Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 92

Отложив письмо, Гай Марий взял свое стило и положил перед собой лист. Без колебаний вывел начало ответного письма:

ГОД ШЕСТОЙ (105 Г. ДО P. X.)

КОНСУЛЬСТВО ПУБЛИЯ РУТИЛИЯ РУФА И ГНЕЯ МАЛЛИЯ МАКСИМА

Югурта еще не стал изгнанником в собственной стране, хотя, кажется, именно к этому дело и шло: наиболее плотно населенные восточные части Нумидии беспрекословно признали владычество римлян. Столица Нумидии, город Цирта, располагалась в самом центре страны, и Марий решил, что благоразумнее остаться на зиму там, а не в Утике. Жители Цирты никогда не проявляли особой любви к своему драчливому царю. Но Марий знал, что, побежденный и униженный, Югурта может, как это ни парадоксально, снискать симпатии своих подданных. Сулла уехал, чтобы из Утики управлять римской провинцией Африка, а Авл Манлий оставил службу и получил разрешение вернуться домой. Манлий забрал с собой в Рим обоих сыновей Гая Юлия Цезаря. Они не хотели покидать Африку, но письмо Рутилия встревожило Мария, и он почувствовал, что будет разумнее вернуть Цезарю его сыновей.

В январе нового года нерешительный владыка Мавретании Бокх наконец решился. Несмотря на кровные и брачные узы, связывавшие его с Югуртой, он изъявил готовность присоединиться к Риму, если Рим снизойдет до этого. Бокх поехал из Иола в Икозий, где двумя месяцами раньше беседовал с Суллой и хворающим Манлием, и оттуда отправил небольшое посольство — договориться с самим Гаем Марием.

К несчастью, он никак не ожидал, что Марий на зиму покинет Утику. Посланники Бокха отправились именно туда, пройдя севернее Цирты, — и таким образом разминулись с Гаем Марием.

Посольство состояло из пяти знатных и достойных доверия человек. В их числе находились младший брат царя Богуд и один из его сыновей. Но воинов для охраны этих посланников Бокх не дал. В этом был определенный смысл. Не желая портить отношений с Марием, Бокх опасался демонстрировать какую-либо военную силу. От послов требовалось только одно — не попасть на зуб к Югурте.

В результате посольство царя Мавретании выглядело группой преуспевающих торговцев, едущих домой с недурной прибылью от успешной сезонной торговли. Подобная группа, естественно, не могла не привлечь самого пристального внимания разбойников, которые бесчинствовали по всей стране, пользуясь бессилием нумидийского царя. За рекой Убус, к югу от Гиппона Регийского, на посольство было совершено разбойное нападение. Послов и даже рабов и слуг раздели почти догола.

Лучшие головы из числа римлян в Африке состояли при Марии, так что Сулле достались куда менее сообразительные помощники. Поэтому он взял за правило самолично интересоваться всем, что происходит у ворот правительственного дворца. И вот по счастливой случайности Сулла увидел толпу путников-оборванцев, безуспешно пытающихся пройти мимо тупоголовой охраны.

— Нам необходимо увидеть Гая Мария! — твердил принц Богуд, стараясь быть убедительным. — Нас направил к нему сам царь Мавретании Бокх, уверяю!

Сулла подошел поближе, пригляделся, послушал.

— Впусти их, идиот, — велел он стражнику и взял Богуду под руку, чтобы поддержать его, — посол сбил себе ноги. — Объяснения подождут, царевич, — молвил Сулла. — Сейчас — ванна, чистая одежда, еда и отдых.

Несколько часов спустя римлянин внимательно выслушал рассказ Богуда.

— Мы добирались сюда дольше, чем предполагали, — сказал Богуд. — Боюсь, мой царственный брат будет в отчаянии. Могу ли я наконец увидеть Гая Мария?

— Гай Марий в Цирте, — ответил Сулла. — Расскажи мне, чего хочет твой царь, я сам свяжусь с Циртой. Так получится быстрее.

— Мы — кровные родственники царя, который просит Гая Мария отправить нас в Рим. Там мы принесем Сенату просьбу нашего владыки вновь считать его клиентом великого Рима.

— Понятно. — Сулла встал. — Устраивайся здесь удобнее, Богуд, и со спокойным сердцем жди. Я немедленно сообщу обо всем Гаю Марию. Ответ придет через несколько дней.

Спустя четыре дня в Утику действительно пришло письмо, в котором говорилось:

Сулла со смехом отложил письмо.

— Превосходно сделано, Гай Марий! — сказал он и тотчас обременил всех чиновников своей администрации поручением разыскать знатных и уважаемых римлян по всей провинции.

Поскольку Рим особое внимание уделял поставкам зерна, Африканскую провинцию — житницу Республики — любили навещать наиболее рьяные члены Сената. Особенно — в начале года, когда морской путь благодаря северным ветрам становился безопаснее. Сезон дождей их не слишком пугал. Ведь дождь лил далеко не каждый день, зато погода в промежутке между ливнями была куда приятнее, нежели зимой в Италии, — да и климат здесь был здоровее.

Сулле удалось собрать двух таких рьяных сенаторов и двух землевладельцев (в том числе — крупнейшего из них, Марка Целия Руфа), старшего хранителя казны, приехавшего на зимний отдых, и одного римского богатея, который производил крупные закупки зерна и в Утике был проездом.

Прежде чем принять мавретанских послов, Марий созвал знатных римлян.

— Хочу объяснить вам ситуацию. После беседы с царевичем и его спутниками нам следует прийти к единому решению — как быть с царем Бокхом. Пусть каждый из вас изложит свое мнение письменно. Тогда в Риме увидят, что я не превысил своей власти, — так сказал Марий двум сенаторам, двум землевладельцам, одному казначею, одному квестору и одному правителю провинции.

Исход встречи был в точности таким, как хотел Марий: он красноречиво изложил свои доводы и был поддержан квестором Суллой. «Мирное соглашение с Бокхом необходимо», — заключили знатные римляне. И сошлись на том, что троих посланцев Мавретании следует отправить в Рим в сопровождении казначея Гнея Октавия Рузона. Двое других пусть возвращаются обратно к Бокху, чтобы доложить царю о благожелательном отношении Рима.

Гней Октавий Рузон опекал Богуда и двух его двоюродных братьев на пути в Рим, куда они прибыли в начале марта и были немедленно выслушаны на специальном заседании Сената. Собрались в храме Беллоны. Беллона была древней, исконно римской богиней войны. Намного старше Марса. Ее храм служил местом заседаний Сената, когда речь шла об объявлении войны.

Консул Публий Рутилий Руф огласил вердикт Сената при широко открытых дверях, чтобы собравшиеся снаружи могли его услышать.