Затянутый узел. Этап второй. Принцип домино - Март Михаил - Страница 11

Профессор назвал две фамилии, не задумываясь.

— Капустин и Зарайский. Мне нужны химики, а это лучшие. Но Капустину ампутировали пальцы на ногах. Обморожение, гангрена. Поход он не выдержит. Большой ученый. Зарайский молод, энергичен, энциклопедист с обширными знаниями в биологии и химии. Что касается второго человека, то я бы взял его из другого отряда. Он знает специфику вопроса. Я не понимаю, как он оказался в лагере, но ему можно доверять.

— Кто?

— Имени не знаю. Он разведчик. Однажды меня вызвали на Лубянку и попросили проконсультировать одного офицера. Я его очень хорошо запомнил. Не известно, кто он по национальности, но глаза у него раскосые, а говорил по-русски, как мы с вами. Я подумал, что он работал в Японии. Некоторые манеры перенял, курил их сигареты со сладковатым дымом. Он мне задавал те же вопросы, что и вы. Про Исии и бактерии. Шел 42-й год. Если его хотели забросить в лабораторию отряда 731, то выбрали самое подходящее время. Тогда Исии отстранили от должности за растраты, он уехал и кем-то командовал. Вернулся на свое место в 45-м. В 42-м образовался вакуум. Командиром подразделения 731 назначили Масад-зи Китано, и многое поменялось, в том числе и штат. Для внедрения своего человека лучшего времени не придумаешь. Этот молодой человек с Лубянки произвел на меня очень благоприятное впечатление, такой нам пригодился бы. Он очень логичен, последователен и обладает выдержкой.

— Вы уверены, что он разведчик?

— А кто еще умеет так слушать? Отсеивать все ненужное и улавливать главное? Каждый его вопрос заставал меня врасплох. Кажется, мелочь, ничего не значащая фраза, а он к ней возвращался и расспрашивал о деталях.

— Где вы его видели?

— Нас на плацу выстроили, когда меняли зимнюю одежду на летнюю. Наш барак стоял напротив четвертого, где сидят японцы. Он стоял в первой шеренге напротив меня. Я его сразу узнал.

— Значит, он попал в плен вместе с японцами. Интересно. И не признался в том, что разведчик. Почему? Вы помните его номер?

— А-1734. Мы около часа стояли напротив друг друг?, и я запомнил. Он меня не узнал или не хотел узнавать. В какой-то момент я решил, что его специально подселили к японцам и он вовсе не зек, но это не так, зека видно, у него мертвый взгляд.

— Хорошо, разберемся, что это за фрукт.

— Вы говорите серьезно об экспедиции? Но почему вражеской лабораторией не займется Москва?

— Потому, что у них хватает собственных дел. И еще. Москва зеков посылать не станет. Чем вы не довольны? Вам предлагают свободу за исполнение своего гражданского и патриотического долга. Где вы еще слышали о таких экспериментах? Для Москвы вы враг народа и останетесь им навсегда. Ваш удел — пайка в день и скорая смерть. Я здесь с начала освоения Колымы, и мне лучше знать, кто враг, а кто нет. Вам доверяют важное задание с уверенностью, что вы его выполните. Такое доверие дорогого стоит, профессор. Вас никто контролировать не собирается, ответственность на вашей совести.

— Я не в обиде на власть, с каждым не разберешься. Кто-то написал на меня грязный донос, вот и все. Государство тут ни при чем.

— Конечно. Зачем нам думать о людях, когда их больше, чем скота. На всех дум не хватит. Идите, профессор Берг, мы с вами скоро встретимся. И помалкивайте о нашем разговоре, вы посвящены в государственную тайну.

— Я понял, — прошептал профессор.

9.

Майор Мустафин доложил:

— Прибыл пилот Голованов. Вы, Василий Кузьмич, велели вас разбудить, если он объявится.

— Пусть войдет.

Абрек распахнул двери избы и впустил человека в черном клеенчатом плаще с накинутым поверх фуражки капюшоном. На дворе шел сильный дождь, с плаща летчика на медвежью шкуру, лежащую у порога, стекала вода. Майор принял плащ у подполковника, повесил на гвоздик и вышел. Медведь в клетке зарычал.

— Не обращай внимания, Вячеслав Макарыч. Добрыня вечно недоволен. Проходи к столу.

Генерал встал с лавки, на которой спал под своим кожаным пальто, достал из шкафа штоф с самогонкой и два стакана.

— Выпей, согрейся. Слякоть хуже мороза, насморк подцепишь. Офицер немного растерялся, пить водку с начальником Дальстроя ему еще не приходилось.

— Спасибо, Василий Кузьмич, не откажусь.

— Ты ничему не удивляйся, Слава, мы начинаем игры по кремлевским правилам. Не с тем изяществом, разумеется, нам до них далеко, но и мы не лыком шиты.

— Мое дело выполнять, товарищ генерал.

— Ладно, садись и докладывай. Голованов разложил карту.

— Муратов неплохо поколдовал над приборами. Топливная стрелка лежит на отметке «полный».

— Ты проследил количество залитого керосина?

— И не только я. Капитан Муратов присутствовал при зарядке заправщика. Вы ему разрешили.

— Все верно. По-другому нельзя. Он вел расчеты.

— Приборная панель «Ту-4» очень сложная, к ней трудно подобраться. С одной стороны, это хорошо, во время полета никто не полезет устранять недостатки, с другой — мало возможностей для маневра. Капитан Муратов сбил навигационные приборы на ноль шесть градусов, пилоты за штурвалом этого не заметят. Топлива хватит на две тысячи восемьсот шестьдесят километров. Покрыв это расстояние, самолет отклонится от курса на триста семьдесят километров к северу от своего коридора. В этом есть некоторый риск, самолет может находиться в поле видимости радиорадаров Красноярска или Новосибирска, если протянет чуть дальше. Когда он исчезнет с радаров, нетрудно будет определить место падения, приблизительно это произойдет здесь. — Подполковник указал отмеченную точку.

Белограй внимательно изучал карту Голованова.

— Ай да Вася, ай да Муратов. Схимичил, мудрец. Мне он дал совершенно другие координаты. Вот только старого лиса Белограя нелегко обдурить. Доверяй, но проверяй.

— Зачем ему это нужно, Василий Кузьмич?

— Видишь ли, Слава, он знает, что я его проверить не смогу, меня к тому времени на свете не будет. Шутка! Самолет начнут искать по тем координатам, которые дал мне он. И не найдут. Один Муратов будет знать настоящее место падения.

— Какой смысл?

— Если бы ты знал, какой груз повезут на борту бомбардировщика, то все понял бы. Но ты и так слишком много знаешь.

— Кто много знает, тот мало живет.

— Ты проживешь долго, подполковник, я тебя берегу. В моем хозяйстве ты лучший пилот. Оно и понятно, испытывал самолеты и показывал свое мастерство в небе над Тушино, радуя глаз великого вождя.

— За то и сослан на Колыму. Машина была слишком сырой, коряво летала, плохо слушалась, а я промолчал.

— Конструктора пожалел?

— Мне оправдаться проще, чем ему. Сталин сослал меня на Колыму как неумеху летному делу учиться в условиях севера. Даже в звании не понизил, а талантливого конструктора загнал бы на рудники как вредителя. Так что я ни о чем не жалею.

— Не прогадал. Здесь ты целее будешь. Через неделю все, кто был со мной связан по работе, попадут под репрессии. В том числе и мой личный экипаж. Лес рубят — щепки летят. Тебя обойдут стороной, к моим делам подполковник Голованов не имел никакого отношения. Помяни мое слово, вождь одной ногой в могиле. Его не станет, и мир переменится. По-другому быть не может. Ты еще вернешься в Москву и будешь летать на парадах в Тушино.

Голованов пожал плечами. Белограй понял по его взгляду — этот парень давно уже не верит сказкам.

— Ну ладно, Слава. Что тебе удалось сделать?

— Я изменил градус в навигации, Василий Кузьмич. Стрелки очень чувствительные, реагируют резко. Луч рассеялся на тысячу километров. Самолет упадет здесь.

Подполковник поставил крест на карте.

— Слишком далеко.

— По-другому не получилось. На тысячу километров севернее Красноярска, плюс-минус тридцать-сорок километров. Места неизученные, карта приблизительная. Возможно, в тех местах не ступала нога человека. Карта составлялась с воздуха, есть непонятные обозначения, такие, как эта красная зигзагообразная линия. Реки обозначаются голубой линией. Тут многое непонятно. Названий нет, есть пронумерованные квадраты.