РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Луначарский Анатолий Васильевич - Страница 54

Не говоря уже об общей вредоносности религии, относительно которой нечего нам с вами распространяться, — нужно сказать, что и опасность непосредственная, социально–политическая опасность в этом месте фронта велика. Было бы в высшей степени легкомысленно считать, что так называемая живая церковь[221] — на самом деле только полуживая церковь, а противоположные ей церковные группы и вовсе мертвы. Нет, они представляют собой довольно, сильного зверя, с которым более или менее нам придется перемериться. Если бы Советская власть хоть сколько–нибудь качнулась, если бы открылись какие–нибудь отдушины для контрреволюции, мы можем сказать с уверенностью, что эта контрреволюция сейчас же сомкнется с церковными рядами и что церковь дернет за те многочисленные нити, которыми она располагает и которые могут воздействовать на еще далеко не вымерший фанатизм наших крестьян, просто обывателей, женщин, подчас женщин–работниц и т. д.

Это опасный враг, который, чувствуя сейчас, что мы сильнее, притаился, втянул в лапы когти, иногда старается даже ласково мурлыкать, окрашивается в розовый цвет, выдавая себя за «советское духовенство»..]

Политика нетерпимости с нашей стороны заблагостным учением для тех темных масс, среди которых мы его распространяем. Кроме того, мы вносим грамотность единственную, которая возможна. Почему вы нас отталкиваете? Почему вы не хотите нам дать простора? И глухим ропотом толщи населения поддерживают эти протесты, эти заявления мусульманских попов.

И тут нам нужно быть еще осторожнее, потому что одна из наших заповедей есть терпимость. Мы не можем от этого пункта нашей программы отойти. Всякому человеку предоставляется мыслить и верить, как он хочет. Мы можем переубедить людей, но мы не можем запрещать их верования. Если бы мы стали это делать, то в какое положение мы попали бы? По отношению к православной церкви мы, действительно, повели бы политику, резко противоположную царской, но по отношению к еврейской религии, мусульманской и другим — мы бы оказались в положении царских насильников. Нам могли бы сказать, что вот власть–то другая, а гонят нашу веру так же, как и при царской власти! Вот почему по всему этому фронту нам нужна величайшая осторожность. Но это делает этот фронт, может быть, и наиболее увлекательным.

Это — необходимость: не загонять ударами, а вырвать понемногу самые корни. Это —операция очень тонкая, но чрезвычайно плодотворная и чрезвычайно радостная. Потому что хорошо поставленная антирелигиозная пропаганда связана неразрывно и с общехозяйственным подъемом, и с повышением уровня грамотности, и с ознакомлением населения с естественнонаучными данными, которые просвещают его по части того, что творится в мире, ознакомляют его с законами и гнала бы болезнь внутрь. Ударяя церковь но танке, мы, в сущности, вогнали бы ее глубже, как гвоздь. Нам нужно не бить, а вырывать. Тут нужны другие, несравненно более тонкие приемы. Нам приходится не только не надеяться на физическую силу, на силу государственной власти по отношению к церкви, нам приходится бояться пустить в ход эту силу, нам приходится с величайшей осторожностью относиться даже к косвенным формам насилия, даже, например, к очень сверху вниз бросаемой насмешке, к издевательству власть имущих над тем, кто не смеет ответить, потому что такое преждевременное торжество над церковью прибавит усердие верующим, озлобит их, припаяет их серьезнее, чем прежде, к попам. А всякие формы поповского мученичества — это самый настоящий яд для нас!

Даже тогда, когда поп поступает, как контрреволюционер, когда попы хотели сорвать национализацию церковного имущества для помощи борьбе с голодом, когда, таким образом, за памп был огромный юридический перевес, разве кто–нибудь смел бы осудить нас за наши сильные удары по церкви? Мы этих ударов не сделали, и даже те, которые были нанесены некоторыми товарищами, не без основания потом осуждались. Некоторые товарищи потом говорили, что, в сущности говоря, те большие строгости, которые тогда пускались в ход, может быть, в конечном итоге принесли больше вреда, чем пользы, потому что, повторяю, каждый шаг, мало–мальски превращающий вот этого толстопузого пьяного взяточника попа, который отвратителен самому народу и постепенно вырисовывался в юмористический образ попа–обиралы, всякий шаг, который превращает его в стойкого защитника какого–то христова учения, готового своею кровью постоять за это учение, — есть прямой удар для нас. Мы должны заботиться о том, чтобы никоим образом не позволить священнослужителей, которых мы правильно используем в этом отношении, как юмористическую фигуру, бьющую по церкви, превратить в каких–нибудь исповедников и мучеников.

Если это так по отношению к церкви православной, то мы в Наркомпросе еще больше испытываем это по отношению к церкви мусульманской, магометанской. Она, в общем, если не прямо угнеталась, то косвенно была в опале при царской власти. Если мы ведем политику против муллы, против мечети и темных масс, а в мусульманстве преобладают именно темные массы еще гораздо больше, чем у нас в деревне, то темными массами это учитывается, как национальный гнет, как правительственная расправа над их национальным лицом, над тем, что для них дорого и свято. Прибавьте к этому, что школы мусульманские до сих пор во многих местах являются не светскими, а церковными школами Если мы их запрещаем и в то же время не можем дать сейчас же сети школ светских, потому что у нас нет достаточно мусульманской интеллигенции в Башреспублике или в Кирреспублике, то получается, что мы вырываем у них их арабскую грамоту и оставляем их в полной тьме, невежестве и неграмотности. А муллы на этом великолепно отыгрываются. Они заявляют: мы за Советскую власть, мы готовы собираться на съезды, именем Аллаха мы заявляем, что благословение Магомета лежит на Советской власти! Коран наш говорит почти то же самое, что говорил Ленин, — он является с социальными науками. Одно из самых сильных оружий, какое мы можем употребить против религии, — это есть разъяснение человеку того, как религия произошла, как развивалась, какую роль сыграла она, в общем, до сих пор и какую играет сейчас.

Словом, эта пропаганда, взятая под известным углом зрения борьбы с одним из страшных врагов, с богом мнимым и со всеми его вовсе не мнимыми приспешниками, чрезвычайно широка. Она требует от активного безбожника, от активного борца, участвующего в этой борьбе, широкого образования, хорошей подготовки естественнонаучной, хорошей подготовки исторической, знания быта тех людей, с которыми он говорит, большого знания их психологии для того, чтобы как–нибудь не обидеть их, не оскорбить, не оттолкнуть, кое–что медленно расшатать.

Все это задачи, которые требуют большого умственного напряжения.

Нечего говорить, что большим оружием против церкви является искусство. Церковь всегда сама была во всеоружии искусства: она развертывала великолепную архитектуру, вводила торжественные песнопения, красивые обряды, она взяла к себе на службу и живопись, и скульптуру, словом, все искусства служили церкви. И церковь умела очень хорошо привлечь к себе человеческие сердца. Делала это все она во имя своего возвеличения. Мы теперь, в свою очередь, и сатиру, и пафос наших революционных идей вооружаем всеми этими цветами искусства. Вооружая тонкими изящными стрелами художественного смеха, мы двигаем все это против церкви. Этим оружием искусства нам придется, вероятно, чем дальше, тем больше бороться против обаяния какого–нибудь «рождества христова» или «светлого христова воскресенья» со всеми его бытовыми прикрасами, со всей его церковной изузоренностью, которая влечет к себе даже тех людей, которые обычно и не думают о религии, р тут детские воспоминания влекут его на эту эстетику, на этот мед церковный! Что мы можем противопоставить атому наиболее яркого, как не наши праздники! Но необходимо, чтобы эти праздники были бы глубокими по замыслу, были бы завлекательны и создали бы новые и яркие страницы быта, создали бы такие же привлекательные формы общения между нами под красным знаменем, под солнцем зачинающейся жизни, которые сделались бы дорогими нашему сердцу, которые у наших октябрят, у наших пионеров превратились бы в такую твердую, насквозь разумную привычку к коллективному торжеству, в какую церковь сумела превратить свои праздники. Вы видите, какая это огромная, какая чрезвычайно значительная задача! Все это пока что находится еще в самом начале, в самом зародыше, потому что мы еще плохо подготовлены, потому что нам надо еще колоссально много учиться. Но когда мы вспомним, что всякий шаг в этой учебе делает из нас вооруженных воинов против самой гнетущей тьмы, которая тяготеет над нашими братьями, то, конечно, мы с великой радостью, с великой готовностью возьмемся за эту подготовку, потому что она обещает нам огромную радость победы над тем чудовищем, каким в наших глазах справедливо является всякая религия.