РЕЛИГИЯ И ПРОСВЕЩЕНИЕ - Луначарский Анатолий Васильевич - Страница 40

Прикосновение богатых к бедным всегда приносит с собою разврат и роскошь.

Первые богачи шли к церкви из худших побуждений, хотели спасти свою душу или, скажем, душу какого–нибудь почившего и умершего в грехах мужа. Женщины охотно жертвовали в общину бедных, если не все имущество, то, во всяком случае, крупный кусок, а часто земли, здания и т. д., чтобы святые божий молились за упокой души.

Конечно, само собою, молитва за упокой души, да еще за даяние церкви, есть уже разврат первоначальной христианской мысли. Если бог всезнающ и всеблаг, то он прекрасно знает все хорошие и дурные стороны умершего человека и должен судить его по полной справедливости и по полной милости. Что же тут можно сделать молитвой? Можно ли представить себе, что на бога можно подействовать какими–то прошениями, как на обыкновенного земного судью?

Постепенно это явление принимало чрезвычайно уродливые формы, особенно в наши дни. Я хорошо помню те прейскуранты, которые рассылали, например, афонские монастыри[152], где прямо говорилось, сколько нужно заплатить за то или другое количество сорокоустов[153], обеспечивающих душе спасение на том свете. Помнится, рублей за сто можно было купить постоянную молитву, и, очевидно, предполагалось, что если богу молятся постоянно, то он не может устоять и даже самую грешную душу простит, причем выясняется, что бедняк, который не обладает сторублевкой, не может в данном случае рассчитывать на подобную экстраординарную милость божию. В самом деле, если бы эти купленные за сто рублей постоянные молитвы были бесполезны, никто не покупал бы их.

Как бы то ни было, но именно пожертвования за упокой души, к которым язычники давно привыкли, ибо все языческие религии, особенно египетская, которая в это время сильно распространилась во всем мире, включали в себе такую черту: заботу о покойнике и всяческое стремление предоставить его душе известный комфорт, — из этого отказываемого церкви по завещанию или родственниками умершего, главным образом, и составилось постепенно огромное имущество церкви: недвижимость, которая в целом ряде государств впоследствии стала обнимать одну треть, а иногда даже и половину всех земель.

Такое развитие церковного имущества, конечно, имело место только впоследствии (в средние века), но церковь начала богатеть уже в III и IV вв.. Конечно, духовенство продолжало официально выдавать себя за управителей этого имущества, которого реальное назначение было; содержание самой церкви и содержание бедных, как угодников и молитвенников божьих. На деле же церковь пользовалась своим новым экономическим могуществом как орудием своих политических интриг, своего властолюбия, а чем дальше, тем больше и просто жажды широко и великолепно жить.

ДУХОВЕНСТВО ПРЕДАЕТ ЦЕРКОВЬ БЕДНЫХ БОГАТЫМ

Богатых, склонявшихся к христианству, становилось все больше и больше. Церковное имущество росло. Епископы, постепенно приобретая другие саны: архиепископов, митрополитов, патриархов и т. д., сделались поистине князьями церкви. И в духовном и в материальном отношении епископы распоряжались всюду церковью, как хотели. Низшее духовенство было дисциплинировано, а паства, сбитая с толку догматическими ухищрениями, слепо брела за своими епископами в массе. Те же, которые выступали против епископов и мыслили по–своему, признавались еретиками.

Среди всего этого процесса возвышается один громадный факт, а именно соглашение между миром и церковью, явившееся фактически предательством церкви бедных — богачам. Долгое время церковь противопоставляла себя как общину святых всему мирскому, мир христианский — власти чванных и богатых господ. В церкви наоборот: последние считаются первыми, убогие становятся выше мудрецов, трудящиеся и угнетенные призываются туда для того, чтобы судить самих ангелов. В евангелии сказано: «Миром правят цари и князья, а у вас да не будет так»[154]. Правда, церковь не восставала против мира: «Воздайте кесарево кесарю, а божие — богу»[155], но это говорилось потому, что кесарь был от мира сего, настоящим князем которого является, по евангелию, дьявол, и что надо терпеть это, как известное проявление гнева божьего, и ждать настоящей правды, которая придет при втором пришествии Христа вместе с ним.

Но договор церковной и светской власти[.„] совершенно заполнил эту пропасть. Император Константин[156], хитрый и жестокий политик и развратник, до конца своих дней называвший себя великим жрецом и только на смертном одре принявший христианство, что не помешало его церковным льстецам назвать его равноапостольным и святым, — из политического расчета, желая опереться и на христианское духовенство с его большим уже имуществом, и на христианскую массу с ее готовностью повиноваться и бесстрашием перед смертью, — предложил церкви связь для взаимной обороны.

В чем же она заключалась? В том, что государство должно было всячески поддерживать церковь, постепенно давая ей полную власть над всякими другими религиозными общинами и над верующими, что государство не только не препятствовало развитию церкви, но часто само давало церкви новые и новые дары, а церковь должна была возвеличить империю, ее бесчеловечную неправду, ее кровавые войны, ее гнусные суды, весь отвратительный клубок, противоречащий первоначальному братскому евангелию, жизнь и уклад мрачной Византийской империи.

И духовенство пошло на это.

Тогда и сам бог христианский был переделан. Первоначально бог христианский имел два доминирующих лика. Как бог–отец — это был отец всех людей, существо, полное любви, не только относящееся ко всем ровно (по евангелию — как солнце, дающее свет и добрым и злым), но даже самым явным образом склоняющееся на сторону простых сердец, на сторону бедняков. Говорится об этом чуть не на каждой странице евангелия. Стараются подняться до представления о нем как о чистом духе, у которого нет никакого человекоподобного образа, который вездесущ. Ничего общего ни с каким царем у этого бога, конечно, нет, он все собою наполняющий дух, для которого всяческая человеческая гордыня, всякое кровопролитие, всякое корыстолюбие и жадность есть прямая скверна.

Другим образом бога был Христос, сын плотника из Назарета, живший в большой бедности, преследуемый и мудрецами, и властями своего времени и в конце концов позорно распятый в качестве политического преступника. Бог вочеловечившийся выбрал для себя наиболее подходящий образ: бедняка, проповедника, агитатора, во имя очищения человеческого сердца и любви гибнущего. от козней священнников и царей. Конечно, такой бог не похож на бога, желанного для придворных и вообще власть и богатство имущих кругов. Поэтому образ бога был переделан.

Бог–отец стал изображаться в виде царя: седобородый царь в пурпуре и золоте, попирающий ногою землю, — точь–в–точь в костюме византийского царя. Он просто царь царей, т. е. самое главное начальство. И у него предполагается обширный двор. Его наследный принц Христос тоже стал изображаться в царских одеяниях. У него есть не жена, но что–то вроде жены, мать сына, дева Мария, владычица небесная. Затем целый штат приближенных святых, от самых больших до самых маленьких, из которых последние заведуют самыми крошечными департаментами, вроде охраны скота от болезней, специальностью по отысканию воров и т. д. Рядом с этим по другой линии идет штат ангелов, тоже от самых главных до самых маленьких, причем слово ангел означает не что иное, как вестник или курьер.

Так создано было понятие о небе как о блещущем великолепном дворце, с царской фамилией, вельможами и многочисленными слугами. Разумеется, церковное искусство пошло сейчас же по этому пути во всех отношениях: стали строиться великолепные храмы с золотыми главами, обкладывали золотом иконостасы и стены, одевали иконы святых в драгоценные митры и в драгоценные короны, церковные сосуды, церковные одеяния — все это блестело золотом, как на самых блестящих царских пирах.