Тень Эндера - Кард Орсон Скотт - Страница 40

— Надеюсь, вы говорите не о своем ребенке?

— Я вообще не говорю о конкретном ребенке. О гипотетическом. Как узнать, был ли он генетически изменен? Путем лабораторного анализа его генов?

Антон пожал плечами.

— А что вы узнаете, анализируя гены? Они будут совершенно нормальны.

— Даже несмотря на изменения?

— Это совсем крошечные изменения. Гипотетически говоря.

— В пределах естественных вариаций?

— Это как поворот выключателя: включил — выключил.

Сам— то ген -он уже существовал, был.

— Какой ген?

— Для меня были интересны отклонения типа «счетчиков».

Аутичные. Дисфункциональные. У них бывают необычайные умственные способности. Мгновенные сложнейшие вычисления. Феноменальная память. Но в других отношениях они умственно ослаблены. Даже отсталы. Квадратные корни из двенадцатизначного числа, но полная растерянность в магазине.

Как могут они быть такими блистательными в одном отношении и такими тупыми — в других?

— Значит, этот ген?

— Нет, другой, но он представлялся мне весьма перспективным. Человеческий мозг может стать умнее. Но при этом существует, как бы сказали вы…, сделка…

— Взаимообмен?

— Ужасный обмен. Чтобы иметь такой интеллект, вы должны лишиться всего остального. Именно таким путем мозг аутичного «счетчика» добивается своих потрясающих успехов. «Счетчик» выполняет одну функцию, а все остальное его не интересует, отвлекает, мешает. Его внимание буквально неделимо или нераздельно.

— Так что в других сферах эти суперинтеллектуальные люди могут оказаться отсталыми?

— Ну, мы, во всяком случае, именно так и полагали. Исходя из собственных наблюдений. Некоторое исключение составляют так называемые мягкие «счетчики», которые все же способны сконцентрировать некоторую часть своих способностей на явлениях реальной жизни. И тогда я подумал…, но я не могу вам сказать, о чем я подумал, так как на меня был наложен запрет…

И Антон беспомощно улыбнулся сестре Карлотте. Ее сердце упало. Тем, от кого можно было ожидать утечки секретной информации, в мозг имплантировалось крошечное приспособление, которое в случае возникновения сильного волнения, вызванного разговором на запретную тему, посылало в мозг волну паники. Такие люди подвергались периодической проверке, чтобы убедиться, что разговор на запретную тему у них, как и раньше, вызывает достаточно сильное волнение. Разумеется, это было вторжение в частную жизнь, но если сравнить его с практикой заключения в тюрьмы или даже убийства людей, которым была доверена важная секретная информация, такое вторжение можно счесть вполне гуманным.

Это, разумеется, объясняло, почему сестре Карлотте казалось, что Антона все окружающее почему-то смешит. Ему приходилось быть таким. Если бы он позволил себе рассердиться или разволноваться, то есть если бы появилась сильная негативная эмоция, тогда на него немедленно могла бы обрушиться волна панического страха — даже если запретные темы и не затрагивались. Сестра Карлотта как-то читала статью, в которой приводились слова жены человека с таким же приспособлением. Она сказала, что их семейная жизнь никогда еще не была такой безоблачной и счастливой, так как ее муж ко всему относится спокойно и с мягким юмором. «Дети просто обожают его, а раньше они со страхом ждали его возвращения домой». Согласно автору статьи, эти слова были сказаны всего за несколько часов до того, как муж покончил с собой, бросившись с высокой скалы. Жизнь, видимо, стала лучше для всех, кроме него самого.

И вот теперь сестра Карлотта встретила человека, который был лишен доступа даже к собственным воспоминаниям.

— Какой позор! — сказала сестра Карлотта.

— Подождите чуть-чуть. Я так одинок. Вы же сестра милосердная, верно? Сжальтесь над одиноким стариком и погуляйте со мной немножко.

Она хотела было отказаться и сразу уйти. Однако в этот момент он откинулся на спинку стула и стал дышать медленно, глубоко, регулярно, закрыв глаза и одновременно что-то тихонько мурлыча себе под нос.

Ритуал обретения спокойствия. Так…, в тот самый момент, как он пригласил ее погулять, Антон, видимо, ощутил слабый приступ тревоги, который чуть не послал сигнал имплантированному приспособлению. Это значило, что в его приглашении было нечто серьезное.

— Конечно, я с удовольствием пройдусь с вами, — ответила сестра Карлотта. — Хотя, должна заметить, наш Орден почти не имеет дела с оказанием милосердия в индивидуальном порядке. Наши претензии куда амбициознее. Мы хотим спасти весь мир.

Антон хмыкнул.

— Если спасать по одному, то можно, пожалуй, и не успеть, так что ли?

— Мы отдаем наши силы наиболее крупным проблемам человечества. Спаситель умер, чтобы искупить наши грехи. Мы стараемся очистить других людей от последствий греховности.

— Очень любопытный религиозный поиск, — заметил Антон. — Вот и я пытаюсь понять, можно ли рассматривать мою прежнюю научную деятельность как служение человечеству или просто как грязь, которую кому-то вроде вас придется вычищать.

— Я тоже думала об этом, — отозвалась сестра Карлотта.

— А узнать нам не дано.

Они вышли из сада в аллею, которая тянулась позади дома, потом на улицу, перешли ее и двинулись по тропинке через неухоженный парк.

— Эти деревья очень стары, — заметила сестра Карлотга.

— А сколько лет вам, Карлотта?

— Субъективно или объективно?

— Держитесь григорианского календаря — он все же уточнялся позже.

— Этот отход от юлианского ваш русский желудок все еще не может переварить?

— Нам из-за этого дела пришлось свыше семидесяти лет называть Ноябрьскую революцию Октябрьской.

— Вы слишком молоды, чтобы помнить коммунистический режим в России.

— Наоборот, я слишком стар и держу в голове воспоминания всех своих родных. Я хорошо помню то, что произошло задолго до того, как я родился. Я помню даже события, которых вообще не было. Я живу в памяти.

— Приятное место для проживания?

— Приятное? — Его передернуло. — Мне приходится смеяться надо всем этим. Иначе нельзя. Там так сладко и так печально — все трагично и ни из чего не извлечено уроков.

— Ибо человеческая природа неизменна.

— Я пытался представить себе, как Бог мог бы выполнить свою работу получше, когда творил человека. По своему подобию, насколько я помню?

— Он сотворил мужчину и женщину. Автоматически вопрос о его собственном образе слегка затуманился, как считают некоторые.

Антон расхохотался и довольно игриво шлепнул ее по спине.

— Вот уж не думал, что вы можете подшучивать над такими вещами. Я приятно удивлен.

— Рада, что сумела немного скрасить ваше мрачное существование.

— Вот, и тут же воткнули шип в мою бедную плоть. — Они достигли места, откуда открывался вид на море, лишь чуть менее красивый, чем с террасы дома Антона. — Мое существование не такое уж мрачное, Карлотта. Ибо я могу в праздности радоваться зрелищу великого компромисса Господа Бога, который сделал нас такими, какие мы есть.

— Компромисса?

— Ну вы же знаете: наши тела могли бы жить вечно. Мы можем не стареть. Наши клетки живут. Они могут чинить себя, могут воспроизводить себя и заменяться новыми. Они являются механизмом, который может восстанавливать даже костную ткань. Менопауза вовсе не означает, что женщина больше не может рожать детей. Наш мозг не обязан разрушаться, теряя память о прошлом или способность усваивать новое. Но Бог уже при нашем рождении вкладывает в нас смерть.

— Вы, кажется, заговорили о Боге серьезно?

— Бог вложил в нас неизбежность смерти, но он же дал нам и разум. У нас есть почти семьдесят лет или около того жизни, а если быть осторожными, то и девяносто. Говорят, что где-то в горах Грузии продолжительность жизни может достигать и ста тридцати, но лично я в это не верю. Они там все лгуны и наверняка бы поклялись, что вообще бессмертны, если бы от них не потребовали доказательств. Но жить мы могли бы вечно, если бы согласились прожить все это время дебилами.