Театр Теней - Кард Орсон Скотт - Страница 41

– Извини, неудачно пошутил. Но послушай, Петра, я за этот перелет кое-что понял. Ахилл – не мистическая сила. Я точно знаю, чего он хочет.

– И чего? Кроме нашей смерти.

– Он хочет, чтобы мы знали, что дети живы. Он пока даже их не станет имплантировать. Он оставит для нас кое-где следы, чтобы мы по ним пошли – ничего слишком очевидного; он хочет, чтобы мы думали, будто сами раскопали то, что он пытается скрыть. Но мы найдем, где они, потому что он хочет, чтобы мы нашли. Они все будут в одном месте. Потому что он хочет, чтобы мы за ними явились.

– Наживка.

– Не просто наживка. Он мог бы послать нам записку прямо сейчас, если бы этого хотел. Это еще не все. Он хочет, чтобы мы считали себя очень умными, раз сами нашли, где они. Он хочет, чтобы исполнились надежды их спасти. Чтобы мы дрожали от нетерпения и влетели в ловушку совершенно неподготовленными. И тогда он увидит, как мы переходим от триумфа к отчаянию – перед тем, как нас убить.

Боб был прав, и Петра это знала.

– Но как можно даже притвориться, что любишь такое чудовище?

– Ты опять не поняла. Ему нужно не наше отчаяние, а наша надежда. У него ее не бывает, он не понимает, что значит это слово.

– Ладно, брось. Честолюбец живет надеждой.

– У него нет надежды. Нет мечты. И он пробует все, чтобы их обрести. Он проходит через движения любви и доброты или чего угодно, что может помочь, и все это для него ничего не значит. Каждая победа оставляет у него лишь голод по следующей. Он рвется обрести что-то, что в жизни действительно имеет смысл. Он знает, что у нас это есть. У обоих у нас, даже еще до того, как мы нашли друг друга, это было.

– Я думала, ты прославлен своим отсутствием веры.

– Как видишь, Ахилл знает меня лучше, чем я себя знал. Он увидел это во мне – то же, что видела сестра Карлотта.

– Разум?

– Надежду, – ответил Боб. – Неугасимую надежду. Мне никогда не приходила на ум мысль, что нет решения, нет шансов выжить. Интеллектуально я могу это воспринять, но никогда мои действия не основаны на отчаянии, потому что я никогда не могу до конца поверить, что выхода нет. Вот почему он так хочет до меня добраться. И до тебя, Петра. Ты важнее меня. А наши дети – они и есть наша надежда. Совершенно безумная надежда, но мы же их сделали?

– Ага, – сказала Петра, охватив картину. – Убить нас так, как он убил сестру Карлотту, издали, ему мало. Он хочет, чтобы мы увидели наших детей у него в руках.

– И когда мы поймем, что не получим их назад, что нам предстоит погибнуть, когда надежда нас покинет, он думает, что она перейдет к нему. То есть раз у него будут наши дети, у него будет и наша надежда.

– Так оно и будет, – сказала Петра.

– Но надежды он не получит, – возразил Боб. – Он не способен надеяться.

– Все это очень интересно, но полностью бесполезно.

– Как ты не понимаешь? Именно так мы сможем уничтожить его.

– То есть?

– Он попадет в яму, которую выкопал нам.

– У нас нет его детей.

– Он надеется, что мы придем и дадим ему то, что он хочет. А мы придем подготовленные, чтобы его уничтожить.

– Он собирается поставить на нас западню. Если мы вломимся силой, он либо ускользнет, либо – если увидит, что обречен, – убьет наших детей.

– Нет, мы ему дадим захлопнуть капкан. Войдем прямо в него. И когда мы предстанем перед ним, мы увидим его в момент его триумфа. А такой момент для любого человека – момент его величайшей глупости.

– Не надо большого ума, если все стволы у тебя в руках.

– Остынь, Петра, – сказал Боб. – Я верну наших детей. При этом я убью Ахилла. И сделаю я это быстро, любимая. Раньше, чем умру.

– Это хорошо, – рассудительно заметила Петра. – Позже тебе было бы трудно.

И она заплакала, потому что, вопреки всем словам Боба, надежды у нее не было. Ей предстояло потерять мужа, а детям – отца. Никакая победа над Ахиллом не изменит того факта, что Боба ей предстоит потерять.

Он снова обнял ее, прижал к себе, поцеловал в лоб, в щеку.

– Носи нашего ребенка, – сказал он. – А я верну домой его братьев и сестер еще раньше, чем он родится.

14

Космическая станция

В космическом лифте было скучно, как и предполагал Питер. Вроде воздушного перелета, только дольше и без видов из окна.

Слава богу, у родителей хватило здравого смысла не предаваться сантиментам по поводу перелета на шаттле к министерству колоний. Все-таки это та самая станция, где была Боевая школа. Им предстояло ступить именно туда, где драгоценный Эндер одержал первую победу – да, убил мальчишку.

Но в космосе не остается следов. И ничто не подсказывало, каково было Эндеру лететь сюда. Они ведь уже не дети, оторванные от дома. Они взрослые, и в их руках может быть судьба мира.

А это уже, надо сказать, совсем как у Эндера.

Когда сюда прибыл Эндер, все человечество объединилось. Ясно было, кто враг, опасность была реальной, а Эндеру даже не надо было знать, что он будет делать, чтобы победить.

По сравнению с этим задача Питера была сложнее. Она могла казаться проще – найти по-настоящему умелого убийцу и ликвидировать Ахилла.

Но все было не так просто. Во-первых, Ахилл, сам будучи убийцей и нанимателем убийц, к такому заговору будет готов. Во-вторых, просто убить Ахилла мало. Не он был той армией, что оккупировала Индию и Индокитай. Не он был правительством, которое правило больше чем половиной населения Земли. Убив Ахилла, еще надо будет исправить все то, что он натворил.

Как с Гитлером во времена Второй мировой войны. Без Гитлера у Германии никогда бы не хватило наглости завоевать Францию и докатиться до ворот Москвы. Но если бы убить Гитлера непосредственно перед вторжением в Россию, то очень вероятно, что общим языком Международного Флота был бы немецкий. Потому что именно ошибки Гитлера, его слабости, его страхи, его ненависть проиграли вторую половину войны, как его напор, его решения выиграли первую половину.

Убить Ахилла – это может означать всего лишь гарантированное подчинение всего мира Китаю.

Но все же, если его не будет, Питеру будет противостоять разумный противник. И его сторонники не будут так суеверно запуганы. Как Петра, Боб и Вирломи сбежали из Риберао-Прето при одной мысли о появлении Ахилла… хотя оказалось, что они не ошиблись, все же страшно осложняла жизнь необходимость работать в одиночку, если не считать отца и мать.

А так как это были единственные люди, на которых он мог положиться, их надо считать.

Он и рассчитывал на них, но и злился тоже. Он знал, что это нерационально, но всю дорогу до министерства колоний его преследовало жгучее воспоминание, как родители в детстве его строжили, а Эндер и Валентина ничего неправильного сделать не могли. Будучи в основе своей человеком рациональным, он отметил должным образом тот факт, что после отбытия Эндера и Валентины в колонии родители стали его полностью поддерживать. Спасали его не один раз. Большего он не мог бы просить, даже если бы они его действительно любили. Они выполняли свой родительский долг, и даже с избытком.

Но это не снимало боль прошлых лет, когда все, что он делал, считалось плохим, любой его естественный инстинкт – оскорблением их версии Бога. Ну ладно, но при всем вашем осуждении помните вот что: это Эндер оказался Каином! А вы всегда думали, что это буду я.

Дурак ты, дурак, дурак, оборвал себя Питер. Эндер не убивал брата, Эндер защищался от врагов. Как и я.

Мне надо это преодолеть, говорил он себе снова и снова во время перелета.

Жаль, что здесь не на что смотреть, кроме этих дурацких телеэкранов. Или похрапывающего папы. Или матери, которая поглядывает на меня и подмигивает. Подмигивает! А почему бы не улыбнуться? Не посмотреть на меня с тем выражением обожания, как, бывало, на Эндера или Валентину? Их-то она любила.