Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович - Страница 6

Немец, сосед Могилы, неодобрительно покосился на бутылку с белой жидкостью и отвернулся — потянулся к красному вину, продукту цивилизации и демократии.

— Ваше здоровье, — Татарников опрокинул в себя очередной стакан.

— Позвольте тост, — сказал немецкий банкир Клаус и приподнял бокал шато петрюса, — я пью за нашего…

Он, вероятно, собирался сказать «нашего хозяина», так, во всяком случае, я подумал, но узнать доподлинно, кого именно банкир имел в виду, нам не удалось. Немец захрипел, его розовое лицо побагровело, задорные усики поникли, и он грохнулся на пол, расплескав вино. Задергался, зацепил ногой соседний столик, опрокинул на себя блюдо спагетти с морепродуктами, вытянулся, посинел и затих.

Вы бы видели, что тут началось! Если кто подумает, что мужчины бросились за врачом, а дамы завизжали, — ошибется. Моя соседка даже не ахнула, достала лорнет и принялась изучать лицо покойного так внимательно, словно сейчас он ей стал намного интереснее, чем прежде. Витя Могила мгновенно выхватил из-под смокинга пистолет, причем, что характерно, с глушителем. Я оглянулся по сторонам. Примерно у половины присутствующих в руках появилось оружие, а пожилой благообразный господин за соседним столиком, которого все именовали «меценатом», держал в каждой руке по гранате.

Флорентиец успокоил публику одной фразой и одним жестом — он распахнул пиджак, показывая, что не вооружен, и просто сказал:

— Это не я.

Гости спрятали оружие, спагетти с морепродуктами убрали с пола, лужицу красного вина ликвидировали, труп перенесли в соседнее помещение — и волнение улеглось. Большинство вернулись к еде, а Флорентиец, извинившись, направился к телефону и принялся звонить по разным номерам — в милицию, адвокату, знакомому прокурору, прикормленным депутатам, словом, повел себя адекватно.

Приехал прыщавый следователь Гена Чухонцев, за которым окончательно закрепилась кличка Чукча: за три года нашего знакомства он так и не раскрыл ни одного громкого дела. Или ему не давали?

Огляделся, побродил по залу, сел за наш столик, на место покойного.

— Подбросишь идейку? — спросил Гена. Я сочувствовал парню: когда он смотрел на Флорентийца, лицо у него выражало примерно следующее: «А можно, я уже пойду?». Если бы он видел, сколько оружия здесь было полчаса назад, он бы еще больше расстроился. Не любил он с бандитами связываться — а зачем в следователи подался, сам не знал. Однажды он мне признался, что мечтал пойти в балет. Ну, сегодня он потанцует, подумал я.

— Какие тут идейки? — сказал я Гене. — Отравился мужик. Или отравили.

— Отравился… — Гена вообще тугодум, все повторяет раза по три. — Как вариант. Отравился, например, устрицами. Я читал, такое бывает. Несвежая одна попалась… — Гена с надеждой смотрел на Флорентийца. Как бы хорошо все устроилось: несвежая устрица — и дело закрыто.

— Отравиться устрицами нельзя, — с достоинством сказал Флорентиец. — Самолет вылетел из Ла-Рошели, аэропорт Лалю, в девять утра. В три часа дня — Шереметьево. В семь утра поймали, в семь вечера подали. В Париж поездом и то дольше выходит.

— Отравиться нашими устрицами! — ахнул метрдотель. — Пройдите на кухню, мы при вас все откроем!

— Даже если бы отравился устрицей, — заметила француженка Ирэн, — сразу бы не помер. Через два часа в туалет бы сходил — и все. От тухлой устрицы губы не синеют.

— От вина губы синеют, — зачем-то сказал я. Я давно заметил, что от красного вина губы делаются синими. Но, конечно, не настолько.

— Цианид? — произнес Гена робко. Он неуверенно взял бутылку шато петрюса и понюхал. — Как вариант… Цианид в красное вино… Миндалем должно пахнуть… Не пахнет…

— Я сам пил из этой бутылки, — сказал я Гене.

— И я тоже, — сказал Витя Могила, — и еще выпью.

Он налил себе полный бокал шато петрюс и с видимым удовольствием высосал до дна. Следователь Гена следил за ним — не помрет ли. Не помер, а закусил колбаской, потом налил еще бокал, снова выпил, а метрдотелю сказал:

— Слетай, дружок, еще за одной. Неплохой у Флорентийца погребок.

— А что он заказывал? — спросил Гена.

Выяснилось, что немец, француженка и Витя Могила сделали свой заказ, но не дождались. Все произошло стремительно. Пока ждали заказ, они угощались моими блюдами — Ирэн слопала фуа-гра, немец с Могилой ударили по устрицам, совместными усилиями прикончили шабли, перешли на красное. Могила тяпнул еще пару рюмок водки — видать, вспомнил буйную молодость. Все это заняло минут десять — тут немец и свалился. А заказывал он форель, вот жаль — не попробовал.

— Соленые огурцы кто ел?

Татарников поклонился.

— И водку пили? — спросил следователь. Посмотрел на этикетку. — Где вы только эту дрянь откопали? Ее уж не производят.

Метрдотель развел руками: дескать, желание гостя. Захотел гость водки выпить.

— Не отрицаю, — сказал Сергей Ильич, — пил. Знаю, многие считают этот напиток ядом. Но, уверяю вас, действие яда замедленное. Употребляю последние тридцать пять лет, и пока цел.

— И колбасу ели?

— Вот не успел попробовать!

— А что за колбаса, кстати?

— Обыкновенная мортаделла.

Даже несведущий в языках Гена поднял брови.

— Морта… что? Дело? Морта-дело? Смертельное дело, правильно понимаю?

— Просто сорт такой, — метрдотель объяснил.

— Ах, так… Сорт такой… Интересный вариант… — Гена озирался по сторонам и не знал, что предпринять. — Зачем он в Москву приехал, немец этот? Пообедать?

— Контракт со мной подписывать, — любезно объяснил Могила. — Я открываю таможенные терминалы в Калининграде.

— Частные таможенные терминалы?

— Ну что вы, конечно нет! Таможня — дело государственное. Но внимание особым клиентам мы можем оказать — растаможка вне очереди, например. Сопровождение ценных грузов. Я предложил Клаусу пакет услуг, и он заинтересовался.

— Он также собирался приобрести мою квартиру, — добавила француженка. — Я давно купила в Москве квартиру с видом на Кремль и искала возможность ее продать. Квартира ему понравилась, мы практически договорились.

— А со мной у него намечался совместный бизнес, я хочу открыть в Берлине сеть ресторанов, — сказал Флорентиец. — Как видите, никому из нас не выгодно было господина Клауса отравить.

— А вы? — спросил следователь Татарникова.

— Мы вместе пришли, — поспешил я объяснить.

— А зачем пришли? — прямо-таки с настойчивостью спросил Гена Татарникова. — Вы уверены, что раньше покойного не видели?

— Советую, — сказал Флорентиец, — взять пробы всех блюд за этим столом. Проведите вскрытие, узнайте, какой яд использовали. Возьмите отпечатки пальцев с осколков стакана, вдруг еще кто-то стакан трогал. Наконец, советую взять с нас пятерых подписку о невыезде. Вполне вероятно, что один из нас — убийца.

— Не исключено, — сказала француженка, — что его отравили утром, а яд подействовал здесь. Некоторые яды действуют медленно.

— Бывали случаи, — заметил Могила, — что отравленной иглой ткнут. Посмотрите, может, след найдете. Иглой или, — он посмотрел внимательно на Флорентийца, — отверткой.

— Отравленной отверткой? — заозирался Гена.

— Бывали такие случаи.

Гости принялись вспоминать эпизоды криминальной хроники, Могила рассказал несколько таких историй, от которых у Гены настроение вовсе испортилось.

И тут Татарников явственно всхрапнул. Я уже минут пять наблюдал, как он клюет носом.

Татарников, признаться, несколько окосел от «Московской»; он откинулся на стуле, свесил голову и похрапывал. В лучшие свои годы он спокойно выпивал бутылку и вел беседы о древних кельтах — но возраст есть возраст; сегодня ему трех стаканов хватило.

— Не спите, Сергей Ильич, — попросил я.

— Я не сплю. Я думаю, — отчетливо сказал Татарников, не открывая глаз.

— Эх, Сергей Ильич, думайте быстрее, — сказал я ему, — а то с нас уже подписку о невыезде берут. Попали мы с вами в круг подозреваемых. По всему выходит, повод убить немца имелся только у нас. Сейчас нам Гена дело пришьет.