Человек, который разговаривал с ангелами - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 5

— Но… но… — профессор вздохнул. — Но хотя бы сам этот язык! Представляете, какие перспективы открываются перед человечеством? Тут важен только первоначальный толчок. Достаточно понять структуру, а дальше ангельский язык будто вспоминается… сам собой!

— Профессор, профессор! — Дима занервничал. — Вот этого не надо, пожалуйста. Человечество на ангельском языке уже говорило, ни к чему хорошему это не привело!

— Взаимопонимание! — восторженно сказал профессор.

— Поверьте, — я прижал руку к сердцу, — взаимопонимание между людьми зависит вовсе не от того, на каких языках они говорят.

— Но… но ведь на этом языке… как вы там сказали… Яхве разговаривал с ангелами! — торжественно объявил профессор. — Значит…

Мы тревожно переглянулись.

— Значит, если я заговорю с Всевышним… — профессор почему-то втянул голову в плечи, — то он меня услышит?

Мы вскочили и заговорили наперебой. О том, что беседовать с Богом напрямую — вовсе не такое большое удовольствие, как думает профессор. О том, что искренняя мольба и без того будет услышана. О том, какой кошмар начнется в мире, если все станут просить — и желания будут исполняться.

— Так зачем вы ко мне пришли? — не понял профессор.

— Мы уже говорили, — сказал я. — Научите нас снова нашему языку. Чтобы мы смогли перейти обратно в свой… э…

— Ангельский вид, — теребя куцую бородку, сказал Кабайлов. — Мы… это… всячески уважаем людей…

— А в человеческой жизни так много не доступных ангелам радостей… — вздохнул я.

— Но все-таки хочется вернуться обратно, — немного неуверенно произнес Дима. И посмотрел на меня: — Ведь верно?

Я пожал плечами. И сказал:

— Вы уж научите нас ангельскому. А потом постарайтесь его забыть. Ну, попросите себе чего-нибудь и забудьте.

Видимо, это я сказал зря.

— Забыть… — задумчиво произнес профессор. — Забыть язык, который… который искрится, как фонтан… который освежает души и зажигает сердца… Вы знаете, что я утром поговорил с завядшей геранью — и она расцвела?

— Да вы могли ее попросить хоть заплодоносить! — неосторожно сказал Дима. — И снимать по два урожая в неделю.

— Урожая чего? — сбился профессор.

— Да чего угодно!

Профессор крякнул:

— И вы просите меня забыть этот язык? Нет. Нет, нет и нет! Вас научу, если хотите. Но и всех остальных!

— Мы не можем этого допустить! — воскликнул Дима.

— Как вы меня остановите? Убьете?

— Нам не положено, — сказал Дима с некоторым сожалением. — У нас миссия была другая, понимаете? Вот те ребята, которых в Содом и Гоморру послали… они бы запросто… А мы — что мы? Нас послали языки смешать. Больше мы ничего делать не в праве…

— Взываем к вашей доброте и сознательности! — сказал я.

На миг в глазах Петра Семёновича появилось сомнение. Потом он покачал головой:

— Нет. И не просите. Говорю вам истинное слово — уйдите и не возвращайтесь!

Ну что тут можно было поделать?

Мы вскочили, роняя стулья. Торопливо пошли в прихожую. Приказ, отданный на ангельском языке, гнал нас, будто плетка. Мы даже обуваться не стали, подхватили ботинки и выскочили на площадку.

— Извините, — сказал профессор вслед. — Я уверяю вас, что не премину отметить ваш основополагающий вклад в возрождение ангельского языка!

Так мы и оказались на улице. Промозглая московская весна приняла нас в свои объятия. Мы уселись на лавочке, стали обуваться. А потом не сговариваясь посмотрели на окна профессорской квартиры.

— Упорный, — вздохнул Дима.

— Вначале диссертацию напишет, — предположил я. — Потом откроет сайт в Интернете, курсы по изучению…

— Тут-то мы и изучим его обратно! — встрепенулся Дима.

— И что? — спросил я. — Тогда мы не просто перестарались с заданием. Это мы вначале перестарались, а потом всё вернули на круги своя!

От окон профессора повеяло чем-то древним и могучим. У стоящей во дворе машины сработала сигнализация.

— Заставляет герань плодоносить? — предположил Дима.

— Или себя делает статным молодым красавцем, — вздохнул я. — Сам же понимаешь, фантазия у людей небогатая. Исполнение желаний, сила, красота, всемогущество…

— Вижу только один выход, — печально сказал Дима.

Я кивнул. И попросил:

— Только давай не увлекаться… не как в тот раз…

Но все-таки мы увлеклись. Тысячелетия обычной человеческой жизни… это, конечно, по-своему занятно. И достаточно было смешать язык только одному профессору.

Но ведь мы были способны на большее!

Бирюлевский язык создал я. Не надо меня ругать, имею я слабость к агглютинирующим языкам. А вот кремлевско-остоженский диалект или, к примеру, так недооцененный ныне нагатинский язык — Дима, он любит флектирующие. Да, мы увлеклись…

Когда все закончилось — по человеческим меркам прошло всего несколько секунд, окно над нами распахнулось и показался профессор. Он размахивал руками и что-то кричал. Уж не знаю, что именно — его язык придумал Кабайлов.

— Не волнуйтесь, профессор! — попросил я, хотя и знал, что он меня не поймет. — Все как-нибудь образуется! Все к лучшему, вот увидите!

Профессор рвал на себе волосы и грозил нам кулаком. Шевелюра у него, кстати, стала великолепной — густые черные волосы, вот чего он успел попросить…

— Эх… Дима, может, по кружечке? — спросил я.

Как ни странно, он меня понял. Не слова, конечно, а интонации. Кивнул и сказал:

— Лямс!

Ожидаемого столпотворения на улицах пока еще не было, в каждом районе люди по большей части говорили на одном языке. А бармен понял нас вообще без слов — поставил две кружки пива, пробил сумму и кивнул на кассовый аппарат.

И тут нас догнал профессор. Молча вырвал у меня кружку, залпом выпил половину. А потом с ехидной улыбкой показал флешку, на которой был записан ангельский язык.

Ну что с ним поделаешь?

Я давно уже понял, что если человек упрется — его никакое чудо не остановит.

Особенно человека, который разговаривал с ангелами.

Вздохнув, я жестами попросил бармена налить пива профессору.