РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Луначарский Анатолий Васильевич - Страница 48

Но что же делается с душой? Душа, как оказывается, не улетает совсем, она остается близко к живым людям, она снится им, пока память об умершем свежа. Дикарь начинает эту душу принимать за причину явлений, которые он вокруг себя видит. Если он пошел на охоту и на него не вышел зверь и он вернулся голодный, то он говорит: «Напрасно мне не помог мой покойный отец или брат и не пугнул на меня зверя». И наоборот, если ему повезет, он приписывает это покровительству своих умерших друзей, и он приучается смотреть на себя, как на существо, у которого есть ряд незримых покровителей и незримых врагов. Иногда оказывается, что как будто враги побеждают, человеку делается плохо, в особенности возьмите такое явление, как болезнь. Если у человека оказывается чахотка или тиф, он чувствует, что его где–то гложет, колет, сверлит. Именно тут, когда он не видит проявления какого–нибудь вещественного орудия, он думает, что на него влияет какой–то незримый мир и что его колет незримой стрелой незримый враг, покойный враг.

Он, таким образом, не может равнодушно относиться к этому сонму духов, он хочет быть с ними в дружбе, как с ним были в дружбе эти люди, лишенные теперь тела. К ним нужно относиться так же, как к людям, имеющим тело. Нужно их задабривать, давать подарки. По мнению дикаря, человек за гробом тоже хочет есть, и самый лучший подарок, который можно ему привести, — иго какая–нибудь жертва, благодаря которой он может насытиться. И вот каждый дикарь, если он выливает некоторое количество похлебки или крови на землю, воображает, что он что–то делает своим подарком, что он приноси! какой–то дар незримым духам; он верит в то, что, чем больше он будет задабривать этих духов, тем больше выгод он может получить от них.

Дикарь начинает задумываться о ветре, о грозе, о перемене погоды, об удаче или неудаче в охоте, о солнце, о звездах, о ночи и дне, поскольку с усложнением его хозяйства все это входит в круг его хозяйственного обихода, и, чем чаще он задумывается об этом, тем больше укрепляется в мысли о существовании духов. Почему это так? Если то, что делаю я, зависит от моей души, то то, что делается в природе, зависит от великих могучих душ, которые когда–то были людьми. Первобытный человек приходит к выводу, что душа есть у тигра, у кенгуру, у каждого растения, у каждого явления, что эта душа похожа на человеческую душу. Постепенно утрачивается сознание о душе умерших людей, а просто говорят: дух, душа, незримая воля божества, с которой нужно иметь дело: либо умилостивлять ее, либо запугивать. Примитивный жрец, какой–нибудь шаман, сам верит тому, что он умеет поговорить с этим духом, он знает, какие подарки нужно сделать этим духам, потому что хороший шаман каким–нибудь бренчанием или танцами, полными конвульсий, может разогнать духов, по представлению дикаря.

Вот без таких опытных людей, знахарей, ведунов, людей, которые знают, как можно обращаться с духами, на них воздействовать, примитивный человек считал бы себя страшно заброшенным и угнетенным, если бы знал, как мы, что природа есть совокупность масс материи, на которую можно воздействовать только через посредство техники.

Техника у дикаря так ничтожна, он так слаб перед явлениями природы, что он считал бы себя какой–то песчинкой, брошенной в страшную, непонятную машину. Между тем он уверен, что природа зависит от каких–то человекоподобных существ, с которыми можно входить в специальные отношения, в какие он входит с каким–нибудь покорившим его племенем. Вот примитивное представление о потустороннем мире.

Но по мере того как развивается человеческое общество, изменяется представление о мире. Человеческое общество изменяется прежде всего тем, что в нем появляются классы, говоря вообще, господствующие классы и порабощенные.

Когда военная каста захватывает земли, скот и подчиняет себе при помощи своих дружин и челядинцев массы рабов или полурабов, то представление о душе высших людей и низших распадается. Душа вождя, конечно, и на том свете могуча, как она была могуча и на этом свете, она встречает поддержку предков, которым она молилась, когда умирали их знаменитые потомки. Она входит в жилище отца, который был могуч и на земле. Мы знаем, что в древнем эпосе цари и их приближенные как на земле называются божественными или полубогами, так и там, на том свете, они остаются могущественными, и наоборот. тень простого человека, смерда, остается и на том свете такой же чернью, какой она была здесь,

Мы знаем, что над прахом царей строят пирамиды или насыпают какие–нибудь курганы, устраивают военные игры перед их могилами, сжигают их оружие, их коней, их жен, чтобы они последовали за ними на тот свет. А о черни никто не думает, разве только родственники выльют каплю молока или еще чего–нибудь им на прокорм.

Мы знаем, что у древних греков души таких умерших людей похожи на целый сонм незримых птиц, которые с писком летают везде, где пахнет жареным, и стараются получить свой пай, между тем как умерший сытый воин там становится еще богаче. Постепенно возникает представление, что такие явления, как гром и молния или восход солнца, его шествие по небу, есть следствие проявления грозной могучей воли этих людей, предков царей, предков вельмож.

Предки царей и вельмож — это боги. Царский род ведет свое происхождение от бога, и когда одно племя завоевывает другое, то бог–покоритель становится старшим богом.

Так постепенно возникает представление о едином царе .богов, и, чем шире земное слияние народов, тем больше отдельные царства небесные сливаются в одно царство. Император римский был господином мира. Тем больше, конечно, ценили и главного бога этого государства. Он истолковывается как бог всемирный, а других богов или не признают больше, или признают как узурпаторов, которые стараются сопротивляться единому богу, но которых он подчиняет своей власти, или, наконец, как его вельмож и наместников. Таким образом, мы вступаем в полосу национального бога, развивающегося вместе с монархом, вместо с монархами, из которых каждый претендует на главенство.

Разумеется, с ростом интернациональных сношений приходят к таким выводам, что одна нация, скажем, какие–нибудь персы со своим Хосросм[205], заявляет, что ее великий бог есть вместе с тем величайший бог мира, а какая–нибудь сопротивляющаяся им Византия со своим Ираклием[206]заявляет, что их бог есть единый верный бог. II тут можно прийти к заключению, что есть единый бог, но ему неправильно молятся. И действительно, эта идея возникает.

Было время, когда, скажем, верующие в Иегову, в нынешнего христианского бога, верили в этого Яхве, как бога своего племени, и говорили: «Наш бог есть бог крепкий и рядом с собой других богов не терпит. Когда бог Дагон[207] захватил этого Яхве, то оба бога передрались и наутро статуя Дагона оказалась разбитой».

Если вы обратите внимание на распри германцев и англичан в империалистическую войну, то увидите, что немецкие священники с восторгом подписывались под изречением своего Вильгельма, который говорил, что победителем будет «наш старый немецкий бог». Этот бог должен был обеспечить победу Германии. Но в то же время английские пасторы доказывали, что так как бог справедлив, умен и благороден, то он может поддержать только одну Британию. Что на самом деле думал про себя этот единый бог, про которого думали все, я не знаю.

Таково представление об этом боге, вырастающее постепенно, в результате того, что ошибочно построенный еще в дикарские времена потусторонний мир организуется и фантастически отражает иерархическую организацию, организацию классовую, организацию бюрократическую, увенчанную властителем, организацию, которая слагается на земле.

На самом деле, конечно, современная наука не оставляет от всего этого построения камня на камне.

Мы прекрасно знаем теперь, что смерть наступает вовсе не оттого, что какое–то теплое дыхание, которое заведует всеми процессами в теле, покидает это тело. Мы знаем прекрасно, что об этом так же глупо говорить, как если бы, зная, что существует паровая машина, мы, когда она сломалась, сказали бы, что она перестала двигаться потому, что из нее вылетел пар. А человеческая машина, человеческий организм, точно так же ломается, расходуется и тогда становится негодной для действования, действовать больше не может, и тогда прекращается дыхание, кровообращение, основной процесс жизни, тогда замирает вся вообще жизнь, превращается в дезорганизованную та материя, которая, будучи хорошо организована, является субстратом нашей мыслительной деятельности. Когда у вас повреждена какая–нибудь часть мозга, вы оказываетесь не в состоянии впоминать или владеть одной ногой или одной рукой, и врач может прямо сказать, в какой части вашего мозга произошло разложение, которое вызвало такую прореху в вашем сознании или активной жизни.