тебе еще люкс предоставить с видом на море?… Ну, ладно, погоди малость, я спрошу корпусного.

Поднимал телефонную трубку, зажимая пальцем рычаг, и орал на все горло:

— Алло, Миша! Тут Книтная кипишует, просится в другую камеру. Мол, там ее притесняют, спать не дают, вскрываться собирается… Ну то как? Лады?… Понял.

Затем твердо и решительно распоряжался:

— Так-с, добро, собирайся и выходи с вещами. Пойдешь в камеру семь, два.

А все остальное, как говорится, было уже делом техники. Они вместе следовали до туалета, а там без лишних слов быстро изготавливались соответствующим образом и приступали к делу. Причем, это было не так уж и просто, учитывая вечно мокрый цементный пол и влажные, холодные кафельные стены. Поэтому Сипун сперва прилеплял к стене заранее заготовленную подушечку, а к ней уже обнаженную женщину. Благо, что в эротических фильмах такие позиции весьма популярны и всем хорошо известны. После этаких спешных, но хорошо организованных забав раскрасневшаяся и довольная женщина возвращалась обратно, дрожа от наигранного негодования:

— Пусть менты недоделанные сами сидят в таких «хатах». Там еще хуже — холодно и сыро, как в подвале…

Сколько у Сипуна было таких молниеносных побед, сказать трудно. Никто не подсчитывал и никто не видел. Попросту говоря, улик не было, одни догадки и разговоры. Единственное, что подтверждало его неуставные связи, как раз и была небольшая плоская подушечка, с которой он всегда являлся на службу, пряча в портфеле между хлебом, салом и луком.

— Это, чтобы чай не остывал, — оправдывался он перед сослуживцами.

Но ему никто не верил.

Кинолог, старшина внутренней службы Петр Виннер не менее своеобразно решал свои половые проблемы. Еще более расчетливо и педантично, как и подобает «чистокровному арийцу». Сам он родом из приволжских немцев, заметно выделялся среди расхлябанных и необязательных славян. Стройный, белокурый с виду и ретивый, исполнительный по службе. Правда, до поры до времени. Употребив лишнего, менялся буквально на глазах, превращаясь в заносчивого, несдержанного дебошира. Бил жену, буянил в общественных местах, угрожая расправой каждому, кто осмеливался ему перечить. Неспроста за ним ходила молва: «Служит, как немец, а пьет, как русский».

А еще Петя любил чужих женщин гораздо больше своей законной супруги, увлекаясь ими горячо и безрассудно. Ну, а место службы уже само подсказывало, когда и каких.

Приглянувшуюся «зечку» среди белого дня, сразу после прогулки, на пути следования к месту временной изолированной дислокации, заводил в пустую камеру и забавлялся. Делал это непостижимо смело и решительно, как само собой разумеющуюся необходимость. Своему молодому напарнику по конвою бросал:

— Слышь, кореш, ты сам веди баб на пост, а я эту рыженькую повоспитываю. Она целый час орала в прогулочном дворике. Я счас ей покажу, где раки зимуют…

Цеплял к дверям собаку, закрывался и быстро, как кролик, занимался безотказной любовью.

К слову, быстроте и оперативности тюремного секса можно только удивляться. В этом имел возможность воочию убедиться нерасторопный и флегматичный контролер Дедковский. Как-то раз, конвоируя заключенных из камер в душевые, он несколько оплошал. Завел в баню женскую камеру, но по рассеянности забыл закрыть за ними дверь, к которым привел следом из одиночки некоего Китаева. Повернулся лицом к стене и отошел по коридору метров на десять к телефону, чтобы доложить о ходе помывки в дежурную часть. Сколько это заняло времени, трудно сказать, может полминуты, может целую, но не более. Как же он удивился, когда обернувшись, увидел подымающуюся с пола целиком голую пару.