Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий - Страница 24

— Дружинин звонил?

— Звонила его жена. Некультурная женщина, — спокойно ответила Манька, отправляя в накрашенный рот две яблочных дольки. — Велела передать мужу — пусть срочно объявится дома…

— Я спрашиваю не о жене — о Дружинине! — раздраженно перебил глава фирмы. Ну, что за коллектив подобран: и младший детектив и секретарша — оба болтуны. — Звонил он или нет?

Содержимое салфетки уменьшилось еще не две дольки. Подумав, толстуха бережно завернула оставшуюся порцию и положила ее в ящик стола. Поглядела в зеркальце и принялась за любимую процедуру — макиияж.

— Я кого спрашиваю? — повысил голос окончательно взбешенный сыщик. — Дождешься — уволю. Без выходного пособия и прочих льгот.

— Нет, не звонил, — флегматично отреагировала на угрозу увольнения непрошибаемая девица.

Одарив ее бешенным взглядом, Романов выскочил из офиса и поехал домой. Успокоившись, подумал, что зря он так взбеленился, при всей своей флегматичности и любви к макияжу, Манька — идеальная секретарша. Заказчики липнут к ней, как мухи к варенью, неперспективных она отваживает с таким умением и выдержкой — уходят без обиды. В делопроизводстве фирмы, ранее запущенном до предела, с"умела навести порядок.

Ну, нет, с Петькой и Маней он ни за что не расстанется…

Вечером уселся за кухонный стол и распечатал очередную стопку писем из дедова архива. Дашка не появлялась, наверно, передумала переселяться. Впрочем, сейчас Романов думал не о соседской девчонке — чистал и перечитывал пожелтевшие листы, заполненные мелким убористым почерком старшины Сидякова…

Глава 8

«… Живу по-прежнему. Катастрофически старею, дают о себе знать вроде бы зажившие раны, портится характер. Как говорила жена, царство ей небесное, я и в молодости был далеко не сладость. Часто по ночам снится родная деревня, друзья, подруги. Просыпаюсь в поту. Правильно ли я прожил свою жизнь, не оставляю ли после себя какие-нибудь грязные следы? Вроде бы — все гладко и чисто…»

Бывший старшина, ныне — пенсионер Прохор Сидякин.

Приволжская деревня Степанковка разместилась по обоим берегам речки Ушица. Что касается названия деревни, то местные жители уверены — начало ей дал атаман Степка Разин. Дескать, останавливался здесь во время очередного похода, полюбилась ему говорливая речушка, лесок с множеством ягод и грибов. Вот и поселил он на берегу Ушицы своих раненных казаков.

Отсюда и название поселения.

А странное название речушки расшифровывается намного легче. Казалось бы, ничего особенного, в засушливые годы — незатейливый ручеек, в половодье — чуть уже матушки Волги. Но рыбы в ней — невообразимое количество. Местные рыболовы все лето жарят, вялят и солят окуней и лещей, никто без полного ведра с рыбалки не возвращается.

Отсюда — Ушица.

На левом берегу избы покрепче, огороды пообильней, населения побольше. Начальная школа, магазин, сельсовет. На правом — нищенские хибарки, запушенные садики. Здесь живут, в основном бедняки. Бревенчатый мостик, соединяющий два части деревни — граница между враждующими группировками молодежи.

Незатейливая деревушка — родина трех неразлучных друзей. Любовь к ней пронесли они через всю свою жизнь.

Весной 1915 года в учительской семье появился первенец — голубоглазый крепыш. Отец — директор начальной школы, одновременно, учитель математики.

Мать преподавала русский язык. Как тогда называлось — словесность.

Молодожены приехали из Питера и обосновались в скромной деревеньке. Их не прельщали театры и балы северной столицы, свое предназначения учителя видели в крестьянских детях, образованию которых они посвятили себя.

Рожала учительница дома под надзором бабки-повитухи. От поездки в уездный городишко категорически отказалась. Во первых, дома и стены помогают — старая истина, во вторых, ей не хочется отрывать от работы мужа, которому и без того приходится совмещать преподавание математики и литературы.

Наконец, долгожданное событие свершилось, тишину школьного домика нарушил недовольный писк младенца. Единственные люди, поздравившие учителей — толстая бабка-повитуха с хитрыми глазами и школьная уборщица. Первая подшлепнула младенца, обмыла его, завернула в кусок холстины и передала отцу. Вторая, как водится, прослезилась.

— Погляди, батюшка, какого богатыря произвели на свет Божий. Крепкий, головастый, не иначе, как пойдет в учителя… Растите сынка, делайте из него настоящего мужика.

Уборщица положила рядом с роженницей скромный букетик, покивала сухой головой, что-то невнятно прошептала. Будто помолилась.

Так родился Семен Видов, будущий «вечный комбат»…

Годом позже, глубокой осенью, благодать посетила лачугу батрака Сидякина. Вообще-то рождение в бедняцкой семье еще одного рта благодатью можно поименовать только злую шутку. Прошка — пятый ребенок в семье.

— Когда кончишь таскать пискунов? — угрюмо обратился «счастливый» отец к такой же «счастливой» матери. — В избе не продохнуть, жратвы осталось на месяц, не больше, а ты…

— Реже бы старался, — не открывая обведенных синевой глаз отреагировала женщина. — Каждую ночь забираешься. Вот и детишки нарождаются… Не горюй, Назар, не греши — как-нибудь прокормим…

— Прокормим, — безнадежно согласился Назар. — Как не прокормить, коли народился?… Токо ты, мать, не больно отлеживайся, корова не доена, птица не кормлена, детишки соплями умываются.

— Не ругайся, отец, завтра с утра поднимусь, все исделаю.

Будущий старшина пищал во всю мочь, тискал ручонками материнскую грудь.

Зимой семнадцатого года, аккурат под Рождество, появился ребенок и у одинокой молодухи, продавщицы сельской лавки. На второй день после родов Мария принесла в лавку орущий сверток и встала за прилавок. А что остается делать, если недовольный хозяин за нерадение может вышибить ее нп улицу вместе с дочерью?

Бабы-покупательницы хитро переглядывались, потихоньку чесали языки. Дескать, не иначе Машке брюхо надуло каким-нибудь ветром. Ведь безмужняя молодка, откуда ей рожать?

Толстый владелец лавки, вдовец, хитро ухмылялся в густую бороду. Уж он-то отлично знал, кто произвел на свет девчонку. Год тому назад забрался в каморку, в которой спала продавщица, и навалился на сонную девку. Та сопротивлялась недолго, под грубыми мужскими ласками расслабилась и раздвинула крепко сжатые коленки. На третюю ночь Терещенко снова появился в каморке. Потом постельные утехи стали повторяться систематически. Будто продавщица превратилась в законную супругу, выполняющую извечную женскую обязанность.

Через девять месяцев она разродилась…

— Кого в отцы писать, беспутная? — хмуро осведомился батюшка, выполнив обряд крещения. — Не на Святого же Петра грешить?

— Конечное дело не на святого, — согласилась молодуха. — А вот кто меня обрюхател сама не ведаю… Кто знает? — поглядела на иконостас молодая мамаша. Будто в ее беременности, действительно, повинен кто-нибудь из чудотворцев. — Деревенские мужики все время облизываются, вдруг от этого облизывания и грех произошел, — подумала и вдруг выпалила. — Пиши мово хозяина, Ивана. Вдруг от него понесла.

Дьячок прыснул в кулак, батюшка осуждающе покачал лохматой головой.

— Не в меру ты, прости Господи, бойкая. Но так и быть, запишем твою дочь Ивановной. Авось, Терещенко не особо осерчает.

— Вообче не осерчает, — заверила продавщица, кривя искусанные до крови губы. — Церковь одарит чем-нибудь.

Младенца нарекли Клавдией.

Хозяин выждал неделю — надо же дать работнице оклематься от родов! — потом снова попытался восстановить прежние отношения. Не получилось — дверь каморки заперта на прочный засов.

— Ты что ж это, паскуда, позволяешь? — гулко прорычал раздосадованный любовник. — Отвори!

— Не отворю, Иван Михалыч, — твердо ответила женщина. — Обвечаемся тады хоть ложкой хлебай, а без венца больше не получится!