Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 23

— Ну, ступай. Тёплое что-нибудь возьми и расчёску!

В том, как она угадала это, послышалась Стелле не столько забота, сколько опытность куда более сильного человека. Никогда ещё Нина не казалась ей такой чужой, как в эту секунду. Она почувствовала одиночество своё.

Так, наверное, одиноко и страшно бывает дрожащему на тонких ногах оленёнку, который потерялся от матери.

— Ну, ступай же. Не то Ваня сейчас проснётся.

Стелла поднялась, обменялась с матерью долгим взглядом и ушла.

Сокровища графа Монте-Кристо

Он открыл дверь и был при этом в одних трусах. И нисколько не думал о том, что они почти незнакомы!

Закричал, стараясь за сердитостью скрыть волнение:

— Ты куда девалась?

Но мгновенно увидел, что она переоделась и что волосы пушистятся после душа:

— Вот это молодец. Вот это девочка!

Он был крепкий и жилистый такой… ещё говорят «жигулистый» — совсем не похож на рыхлого и медлительного Гору.

— Чего смотришь? — спросил он, надевая брюки. — Скелет? Отъемся! Затем и отпуск человеку дан… — Вдруг он сам себя остановил: — Слушай, ты портфель унесла? Целый вечер вчера хотел, всё забывал!

— Чего?

— Тетрадки твои посмотреть!

На следующий день из школы она не пошла домой, а прямо к нему: так уговорились.

— Давай садись! — закричал отец. — Вина хочешь попробовать заграничного?

На столе была прямо-таки умопомрачительная еда. Такой Стелла в жизни не видала.

— Ну, как я готовлю? — спросил отец, улыбаясь.

— Потряска!

— Причём со скидкой на десять процентов.

— А?..

— Обеды на дом со скидкой на десять процентов! — и засмеялся.

Он, оказывается, это всё взял в ресторане.

Обедали, обедали, обедали — чуть не полдня. А после сидели друг против друга совершенно осоловелые. В окне начинался вечер, и кремлёвские звёзды зажглись. Отец молча поднялся, перешёл на диван, щёлкнул кнопочкой бра, разрисованного под папуаса:

— Ну, давай?

Как ей было догадаться, что речь идёт о портфеле? Но Стелла догадалась. Даже взглядом не проверив, правильно ли поняла его, принесла из прихожей портфель, хотела открыть, отец покачал головой. Взял портфель, не торопясь, осмотрел его. Так девчонки иногда жарким июлем медлят разворачивать пачку мороженого, сами томят себя, чтобы получше насладиться.

Стелла смотрела на отца и улыбалась. Наконец он хрустнул одним замочком, вторым. Будто запоминал, как это было. Вынул тетрадь. И долго не раскрывал её.

— Ты чего? — спросила Стелла.

— Ничего, — ответил он тихим и необычным каким-то голосом. — Ничего… Почерк твой изучаю.

Начал медленно листать.

Это, надо заметить, далеко не самые счастливые для ученика минуты, когда родитель листает твои тетрадки. От нетерпения она стала коленями на диван у него за спиной, теперь тоже смотрела в тетрадь, мысленно приговаривая: «Ну давай же ты, перевёртывай!»

А он медленно, очень медленно листал. И Стелле даже показалось, он читает всё, что там написано. Но это было, конечно, уж совсем невозможно.

Отец повернул голову. Что в такие минуты бывает в родительских глазах? Или удовольствие, или неудовольствие — верно? Но в его глазах было волнение. Словно он узнал что-то особенное, даже больше, чем особенное. Как граф Монте-Кристо, когда держал в руках бумагу, где было написано про его будущие сокровища, то есть про всю его будущую судьбу.

Стелла улыбнулась удивлённо, а он снова опустил голову, продолжая листать — теперь это был дневник, всего две сентябрьские недели.

— Я всегда думал, — сказал отец тихо, — что не имею на тебя права. Но теперь я знаю, что должен иметь на тебя права!

Сделать это было совсем близко. И она сделала — обняла его за шею и подбородком прижалась к его макушке. И тогда он осторожно и молча взял её руки в свои и поцеловал — сначала левую, потом правую.

Главное — не делать паузы

Несколько дней она прожила как в тумане. Дома только ночевала. Она даже уроки делала у него. А отец в это время читал, лёжа на диване. Время от времени он откладывал книгу, смотрел на неё чуть ли не сердито и спрашивал:

— Ну, скоро ты? Так вообще никуда не успеем!

Это и смешило и пугало её: ведь родители, наоборот, должны говорить, что учение — наш главный труд.

Но отец был ей как бы не родителем. Родитель — это, например, Гора… такие, как Гора.

Однажды она спросила:

— Ты почему меня назвал Стелла? Это ведь ты меня назвал?

Он задумался удивлённо:

— Называл-то я… По дурости, должно быть… По молодости!

— А Нина? Разве она тебе ничего не сказала?

— Нина! — он усмехнулся, чуть передразнивая её словечко. — Мать твоя была влюблена в меня до полусмерти!

Но сказал это без превосходства, без победности какой-нибудь там неприятной. Просто как факт.

Так и не выяснили в тот раз, почему же она оказалась Стеллой. Но вдруг через некоторое время он вбежал к ней на кухню, где она домывала чашки:

— Знаю! Мне нравилось, что можно будет тебя звать Стеллочка! — Он остановился, как бы прислушиваясь к произнесённому вслух слову: — А что? Действительно красиво — Стеллочка!

Но неужели же правда по такому ничтожному поводу она всю жизнь должна мучиться из-за этого странного имени? Вечером спросила у Нины. И та, задумавшись лишь на секунду, ответила:

— Твой отец так хотел.

— Ну а ты как же? Что я, буду Стеллой всю жизнь?

Нина мягко тронула её за подбородок:

— Вот выскочишь замуж, тогда поймёшь, как это бывает!

Хм, хм… А правда, как называют детей?

Ну, в честь деда, бабушки… ведь так бывает далеко не всегда, даже скорей редко. А остальных? Остальных — любым именем, которое понравится родителям.

И всё-таки не «Стелла» же! Всё-таки думать надо! «Мне нравилось, что можно будет тебя звать Стеллочка». Это просто рехнуться!

Но отчего-то не обиделась на него, а только опять удивилась. Может быть, и она влюблена в него до полусмерти?

И он тоже влюблён в неё!

Однако и любя можно обидеться на человека. А Стелла не обижалась — некогда было, не до того.

Отец ей ни разу не сказал, что это у них всё временно. Но ведь чувствуешь! И оттого они жили, словно при прощании на вокзале. А там как? Все целуются, обнимаются, не жалеют своих чувств, не скрывают — тратят до дна. Потому что вот сейчас, через минуту человек и уедет!

Машка сказала сердито и сердобольно:

— Ты даже похудела со своим отцом. И глаза отчаянные — как перед обедом.

Стелла лишь засмеялась в ответ. А в сердце отозвался этот смех каким-то сладким и жалобном звяком. Дни пролетали быстро, и в то же время были огромны. Она спешила к отцу из школы и уже предвкушала, что он сейчас выкинет, что он ещё сегодня придумает. Она открывала дверь своим (уже своим) ключом, чуяла из кухни запах чего-то подгоревшего и слышала голос отца:

Ну что за ненормальная смехотура? Откуда он знал все эти штуки?..

— Слушай, есть идея. Мы поедем за город.

В окне смеркалось. И поэтому Стелла не без ехидства спросила:

— А у тебя фонарь есть?

— Фонарь мы купим… Давай завтра поедем, с утра!

А сегодня был четверг — до воскресенья два учебных дня…

— Знаешь, что хочу, — продолжал он, нисколько не замечая её растерянности. — Хочу взять тебя и не отпускать. Надоело мне, что ты куда-то уходишь, без конца чем-то занимаешься. Вот прикую на цепь, и будешь ты около отца, понятно? Как пожелаю на тебя посмотреть, так и посмотрю, как пожелаю тебя отшлёпать, так и отшлёпаю. Понимаешь, чего мне теперь надо?

От волнения Стелла не могла сказать ни слова и только смотрела на своего отца.