Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон - Страница 54

Второе бревно ушло так же легко, как и первое. Когда его снимали, Ли глянул на тот гребень в нескольких сотнях ярдов: оттуда сигнала все еще не поступало. Ли видит, как сквозь ольховые заросли пробирается фигурка с тросом на плече. И хотя на фигурке этой даже свитер другого цвета, Ли вдруг проникается уверенностью в том, что это Хэнк. «Заменил того нерадивого стропальщика!» Натягивается фал над головой Ли, и со все возрастающим возбуждением смотрит он, как, избавившись от второго бревна, возвращается, обдирая ветви, чокерный трос. Ли хватает его еще до полной остановки и что есть прыти тащит к очередному бревну, не теряя времени даже на то, чтоб полюбопытствовать успехами конкурента, в котором предполагает брата… (Да, в ее обедах всегда есть что-то особенное, непредсказуемое — нечто большее, чем сэндвичи, печенья и яблоко. Что-то такое, что смакуешь с королевским достоинством и чем хвастаешься перед всяким сбродом с их плебейской снедью. Но главное, обеды Вив скрашивают предвкушением первую половину дня и наполняют теплыми воспоминаниями вторую…) Трос за что-то цепляется — но Ли остервенело его дергает. Трос освобождается. Ли спотыкается о ветку и падает на колени, с усмешкой вспоминая совет Джо Бена. Но и несмотря на эту заминку он успевает закрепить петлю и подать сигнал на несколько секунд раньше, чем с той стороны гребня. Даже издалека видно, с каким удивлением поворачивается голова Джо Бена: он уже держал руку на рычагах, ответственных за тот, южный гребень, и не ждал сигнала от Ли так скоро. «Во дает парень!» — и Джо берется за нужный рычаг. Затаив дыхание, Ли смотрит, как снова напрягается канат, как дерево выпрыгивает из кустов: он ведет в счете на один, даже на два, если считать его первое бревно! Как тебе это, Хэнк? (Ее обеды безусловно изменили батино суждение…) На два бревна впереди!

Но следующее дерево завалено на чистую, почти идеально ровную поверхность. Не встречая сопротивления кустов и колючек, Ли добегает до ствола с легкостью, не без удовлетворения отмечая, что соперник вынужден опять воевать с ольшаником. Но эта ровная земля вдруг порождает неожиданную трудность: как завести трос под ствол? Ли пробегает до самого пня, перепрыгивает через бревно, пыхтя движется обратно, согнувшись, вглядывается сквозь нагромождение веток, срезанных пилой Энди… но нигде ни единой щели: ствол на всем своем протяжении, от комля до самой верхушки, покоится на гладкой каменистой почве, утонув в ней на пару дюймов. Ли выбирает место поудобней, встает на колени и подкапывается под кору руками, словно собака, выцарапывающая суслика из норы. За спиной он слышит гудок от того парня, за грядой, и принимается рыть почти в исступлении. Проблема с моей затеей отличиться в первый же день, даже ценой сломанного хребта, была в том, что я действительно чуть не надорвался… Проделав нору, он просовывает в нее трос, затягивает петлю, дергает сигнальный провод… Но только в первой половине того первого дня. Потом, задыхаясь, спешит осмотреть следующее бревно. «Он бы лучше рассказал, как норы сподручнее рыть, гандон!» (И вот в чем забавная штука: именно обеды Вив окончательно растопили лед и дали мне долгожданную возможность поговорить с парнем по душам…) Вторая половина дня оказалась проще: тогда я уже был в курсе, что надрывался зря… Над головой трепыхается фал. Трос возвращается. Мох на старых пнях задышал паром… и что мне нипочем не сравняться с братцем Хэнком просто потому, что он сменил измерение и сопоставлять невозможно. Солнце поднимается все выше.

К тому моменту, как Джо Бен дал долгий изголодавшийся гудок, возвещавший обеденный перерыв, Ли восстановил свое преимущество перед другим стропальщиком в одно бревно. Когда последний отголосок этого гудка затих в лесных просторах, Ли наконец позволил себе осесть на землю подле сигнального провода. Какое-то время он сидел неподвижно, отрешенно взирал на свои руки, потом стащил перчатки, осторожно, палец за пальцем. В запарке он позабыл обстоятельства, сопутствовавшие дарению перчаток. И замечания Хэнка стерлись из памяти. И злоба, и стыд от этих замечаний. Перчатки теперь существовали сами по себе, без связи с прошлым, и — Великий Боже! — как же благодарен он был им, оберегавшим его нежные, розовые университетские пальчики! Он раз сто успел об этом подумать. Тяжелую же рубаху Ли снял вскоре после ухода Хэнка, предоставив свежему ветерку сушить свой пот. Пот никуда не делся, пока Ли скакал по буеракам и грудам хвороста, продирался с неуклюжим кабелем на плече сквозь бурьян, кустарник и душные миазмы, но руки, от раструбов перчаток до плеч, за какие-то полчаса изукрасились узорами шрамов и ссадин. А картина, какую ныне являлего живот, и вовсе относилась скорее к какому-то трикотажному абстракционизму, нежели к плотскому реализму: разноцветные лоскутки, сшитые пунктирными стяжками царапин. Он предпочел спрятать это зрелище под рубашкой, и лишь дюйм или около того проглядывали на запястьях, между манжетами и перчатками. Время от времени он останавливался, тяжело дыша, в ожидании, когда Джо Бен смотает свои стальные снасти на катушки или Энди распилит очередной ствол на куски по тридцать два фута, бережно поглаживал рукав рубашки и хмурился на эти дюймы голых запястий, алевших этакими гранатовыми браслетами. Он боялся даже вообразить, на что были бы похожи его руки, если б не толстые кожаные перчатки.

Расслабившись, он позволил голове откинуться назад, пока затылок не уперся в шероховатую кору пня. Он видел, как другие работники движутся в дымке, искажавшей дистанцию, к повозке, что доставила их в этот ад. Его мутило от усталости. Он отказывался плестись эти десять миль до грузовика, даже если там его ждет самый сочный из эскалопов. Никогда больше его желудок не примет в себя пищу. И не сойти ему с этого места, как бы ни затекли ноги, как бы ни донимали эти проклятые древесные муравьи, крупные, блестящие, и кусачие, как кнопки для марли, забирающиеся под рубашку, ползающие по потному животу, и как бы ни дурманили заросли — явно сумаха, — куда Ли угораздило завалиться, как бы ни… да никак не сойти! Он вздохнул. К чему покрывать позолотой этот мир, изобличенный Данте? И он дал обет полнейшей неподвижности. Закрыл глаза. В кронах деревьев плутали обрывки песни из радио Джо:

Дыхание его замедлилось. Очки запотели, но это меньше всего его заботило. Он отгородился от собственного изможденного тела портьерами век… он соскальзывал в долгий, жаркий, сияющий сон… горка на детской площадке… он спотыкается на самой вершине, скользит вниз по тысяче стальных ступенек, некогда рифленых, но начисто истертых столетиями детских кед, падает на песчаный пустырь школьного двора… Из окошка младшей школы, если дотянуться до подоконника, видна доска на фасаде спортзала старшей: АКУЛЫ ВАКОНДЫ. СПОРТИВНЫЕ РЕКОРДЫ. И кто это там? Чье это имя во главе списка рекордсменов по прыжкам в высоту? А с шестом — кто шествует впереди всех? А рекорд штата в стометровом заплыве? И так далее, всю дорогу. Кто? Да бросьте валять дурака: вы знаете, кто. Это мой брат Хэнк Стэмпер. И погодите еще. Когда я стану большим. Он сам мне сказал. Он научит. Обязательно, зуб даю. Он сказал. И тогда я… В здоровом теле — одно из двух… Но я не сдаюсь. На бревно впереди. Видят боги, сегодня я не сдался…

Муравьи одолевали его. А приемник Джо сотрясал горячий воздух:

Обеспечивая музыкальное сопровождение как снам Ли, так и мягкой поступи Хэнка.

(Едва только свистали всех жрать, я направился к колымаге, а Ли нигде не видать. Прихватив два пакета, я сказал Джо, что пойду поищу Малыша. Пошел — и нашел: он свернулся калачиком в траве, шагах в пяти от опорного пенька…)