Генералиссимус. Книга 2 - Карпов Владимир Васильевич - Страница 23

"Тов. Юрьеву (псевдоним Жукова). Прорыв корсуньской группировки противника из района Стеблев в направлении Шендеровка произошел потому, что слабая по своему составу 27-я армия не была своевременно усилена. (Тут Сталин прямо упрекает Жукова в том, что у него так много сип, а он оставил слабую армию без усиления. — В. К.).Не было принято решительных мер к выполнению моих указаний об уничтожении в первую очередь стеблевского выступа противника, откуда, вероятнее всего, можно было ожидать попыток его прорыва... (Здесь, как видим, Сталин упрекает Жукова в прямом невыполнении его указания. — В. К.).Сил и средств на левом крыле 1-го Украинского фронта и на правом крыле 2-го Украинского фронта достаточно, чтобы ликвидировать прорыв противника и уничтожить корсуньскую его группировку... (В этом пункте Сталин еще раз упрекает Жукова в нераспорядительности; сип и средств у него много и на 1-м, и на 2-м Украинском фронтах, координацией которых он занимается. — В. К.).12 февраля 1944 года. 16 час. 45 минут. Подписи: Сталин, Антонов".

В директиве Ставки за подписью тех же Сталина и Антонова от того же 12 февраля пункт, касающийся Жукова, был явным продолжением этой строгой телеграммы Верховного. Напомню пункт 2-й в директиве: «Товарища Юрьева освободить от наблюдения за ликвидацией корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинского фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лысинки и Звенигородки на соединение с корсуньской группировкой противника». Если еще раз внимательно перечитать этот пункт, то становится ясно, что он содержит своеобразное наказание для Жукова. Он освобождает маршала от руководства всей операцией, ему дают узкое направление — руководить только созданием внешнего окружения этой группировки и не допустить прорыва к ней извне. А теперь вспомните цитату из мемуаров фельдмаршала Манштейна, где он говорит, что 20—30 тысяч из окружения вырвались, что он эти дивизии посетил, что он их благодарил и отправил на переформирование. Несомненно, Сталину разведка докладывала о том, что часть сил из окружения вырвалась и что шедший навстречу окруженным 3-й танковый корпус достиг своей цели — соединился с пробивающимися. Значит, как бы ни было нам неприятно, Жуков, по сути дела, свою задачу не выполнил. Танковый корпус Манштейна пробился к окруженным и встретил их на пути. Конев свою часть операции тоже не выполнил: часть группировки противника вырвалась из внутреннего кольца, порученного ему. Не будем здесь углубляться в детали и пытаться бросить какую-то тень на Конева. Я не хочу этого делать. Конев получил звание маршала заслуженно. И до этого у него было много удачных операций, где он проявил себя как полководец. Но в отношении Жукова и по отношению к войскам 1-го Украинского фронта, которые операцию эту осуществляли, Сталин поступил несправедливо. Понятно желание упрекнуть Жукова, но несправедливость по отношению к целому фронту не следовало бы допускать. В целом Корсунь-Шевченковская операция — одна из крупных победных операций, в которой Сталин руководил боевыми действиями нескольких фронтов. Он повседневно направлял командующих фронтами и своего представителя Жукова на быстрое реагирование в изменениях обстановки. Опыт и искусство Верховного Главнокомандующего проявились в современной быстроразвивающейся динамике боев. Сам Сталин предусмотрел и осуществил эту динамичность — он послал для окружения противника с двух сторон 5-ю и б-ю гвардейские танковые армии, которые быстро замкнули кольцо. Создание внешнего фронта танкистами без стрелковых «медлительных» соединений было делом не только новым, но и рискованным. Однако Сталин компенсировал недостаток стрелковых частей путем активного применения авиации для поддержки и обеспечения танковых соединений: 2-я воздушная армия и !0-й авиационный корпус очень эффективно помогали осуществлять блокаду и уничтожение противника, совершив ! 1 500 боевых вылетов. Летчики также снабжали танковые армии горючим и боеприпасами, для чего, кроме боевых, сделали 1200 «снабженческих» вылетов. Все расчеты Сталина на быстроту ради продолжения общего продвижения на Запад оправдались — он создал благоприятные условия выходу Советской Армии к границе страны.

На стороне противника...

Следует отметить, что в руководстве, и, в частности, в генеральном штабе сухопутных войск германской армии были достаточно трезвые головы, которые правильно понимали и оценивали происходящее. Сам новый начальник генерального штаба Цейтцлер, под руководством которого выходил «Бюллетень Генштаба по оценке положения на Восточном фронте», так выразил в нем свою точку зрения: «Противник, правильно расценивая соотношения сил, осознал свои возможности успеха в настоящее время и... будет стремиться продолжать свои наступательные операции без большой оперативной паузы. Силы у Красной Армии для этого достаточно... При существующем соотношении сил и боеспособности советских войск имеется опасность крушения всего Восточного фронта, если не удастся предотвратить и сдержать будущие операции по прорыву в самом начале их развития». Как видим, оценка нелицеприятная для себя и достаточно объективная. Это делает честь германскому генеральному штабу. Земля, как говорится, горела под ногами гитлеровцев не только на Востоке, но и на Средиземноморском театре военных действий. Союзники высадились сначала на Сицилии, а потом перебрались на континент, и вскоре Италия выбыла из войны, капитулировала. Да не только капитулировала, а 13 октября вновь созданное итальянское правительство Бодольо объявило войну Германии. Теперь Италия из союзника превратилась в противника, с которым тоже надо было вести вооруженную борьбу. Единственное, в чем не растерялся генеральный штаб сухопутных войск Германии, — ему удалось разоружить итальянские войска. За 24 часа было взято в плен 82 генерала, 13 тысяч офицеров, 402 тысячи унтер-офицеров и солдат. Таким образом, эти союзники, недавно составлявшие какую-то реальную силу, превратились в военнопленных, которых, правда, надо было кормить и охранять. Угроза высадки англо-американского десанта во Франции, через Ла-Манш, становилась все более реальной. Однако Гитлер сказал Геббельсу по этому поводу: — Англичане, без сомнения, ни на каких условиях не хотят большевистской Европы... Если они поймут... что имеют перед собой выбор только между большевизмом или сговорчивостью национал-социализма, они без сомнения выберут второе... Черчилль сам — старый антикоммунист, и его сотрудничество с Москвой покоится сегодня только на соображениях целесообразности. А поздравляя с Новым годом своих соотечественников, Гитлер сообщил народу: «Национал-социалистическое руководство полно решимости вести эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности». Теперь, втайне мечтая о заключении мира с союзниками, гитлеровские газеты и радио постоянно заговаривали на тему: «Третий рейх — бастион антикоммунизма», «Третий рейх — защитник Европы от большевистского нашествия». Гитлеровская разведка добыла достаточно широкую информацию о Тегеранской конференции и знала о том, что принято решение о высадке англо-американских войск в Западной Европе. В те дни, когда шли горячие бои на Правобережной Украине, за Днепром, главнокомандующий группой армий «Запад» Рунштедт был уже достаточно информирован о подготовке союзников. Опасения перед скорым вторжением были так велики, что гитлеровское командование даже подумывало о том, чтобы, сократив фронт на востоке, создать там непреодолимую оборону, а часть сил перебросить на запад для отражения вторжения. В «Вольфшанце» разрабатывались планы перенесения стратегических усилий с востока на запад, в них была заложена мысль Гитлера: решительно сбить вторгнувшиеся во Францию части союзников, чтобы они долго не могли повторить такую попытку. Зятем немедленно перебросить части с запада на восток, назад, на российский фронт, и там укрепить оборону, а может быть, предпринять в дальнейшем и наступательные действия. Однако ситуация сложилась совершенно противоположным образом. Союзники не высадились, а наши четыре Украинских фронта перешли в решительное наступление. 4 января фельдмаршал Манштейн прилетел в ставку фюрера, чтобы решить некоторые, как он считал, кардинальные вопросы. Главным из них было, конечно, сокращение фронта на Днепровской дуге, для того чтобы не рисковать силами, попадающими в окружение, а вывести их и организовать устойчивую оборону на другом, более западном рубеже. В этом отношении Манштейн был, конечно же, прав. Доказывая свою точку зрения, он сказал: «Намечаемые контрудары в лучшем случае временно устранят нависшую угрозу, однако ни в коем случае не смогут укрепить на длительный срок положение наших войск». Но, как пишет и Манштейн в своих воспоминаниях, Гитлер не был тем человеком, который видел необходимость далекого расчета при проведении операции. Более того, он даже в такой ситуации отвергал всякую мысль об оставлении Днепровской дуги. — Если мы уйдем с дуги, неизбежно оставление Крыма, а значит, и отход от нас Турции, а затем Болгарии и Румынии. С запада я могу перебросить к вам силы только тогда, когда будет ликвидирована попытка противника высадиться на побережье. Главное сейчас — выигрывать время, пока мы сформируем новые части и пока прояснится обстановка на западе. Да и среди союзников тоже немало противоречий. В один прекрасный день их блок может распасться. Следовательно, еще раз повторяю, главное — это выигрыш времени. Манштейн понимал, что политическими вопросами Гитлер сейчас его запутает и он ничего не добьется из того, ради чего приехал. Но надо было во что бы то ни стало развязывать узлы немедленно, и поэтому он попросил Гитлера уделить ему время для беседы с ним лично или в присутствии начальника генерального штаба. Гитлер очень насторожился и, не ожидая ничего хорошего от разговора с Манштейном наедине, все же сказал, чтобы остальные вышли из кабинета. Вышли все, включая и стенографиста. Остался только генерал Цейтцлер. Манштейн сказал: — Мой фюрер, я прошу вашего разрешения говорить совершенно открыто. — Пожалуйста, — холодно сказал Гитлер. — Надо ясно отдавать себе отчет, мой фюрер, в том, что чрезвычайно критическая обстановка, в которой мы сейчас находимся, объясняется не только неоспоримым превосходством противника. Она является также следствием того, как у нас осуществляется руководство военными действиями. Гитлер был просто ошарашен таким заявлением и так посмотрел на Манштейна, что тот навсегда запомнил этот взгляд. Вот что пишет Манштейн: «Я не припомню, чтобы я когда-нибудь наблюдал взгляд, который так передавал бы силу воли человека... Он уставился на меня такими глазами, как будто хотел своим взглядом заставить меня пасть ниц. Это была, так сказать, борьба без слов, длившаяся в течение нескольких секунд. Я понял, что взглядом своих глаз он запугал или, пользуясь, правда, не подходящим для этого случая выражением, „прижал к ногтю“ не одну свою жертву. Однако я продолжал и сказал ему, что из того, как у нас организовано руководство вооруженными силами, ничего не получается». Дальше Манштейн изложил Гитлеру уже не раз, как он говорит, предлагавшуюся идею, чтобы всеми боевыми действиями руководил один полновластный военачальник. Таким образом, он в открытую не говорил, но намекал Гитлеру, чтобы тот отказался от руководства боевыми действиями фронтов. На это Гитлер ему ответил: — Только я обладаю всеми средствами государственной власти и могу эффективно руководить военными действиями. Только я в состоянии решать, какие силы могут быть выделены для отдельных театров военных действий, и тем самым как на них нужно проводить операции. Только мне подчиняются все крупнейшие военачальники, и никому другому такой, например, как Геринг, подчиняться не будет. Никто не обладает таким авторитетом, как я. Даже мне не подчиняются фельдмаршалы! Не думаете ли вы, что вам они будут больше подчиняться? В случае необходимости я могу смещать их с занимаемых постов, никто другой не может иметь такой власти. То, чего хотел добиться Манштейн, — улучшения вопросов руководства операциями на Восточном фронте путем отхода Гитлера от этой должности, — не состоялось. ИМанштейн ни с чем вернулся на «свою» Днепровскую дугу. Боевые действия, как известно, складывались все сложнее и сложнее. У Манштейна уже не было сил для осуществления даже каких-то очень удачно им разработанных противодействий. У него уже, как он сам признавался, оставались только нумерации частей. А реальных сил у него уже не было. Потерпев фиаско в личном разговоре, Манштейн написал Гитлеру письмо и передал его через начальника генерального штаба. В основном в этом письме выдвигались те же вопросы, что и при конфиденциальной встрече с фюрером. 27 января в ставке Гитлера состоялось расширенное совещание, на котором присутствовали все командующие группами армий Восточного фронта, центральное руководство и высокие должностные лица из ставки фюрера. В своем докладе фюрер говорил об идеологическом обосновании войны. Говорил довольно долго и утомительно. Главной была мысль о том, что все военные должны безгранично подчиняться национал-социализму. С каким-то даже упреком к высшему командному составу, которому Гитлер, как известно, не доверял, он сказал: «Если судьба в этой борьбе на жизнь и смерть должна лишить мае победы и если эта война по воле Всевышнего должна закончиться для немецкого народа катастрофой, то вы, господа генералы и адмиралы... должны сражаться до последней капли крови за честь Германии. Я говорю, господа, что так должно быть». Гитлер сделан небольшую паузу и прошелся взором по генералитету, который сидел в первом ряду. И вот в этой паузе Манштейн вдруг бросил такую фразу: — Мой фюрер, оно так и будет! После этой реплики Манштейна пауза не только затянулась, а стала какой-то гнетущей. Дело в том, что эти слова многие присутствующие поняли по-разному. Одни восприняли это как патриотический всплеск в поддержку того, что сказал Гитлер («мы как один умрем за ваши идеи, фюрер»), другие — наоборот — восприняли это как иронию, что, мол, вот до того нас фюрер довел, что мы теперь действительно как один умрем, и ничего нам больше не остается. Гитлер после минуты явной растерянности сказал, чтобы снять напряжение: — Благодарю вас, фельдмаршал фон Манштейн! Затем он прервал свою речь, дальше говорить не стал. Был объявлен перерыв. Во время перерыва Манштейн пил чай в кабинете начальника генштаба Цейтцлера. Раздался телефонный звонок, и, коротко поговорив по телефону, Цейтцлер сказал Манштейну: «Вас просят зайти в кабинет фюрера». Когда Манштейн вошел в кабинет Гитлера, тот без всяких предисловий — видимо, тоже поразмыслив над репликой фельдмаршала, понял, наконец ее подлинный смысл, и поэтому вызвал его к себе, — заявил: — Господин фельдмаршал, я запрещаю перебивать меня во время речи, которую я держу перед генералами. Очевидно, вы сами не позволили бы делать это своим подчиненным. Манштейн не был готов к такому разговору, да и что скажешь, он действительно не позволил бы никому из своих подчиненных вести себя подобным образом. А Гитлер между тем, заряженный на большую обиду, не ограничился только замечанием по поводу той реплики, и продолжал: — Вы прислали мне несколько дней назад докладную записку об обстановке. Она, очевидно, имеет назначение, попав в журнал боевых действий, когда-нибудь позже оправдать вас перед историей? Это уже было скрытым оскорблением самого Манштейна, он понял это и попытался парировать: — Письма, которые я направляю лично вам, естественно, не фиксируются в журнале боевых действий. Это письмо я направил с курьером через начальника генерального штаба. Я прошу меня извинить, если я сейчас употреблю английское слово. По поводу ваших слов я могу сказать: я джентльмен. Наступила длительная пауза, Гитлер долго думал, но потом, не найдя ничего другого, сказал: — Благодарю вас. На этом разговор с фюрером закончился. В обоих случаях — и с той репликой в зале заседания, и здесь, после заявления Манштейна о его джентльменстве, — верх вроде бы остался за Манштейном. Это понимал и Манштейн, но он был уверен, что это ему просто так с рук не сойдет.