Театр Теней - Кард Орсон Скотт - Страница 42

Прекрати. Думай о том, что тебе следует делать, глупец.

О том, что тебе следует писать и публиковать, как Локи и как Демосфену, чтобы поднять народы свободных стран, возмутить правительства стран, которыми правят сверху. И нельзя допустить, чтобы эти слова затерялись среди потока новостей и событий. Но трудно привлечь внимание людей к войне, где не стреляют. Войне, идущей в далеких землях. Какое дело аргентинцам, что Индией правят люди, которых народ не выбирал? Фермеру в Калахари, ухаживающему за своими светособирающими экранами, что до того, что в Таиланде кого-то пинают ногой в лицо?

У Китая нет планов на Намибию или Аргентину. Война окончена. Так может, хватит орать впустую и пусть люди спокойно зарабатывают деньги?

Вот был истинный враг Питера. Не Ахилл. Не Китай даже. Апатия остального мира – вот что играет им на руку.

А я в космосе, лишен свободы передвижения, зависим куда более, чем раньше. Потому что если Графф решит не посылать меня обратно на Землю, то я не смогу улететь. Другого транспорта нет. Вроде бы он полностью на моей стороне. Но на самом деле его лояльность принадлежит этим отродьям из Боевой школы. Он рассчитывает использовать меня, как я рассчитывал использовать Ахилла. Я ошибся. А он может оказаться прав.

После такого долгого перелета злило, что, уже оказавшись здесь, надо было ждать, пока шаттл протанцует вдоль линии причалов. Смотреть было не на что. «Окна» были закрыты, потому что в невесомости голова кружится, если смотреть, как вертится все быстрее Земля, когда шаттл подстраивается под вращение колеса станции.

Может быть, уже моя карьера позади. Может, я уже заработал то упоминание в истории, которое у меня будет, – всего лишь сноска в чьей-то биографии, параграф в учебнике.

Может, действительно, лучшее, что можно сделать для восстановления моей репутации, – это если бы меня сейчас красиво убили.

Но, судя по развитию событий, мне предстоит погибнуть при несчастном случае в воздушном шлюзе, когда шаттл причалит к станции.

– Перестань себя жалеть, – сказала мать.

Он посмотрел на нее сердито.

– Ничего, я такого не делаю!

– И хорошо. Злись на меня, все лучше, чем раскисать.

Он хотел огрызнуться, но понял, что нет смысла отрицать вещи, очевидные для них обоих. Он действительно был угнетен, и действительно ему надо было работать. Как в день пресс-конференции, когда родители вытащили его из кровати. Это унижение ему повторять не хотелось. Он будет делать свою работу, и родителям не придется подгонять его, как ленивого школьника. И он не будет на них рявкать, когда они всего лишь говорят правду.

И потому Питер улыбнулся:

– Брось, мать. Ты же знаешь, что, если бы я горел, никто бы не дал себе труда даже на меня помочиться.

– Ну-ну, сынок, будем честными, – вмешался отец. – Сотни тысяч людей сделают это с удовольствием, только попроси. И несколько десятков тысяч готовы сделать это без всякой просьбы, если представится возможность.

– Да, слава имеет свои преимущества, – заметил Питер. – А у кого окажется пустой пузырь, поучаствуют плевками.

– Какие вы мерзости говорите, – сказала мать.

– Ты так говоришь, потому что это твоя работа, – ответил Питер.

– Тогда мне за нее недоплачивают. Потому что рабочий день получается ненормированным.

– Твоя роль в жизни. Очень по-женски. Мужчин надо цивилизовать, и именно ты должна это делать.

– И я явно не справляюсь.

В этот момент сержант МФ, исполнявший во время полета обязанности стюарда, пригласил их на выход.

Поскольку шаттл причалил к центру станции, гравитации не было. Питер и его родители поплыли вперед, хватаясь за поручни, а стюард вбросил их сумки в шлюз сразу за ними. Сумки были перехвачены парой ординарцев, явно уже сотни раз выполнявших такую операцию и никоим образом не потрясенных, что лично Гегемон прибыл в министерство колоний.

Хотя скорее всего здесь никто не знал об этом. Питер с родителями прибыли по фальшивым документам, конечно, но все же Графф должен был кому-то на станции сказать, кто они такие.

Ну, вряд ли ординарцам.

И только когда они уже достаточно далеко прошли по спице колеса, когда уже четко определялся верх и низ, их встретил кто-то из более высокопоставленных сотрудников. Человек в сером костюме – форма министерства колоний – ждал у выхода из лифта с протянутой рукой.

– Здравствуйте, мистер и миссис Реймондс. Я заместитель министра Димак. А это, очевидно, ваш сын Дик.

Питер слабо улыбнулся, услышав псевдоним, который Графф ему присвоил.

– Скажите мне, будьте добры: кто знает, кто мы на самом деле? Нам тогда не придется разыгрывать этот фарс.

– Знаю я, – негромко ответил Димак, – и больше никто на станции. И я предпочел бы сохранить это положение.

– Графф здесь?

– Министр колоний возвращается с осмотра недавно оснащенного нового корабля. Через две недели ему предстоит первый рейс, и вы не поверите, какое здесь будет движение. По шестнадцать шаттлов в день, и все это для колонистов. Грузовики пойдут прямо в сухой док.

– А водный док здесь тоже есть? – невинно спросил отец.

Димак ухмыльнулся:

– Флотская терминология очень живуча.

Вдоль по коридору Димак провел их к вертикальной трубе, и они спустились за ним по шесту. Гравитация была еще достаточно слабой, чтобы это было просто даже для родителей – им как-никак было за сорок. Димак помог им выйти в нижний – и потому более «тяжелый» коридор.

На стенах были старомодные полосы направлений.

– Отпечатки ваших ладоней уже зарегистрированы, – сказал Димак. – Приложите руку вот сюда, и вам покажут путь в вашу комнату.

– Это осталось от прежних дней? – спросил отец. – Хотя мне трудно себе представить, чтобы вы здесь были, когда…

– Был. Я тогда был нянькой для групп новых детей. Боюсь, что не для вашего сына. Но для вашего знакомого.

Питер не хотел ставить себя в жалкое положение, перечисляя известных ему выпускников Боевой школы. У матери таких волнений не было.

– Петры? – спросила она. – Сурьявонга?

Димак наклонился поближе, чтобы голос нельзя было подслушать:

– Боба.

– Он наверняка был замечательным ребенком.

– Выглядел он тогда трехлетним. Никто не верил, что он уже по возрасту сюда может быть допущен.

– Сейчас он так не выглядит, – сухо сказал Питер.

– Да, я… я знаю о его состоянии. Это не обнародовано, но полковник Графф… то есть министр, он знает, что мне небезразлично, что происходит с… со всеми моими детьми, конечно, но этот был… я думаю, что первый учитель вашего сына точно так же к нему относился.

– Надеюсь, – сказала мать.

Сантименты стали такими приторными, что Питеру пришлось стиснуть зубы. Он приложил ладонь к пластине у входа, и загорелись три полосы.

– Зеленая-зеленая-коричневая, – сказал Димак. – Но скоро вам это будет уже не нужно. Здесь не мили открытого пространства, где можно потеряться. Эта система полос всегда предполагает, что вы хотите вернуться к себе в комнату, кроме тех случаев, когда вы включаете пластину рядом со своей дверью – тогда она думает, что вам нужно в туалет, – к сожалению, у нас туалеты не в комнатах, а отдельно. Но если хотите пройти в кают-компанию, хлопните пластину дважды, и она вас поймет.

Он показал Виггинам помещение, где они будут жить, – длинную комнату с рядами коек по обеим сторонам узкого прохода.

– Боюсь, что у вас будет компания в течение той недели, что мы будем загружать корабль, но долго здесь никто не задержится, а потом комната в вашем распоряжении еще на три недели.

– У вас запуск каждый месяц? – спросил Питер. – И откуда же берутся средства на такую скорость?

Димак посмотрел безмятежным взглядом:

– Мне неизвестно.

Питер наклонился и, подражая Димаку, сказал заговорщицким тоном:

– Я – Гегемон. И официально ваш начальник мне подчиняется.

Димак шепнул в ответ:

– Вы спасаете мир, а мы финансируем программу колонизации.