РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Луначарский Анатолий Васильевич - Страница 41

Этим достигались две цели. Во–первых, бедняк, входивший в такой храм, чувствовал трепет и робость. Он понимал, что попал к высокому начальству, и дрожал. Он чувствовал, какая разница между ним, бедняком, и между тем могучим человеком в царской короне (митре) и в золотом мундире (епископское и архиерейское облачение настоящего даже времени есть не что иное, как копия с мундиров придворных тогдащних византийских царей), который вхож в алтарь, который разговаривает с богом почти запросто, большею частью на непонятном для него, мирянина, языке: у католиков — по–латыни, у русских — на церковнославянском.

Кроме такого возвеличения духовенства и оторопи в бедном человеке, а также, конечно, и раболепного восхищения перед блеском божественного дворца, этим достигалась и другая цель. Если бог ходит в золотых ризах и ест на золоте, значит, в этом ничего дурного нет. Почему же то же самое не делать и патриархам и царям?

На это церковное велелепие шли бешеные деньги.

ПРОТЕСТ БЕДНЫХ

Не все бедняки послушным стадом брели за епископом по этому отвергающему заветы евангелия пути. Даже среди тех, кого церковь называет святыми и своими учителями, были такие, которые гневно обрушивались на подобные явления. Так, на Востоке Иоанн Златоуст[157] прямо говорил, что Христу могут быть противны дорогие церковные сосуды и драгоценные камни на утвари церковной, когда он» знает, что есть бедняки. «Как ты думаешь, — спрашивал Иоанн Златоуст в одной из своих проповедей, — если к тебе пришел голодный брат твой и ты не поставил бы ему никакой пищи на стол, а только расставил бы пустую серебряную посуду в большом количестве, — поблагодарил бы он тебя? Но Христос живет в каждом нищем брате твоем. Накорми его — вот настоящая заслуга перед Христом».

Иоанн Златоуст прекрасно понимал, что в глазах того бога, в которого верили первые христиане и к которому потянулись первоначально сердца бедняков, вся эта блестящая церковная утварь при наличии бедности и голода должна быть грубейшим противоречием и проклятым преступлением. Иоанн Златоуст говорил это без обиняков. Конечно, от власти ему за это пришлось не мало потерпеть. Духовенство же только потому признало его святым, что если бы оно окончательно отвернулось бы от бедных людей, то и массы отвернулись бы от него.

Так же точно и на Западе епископ Амвросий Миланский, считающийся святым, определенно заявил, что церковную утварь следует продавать, если какое–нибудь бедствие обрушивается на страну, ибо помощь бедным ставится гораздо выше какого бы то ни было церковного велелепия. Но эти высокопоставленные отцы церкви н& шли, конечно, так далеко в своем протесте, как бурные волны демократических ересей. Ересями считали всякое движение мысли и всякую попытку вернуться к евангелию. И такими ересями была полна вся история христианства. Все вновь и вновь, иногда с толстовской проповедью непротивления, смирения, погибая на кострах, иногда с оружием в руках восстают бедняки, стремясь очистить церковь от поповской скверны. Церковь обуревают два чувства: ненависть к этим протестантам и страх перед тем, что, перегнув слишком палку и слишком уйдя от заветов евангельских, можно сделать этих проклятых еретиков (до Льва Толстого включительно) слишком сильными, и поэтому церковь в таких случаях, когда прямо ставится вопрос о том, «имеют ли право бедняки на это имущество бедных», колеблется, и одни становятся прямо на точку зрения церкви, как опоры господствующих, а другим страшно порвать с традицией, что церковь есть все–таки, в конце концов, церковь бедных.

СЕКУЛЯРИЗАЦИЯ

Что касается власти, то, как уже сказано, она поддерживала церковь и часто давала ей богатые дары. Однако же она в то же самое время жадно поглядывала на церковное имущество, когда оно разрасталось, п конечно, светские власти заинтересованы были не тем, чтобы помогать бедным (разве для отвода глаз выкинут когда–нибудь пустячки), а тем, чтобы воспользоваться громадными церковными имуществами для своих политических целей и собственного велелепия. Сначала приведем несколько примеров из западной истории.

В средние века имущество церковное разрослось до чрезвычайности. Уже король Карл Мартелл[158] в VI веке издал особый закон в 523 году, по которому он брал у духовенства насильно значительную часть его имущества.

Сама церковь, в лице лучших своих представителей, была скандализирована страшным накоплением земель и движимого имущества в руках церкви, что развращало ее, придавая жизни ее руководящей верхушки скандально–пышный и часто развратный характер. Православная церковь очень чтит Яна Гуса[159], знаменитого чешского еретика, который в конце средних веков требовал от правительства, чтобы имущество у церкви было отобрано и действительно посвящено делам благотворительности и просвещения. Действительно, около половины всех земель в Англии и Германии принадлежали церкви, и государи весьма склоняли ухо к проповедям Виклифа[160], Гуса, позднее Лютера, потому что реформация обещала им большую поживу за счет Церкви. *

В XVI в. так называемая секуляризация, т. е. отобрание имущества от церквей, произведена была во многих местах Германии, Швейцарии, Дании, Швеции, Англии, Шотландии, даже в Польше. Наступившая после этого реакция, по крайней мере в католических странах, задержала этот процесс, но с XVIII в. он продолжался. Уничтожение ордена иезуитов[161] повело за собою переход всего его имущества в казну. Французская революция самым решительным образом отобрала у церкви ее богатства. В конце концов земля была отобрана даже у римского папы. Каждый раз при этом церковь негодовала, протестовала, проклинала, иногда вслух, а иногда трусливо, но светская власть делала свое дело. При этом западные «цари», повторяю», тогда не брали «имущество бедных» у церковных вельмож и богачей для действительных бедняков. Просто сильные мира светского обирали сильных мира духовного.

Перейдем к России. В России церковное имущество также чрезвычайно разрослось. Уже на самой заре официального христианства в России Киево–Печерская лавра, а за нею и другие монастыри сделались крупными землевладельцами, промышленниками. Монастыри представляли собою первых носителей торгового, а отчасти и промышленного капитала, первые банка. Когда в России устанавливалось крепостное право, монастыри стали владеть огромным количеством крепостных душ.

Громадные земли и имущество церкви и у нас, конечно, развратили высшее духовенство, и у нас появились зазнавшиеся иерархи, и у нас бедняки недоумевали, как же это так: христова церковь погрязла в пороке и пышности? И у нас имелись люди из числа самого духовенства, которые против этого протестовали. Так, известный Нил Сорский[162] при Иоанне III[163] «начат глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням и кормились своим рукоделием». Иоанну III эта мысль очень понравилась. Он сообразил, что когда чернецы займутся «рукоделием», то их «села» перейдут не к кому иному, как к нему. Он собрал собор, который и запросил их мнения на этот счет. Собор, однако, ответил: «Святители и монастыри отдавать церковное имущество не смеют и не благоволят». Однако же Иоанн отобрал значительное количество у святителей, не спросив об их благоволении, о чем преосвященный Макарий[164] повествует: «Иоанн брал по праву завоевателя и в виде наказания провинившемуся духовенству».

И цари продолжали эту политику и давали за упокой своей души или душ своих ближних и брали, когда желали, не заботясь о том, протестовала ли церковь или нет. Царь Алексей[165] в 1648 г., испуганный огромным ростом церковного имущества, воспретил дальнейшее его увеличение, а часть отписал в казну. Федор Алексеевич[166] произвел опись церковного имущества для контроля. Но самую откровенную политику по отношению к церковному имуществу вел Петр Великий[167]. Ему на бесконечные войны и затеи нужно было очень много денег. Он брал, где находил, ничем не стесняясь. И так как церковь была богата, то он ее до такой степени обобрал, что после него она действительно пришла в некоторое оскудение. Петр Великий в одном из указов своих о монашестве говорит: «А что говорят — молятся, так и все молятся. Что же, прибыль обществу от сего? Большая часть бегут в монастыри, чтобы хлеб даром есть». Вообще же Петр Великий, с его постоянным изобретением очень выразительных, хотя в неуклюжих слов, выдумал новое, хорошее выражение для обозначения церковного имущества, а именно, он называл его «имуществом тунегиблемым». Бесконечен список тех поборов, которые устанавливал Петр по отношению к церкви, которую, как известно, он хотел превратить в своего рода «приказ» при правительстве. Митрополит Филарет[168] пишет по этому поводу: «Провидение божие спасло русскую церковь от уготованной ей перспективы превратиться в духовную коллегию, которую у протестанта Лейбница[169] перенял Петр».