Согнутая петля - Карр Джон Диксон - Страница 8

И оба соперника посмотрели друг на друга.

А в это время Брайан Пейдж пытался привести в равновесие весы, которые постоянно раскачивались. Отбросив дружеские чувства к Джону и предубеждение против Патрика, он старался объективно разобраться, кто же из двоих — обманщик. Ясно было лишь одно. Если Патрик Гор — будем называть его именем, которым он сам назвался, — обманщик, то он один из самых хладнокровных и ловких мошенников, которых только можно придумать. Если обманщик — настоящий Джон Фарнли, то он не только увертливый преступник, скрывающийся под личиной наивного и прямодушного человека; он, может быть, потенциальный убийца.

Наступила пауза.

— Знаете, друг мой, — весело заметил истец, — меня восхищает ваше нахальство! Одну минуту, пожалуйста! Я говорю это не для того, чтобы поддеть вас или затеять ссору. Я просто констатирую факт, что меня восхищает непревзойденная наглость, которой мог бы позавидовать сам Казакова. Меня не удивляет, что вы якобы «забыли» об отпечатках пальцев. Их сняли до того, как я начал вести свой дневник! Но сказать, что вы о них забыли…

— Ну и в чем же здесь криминал?

— Джон Фарнли не мог забыть таких подробностей. И я, истинный Джон Фарнли, разумеется, о них помню! Ведь Кеннет Марри был единственным человеком на свете, имевшим на меня влияние. Марри и отпечатки пальцев! Марри и перевоплощение! Все было связано с ним! И особенно с его увлечением дактилоскопией, что было в ту пору научной сенсацией в криминалистике. Я знаю, — он замолчал, подняв голову и оглядев собравшихся, — что отпечатки пальцев были открыты сэром Вильямом Гершелем в пятидесятых годах девятнадцатого века, потом благополучно забыты и вновь открыты доктором Фолдзом в конце семидесятых годов. Но английский суд не признавал их законным доказательством вплоть до девяносто пятого года, хотя и тогда судьи сомневались. Понадобились годы споров, чтобы окончательно понять их значение. И при этом вы говорите, что никогда не думали об отпечатках пальцев как о возможном «испытании», предложенном Марри?

— Вы слишком много болтаете, — пробурчал Фарнли, угрожающе надувшись.

— Естественно! Если вы никогда не думали об отпечатках пальцев, теперь вы о них вспомнили? Скажите мне, когда у вас снимали отпечатки, как это делали?

— Как?

— Ну да, каким образом?

Фарнли задумался.

— Прижимали пальцы к стеклянной пластине, — наконец ответил он.

— Чушь! Они были сняты на «Дактилографе» — маленькой книжечке, которая была в то время довольно популярной игрушкой. Маленькая серая книжечка. Марри снял отпечатки пальцев у многих: у моего отца, у моей матери, у кого только мог.

— Погодите! Я помню, что книжечка была… это мы проходили…

— А! Вот вы уже и вспомнили!

— Послушайте, — спокойно произнес Фарнли, — за кого вы меня принимаете? Вы считаете меня артистом мюзик-холла, которому задают вопросы, а он немедленно отгадывает номер строки из книги или сообщает, какая лошадь прибежала второй на скачках в дерби в 1882 году? Вот вы похожи на такого! В жизни случается столько, что лучше не держать в голове всякий хлам! Люди с годами меняются, позвольте вам напомнить!

— Но не во всем, как вы утверждаете! Это я и хочу подчеркнуть. Вы не могли кардинально измениться!

Во время этой словесной перепалки мистер Уэлкин, массивный и суровый, сидел развалясь в кресле, но его выпуклые голубые глаза светились добродушием. Наконец он поднял руку:

— Господа, господа! По-моему, эти пререкания неприличны, если вы позволите мне так выразиться. Я рад сообщить, что вопрос можно решить очень быстро…

— И все же я настаиваю, — огрызнулся Натаниэль Барроуз, — что, не будучи извещен об отпечатках пальцев, в интересах Джона Фарнли я могу…

— Мистер Барроуз, — спокойно прервал его истец, — уж вы-то должны были догадаться, даже если вас и не известили! И я подозреваю, что вы догадались об этом с самого начала, поэтому и взялись за это дело! Вы сохраните свое лицо независимо от того, окажется ваш клиент мошенником или нет. Думаю, скоро вы перейдете на нашу сторону!

Фарнли остановился, подбросил ключи, поймал их на ладонь и сжал в своих длинных пальцах.

— Это правда? — спросил он Барроуза.

— Если бы это было правдой, сэр Джон, я бы предпринял другие шаги. Мой долг — расследовать…

— Все в порядке, — прервал его Фарнли. — Я только хотел узнать, кто мои друзья. Я не буду много говорить. Свои воспоминания, приятные и неприятные, — а от некоторых из них я не сплю по ночам, — я придержу при себе. Вспомню только отпечатки пальцев, а там увидим! Ну, где же Марри? Почему его нет?

Истец зловеще нахмурился, всем своим видом изображая мефистофельское удовольствие.

— По законам жанра, — ответил он, смакуя каждое слово, — Марри уже должен быть убит, а тело его брошено в пруд, в саду! Здесь ведь есть пруд, не так ли? Но на самом деле я полагаю, что Марри уже идет сюда. Учтите, я никому не навязываю никаких идей!

— Идей? — переспросил Фарнли.

— Да, вроде вашей! Быстрая нажива и легкая жизнь!

От этих слов в воздухе, казалось, повеяло холодом. Фарнли поднял руку и провел ею по своему твидовому пиджаку, как бы уговаривая себя сохранять спокойствие. Его противник с фантастической интуицией выбрал именно те слова, которые могли его уколоть.

У Фарнли была довольно длинная шея, и сейчас это стало особенно заметно.

— Кто-нибудь этому верит? — проговорил он. — Молли… Пейдж… Барроуз… вы этому верите?

— Никто этому не верит, — ответила Молли, спокойно глядя на него. — С твоей стороны глупо позволить ему вывести тебя из равновесия, ведь он только этого и добивается.

Истец повернулся и с интересом посмотрел на нее:

— Вы тоже, мадам?

— Что «я тоже»? — спросила Молли, рассердившись на самое себя. — Простите, что говорю как заезженная пластинка, но вы знаете, что я имею в виду.

— Вы верите, что ваш муж Джон Фарнли?

— Я это знаю.

— Откуда?

— Боюсь, это женская интуиция, — холодно произнесла Молли. — Но под этим я подразумеваю нечто разумное, нечто такое, что, меня во всяком случае, никогда не подводит. Я поняла это в тот момент, когда снова увидела его. Конечно, я хотела бы найти доказательства, но они должны быть неопровержимыми.

— Позвольте спросить, вы его любите?

На этот раз Молли покраснела под загаром, но вопрос восприняла по-своему:

— Ну, скажем, он мне нравится, если хотите.

— Именно. И-мен-но. Он вам нравится; он всегда, думаю, будет вам нравиться. Вы ладите и всегда будете прекрасно ладить. Но вы его не любите и никогда не любили. Вы любили меня. Вы, так сказать, влюбились в мое отражение из вашего детства, которое окружало обманщика, когда "я" вернулся домой.

— Господа, господа! — произнес несколько шокированный мистер Уэлкин, как церемониймейстер бурного банкета.

Брайан Пейдж с неприкрытым удивлением вступил в разговор, чтобы успокоить хозяина дома.

— Ну, так вы еще и психоаналитик, — сказал Пейдж. — Слушайте, Барроуз, что нам делать с этим цветком?

— Я знаю только, что нам предстоят довольно неловкие полчаса, — холодно ответил Барроуз. — А еще мы отклоняемся от темы.

— Вовсе нет, — заверил его истец, горящий искренним желанием понравиться. — Надеюсь, я не сказал ничего оскорбительного для кого-нибудь? Вам бы пожить в цирке; ваша кожа быстро бы задубела. Однако я обращаюсь к вам, сэр. — Он посмотрел на Пейджа. — Разве я не прав относительно этой леди? Можете возразить? Можете сказать, что, для того чтобы полюбить меня в детстве, она должна была быть постарше — в возрасте, скажем, Маделин Дейн. Таким было ваше возражение?

Молли засмеялась.

— Нет, — усмехнулся Пейдж. — Я не думал ни о подтверждении, ни о возражении. Я думал о вашей таинственной профессии.

— О моей профессии?

— Да, о редкой профессии, о которой вы упомянули и в которой вы преуспевали в цирке. Я не могу решить, кто же вы: предсказатель, психоаналитик, специалист по памяти, заклинатель или все это, вместе взятое? В вас есть задатки для всех этих профессий, и даже гораздо больше. Слишком уж вы напоминаете Мефистофеля из Кента. Вы не принадлежите этому миру? Вы почему-то все приводите в беспорядок, и у меня от вас болит шея.