Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 22

— Я вынужден был стать смелым, понимаешь? Когда один раз на уроке физкультуры сказали: «Страхов боится», я понял, что второй раз этого не вынесу.

Вот как, значит, должна быть её фамилия — Страхова. Стелла Страхова. А её звали Стелла Романова.

В тот первый вечер они всё никак не могли наговориться, насмеяться друг на друга. Но есть, между прочим, хотелось до смерти. Вдруг отец вспомнил:

— У меня же кусок свинины в морозилке!

Стеллу охватил страх. Но такой не страшный страх, а весёлый:

— Я её готовить не умею!

— А ты готовь, как не умеешь! — он засмеялся. — Тут первый раз тоже везёт.

Она отнесла свинину на кухню, взяла в руки нож. Ну и что дальше? Отец в это время совершенно беспечно возлежал на диване. Сказал, листая книжку:

— Э! Ты чего там притихла? Боишься? Да наплевать, господи! Ну останемся без ужина.

И тут Стелла приняла решение. Заглянула в комнату:

— У тебя завтра какие дела?

— Ты!

Стелла почти готова была услышать что-то в этом роде. И всё же дух захватило от простоты и краткости его ответа. Чтобы не раздумывать больше, она быстро сняла телефонную трубку. Отец смотрел на неё.

— Нина? — и мгновенно порадовалась, что подошёл не Ваня. — Расскажи мне, пожалуйста, как готовить свинину.

— Ты где находишься? — Стелла сразу учуяла шероховатый тон недовольной родительницы. Так сейчас не хотелось это слушать. И отвечать не хотелось.

— Ты у отца, Стелла?

— Да. И я здесь остаюсь. У нас завтра общие дела! — Это последнее было уж слишком. Но отец, глядевший на неё, подмигнул и улыбнулся. Он словно и не был удивлён.

Теперь Нина долго не отвечала. Затем сказала голосом, который ничего не выражал:

— Завтра позвони, — и повесила трубку.

Потом они ели её довольно-таки сносную свинину и опять на запивку была минеральная вода. А потом просто сидели за остатками ужина. И было им не скучно!

Потом оказалось, что времени всего без десяти девять. Стелла принялась озираться по углам.

— Не ищи, — сказал отец, — его тут нет.

Телевизора…

И они засмеялись — оттого, что так хорошо умеют читать мысли друг у друга.

— Давай-ка, дочь, ложиться. Постели вот здесь. Умывайся, укладайся, а я тем временем курну на кухне.

Потом они переговаривались через темноту, как через пропасть. Казалось, их диваны стояли в километре друг от друга. А из раскрытых окон ни звука. Весь шум загораживала молчаливая каменная громада Библиотеки имени Ленина.

— А ты почему её зовёшь Нина?

Трудно объяснить тонкости семейных отношений. Они рассказам не поддаются, как оттенки запахов. Всё-таки Стелла попробовала начать и скоро забыла про все свои оттенки. Правда, раза два запиналась — где было ясно, что она Гору… тоже любит. Но рассказ уже сам тянул её, как крутая и сильная гора тянет санки, не спрашивая, хочешь ты ехать дальше или боишься, — поздно хватилась!

Так она летела вниз… Только сумела утаить про последнее свидание с Горой. Не то получилось бы, что она позвонила отцу случайно и пришла к нему, лишь чтобы Нине отомстить.

Но отца, оказывается, задело совершенно иное.

— Пошлость какая! Расстаться и быть друзьями! — усмехнулся жёстко. — Зачем же тогда расставаться? Расстаться и быть врагами — вот это я понимаю!

И замолчал, не проронив больше ни звука. Стелла долго ждала, силой воли разлепляя глаза. И наконец услышала его ровное сонное дыхание. Это был первый случай, когда она обнаружила, как быстро умеет засыпать отец. И в самых неожиданных местах.

А засыпая сама, Стелла вдруг подумала, что засыпает так же быстро, как её отец. Наверное, это у неё наследственное. И так странно ей стало, когда явилось это доказательство, что её отец действительно ей родной, что они сделаны с ним из одной общей крови, из одного мяса. И в голове у них припрятаны какие-то одинаковые секретики, которые заставляют их так одинаково быстро засыпать.

Женщина с длинной папиросой

Проснулась и сразу поняла: рано. Отец спал, ничего не чуя. Легко просыпаться — это, наверное, она взяла от Нины.

От Нины… Сразу вспомнила, где она. Поднялась сколь могла тихо. Озираясь на отца, надела платье. Вышла на пустынную погожую улицу. Воздух был так свеж, как не бывает и в лесу. Это одно из удивительных свойств Москвы, если хотя бы несколько часов её не мучать автомобильной гарью.

Никто не знает, отчего это. То ли от знаменитой московской озеленённости, то ли… то ли оттого, что Москва занимает какое-то особое положение на земле… Ведь город действительно необычный, что бы там ни говорили. Из крохотной деревушки сделаться столицей громадного государства.

Толкуют, что у Москвы выгодное географическое положение. Да мало ли других с таким же выгодным! Нет, здесь что-то есть особенное, словами плохо объяснимое. Приглядывайтесь внимательней к Москве — многое узнаете.

А Стелла пока что сосредоточенно шагала домой. Тут было всего минут двадцать ходу. А через арбатские переулки… кто их знает, так и ещё короче.

Москва спала, позёвывали милиционеры в тёплых будочках перед входами в посольства разных крошечных стран (а их здесь множество). И никому не было дела до невысокой девочки лет двенадцати-тринадцати, которая воскресным утром спешит куда-то, сжимая в руке портфель.

Перед дверью, уже держа ключ наготове, она вздохнула последний раз… Тайные надежды её оправдались: Нина и Ваня ещё спали. С быстротой реактивного самолёта она приняла душ. Волосы мокрые — не страшно. У неё волосы были не такие уж густые и к тому же довольно пушистые, сохли за одну минуту.

Вытираясь на ходу, в довольно-таки русалочьем виде выскочила из ванной. Быстро, потому что заранее подумала, как будет выглядеть, надела джинсы, жёлтую, якобы линялую рубашечку, сунула в кошелёк двадцать пять рублей, накопленных честно. Зачем эти деньги могли понадобиться, она не знала, но с ними чувствуешь себя куда уверенней.

Вот, собственно, и всё. Можно исчезать… В кухне с папиросой в красивых наманикюренных пальцах сидела Нина. Курила она, как уже было здесь сказано, редко. Причём курила всегда папиросы — длинные, словно макаронины. А чтобы Нина курила с утра, в халате, на кухне — этого Стелла не видела ни разу.

Но совсем не удивилась — теперь у них всё так. Дочь не ночует дома, мать с утра курит папиросу, Гора… и остановила мысль — до того сейчас не к месту было думать о нём.

Нина кивнула ей молча: присядь. Тронула папиросой край пепельницы. Тут Стелла вспомнила, что забыла щётку для волос, что нужно бы ещё взять какой-никакой свитеришко. Дёрнулась было встать…

— Спешишь? — это Нина спросила без всякой насмешки, даже без холодности.

А Стелла действительно торопилась… уйти до Ваниного просыпания! Мать отложила папиросу, дым вытекал из бумажного мундштука, разливался по тёмно-коричневой полировке дрожащей лужицей.

— Во сколько вернёшься?

Очень ей захотелось отвести глаза под Нининым пристальным взглядом. Нет уж!

— Рано вернусь. Завтра ведь в школу.

Что, мол, не ты мне приказала, а я сама так решила. Нина вдруг улыбнулась в ответ. Как бы не выдержала этой излишней серьёзности и улыбнулась. И Стелла сразу почувствовала: она лишь девочка, Нинина дочка, а все эти взрослые игры, трудные — не для неё!

Хотелось… пусть бы Нина сказала что-нибудь такое, отчего станет легче. Например: «Ладно, иди. Я Ванюшке придумаю, будто ты с Машей своей ускакала, хорошо?»

Однако у Нины, видно, не было сил молча брать на себя все трудности, и она сказала странную фразу, какие матерям, может быть, не следовало бы говорить своим дочкам. Да ведь сколько такого произносится на самом-то деле!

— Мне с Георгием всегда было как-то… слишком тихо… Но с ним… — она качнула головой, словно отец сидел в соседней комнате, — с ним мне всегда было слишком громко! Понимаешь ты меня? Боюсь, что ты меня не понимаешь. Ты ведь сама его дочь!

«Зачем я это сказала? — подумала мать. — Вырвалось? Другого оправдания не найдёшь…» Стрелка сидела, опустив голову. «Если б я могла её сейчас не пустить! Но не строгостью, а вот обнять бы и не пустить».