Ночь в одиноком октябре - Желязны Роджер Джозеф - Страница 20

Он помолчал, изворачиваясь под солнечными лучами и блестя своими чешуйками.

– Нет, – ответил он чуть погодя. – Можно уже не ходить туда.

– Почему?

– Я и так знаю, что там его нет.

– Но откуда?

– Я вышел на прогулку прошлой ночью, – сказал он, – взобрался на сливовое дерево и стал ждать. Я разузнал, где чаще всего кормится Игл. Когда он прилетел к сливе, я сказал:

– Добрый вечер, Игл.

– Это ты, Ползец? – ответил он.

– Разумеется, кто же еще? – отозвался я. – Как поживаешь?

– Хорошо, хорошо, – просвистел он. – А тебе как ползается?

– О, капитально, – сказал я. – Насколько я понял, ты прилетел поужинать?

– Да. В последнее время я частенько сюда залетаю, эти сливы – мои самые любимые, отличная закуска после жучков. Я предпочитаю самое вкусное оставлять напоследок.

– Само собой, – прошипел я. – Славное завершение ночных трудов. А скажи мне, – пожив с Растовым, я немного поднаторел во всех этих вопросах, – ты никогда не пробовал опавших слив, что уже полежали на земле, сморщились и покрылись трещинками, тех, что так неаппетитны на вид?

– Нет, – ответил он, – ведь это глупо: на дереве осталось столько хороших слив!

– А, – продолжал я, – но только внешность может быть обманчива, и «хороший» – понятие весьма относительное.

– Что ты имеешь в виду?

– Я тоже обожаю всякие фрукты и разгадал кое-какие их секреты. Сливы, что лежат вон там, на земле, куда лучше тех, что до сих пор свисают с ветвей.

– Да как такое может быть? – изумился он.

– Весь секрет заключается в том, что, пока они лежат там, навек лишенные источника, ранее наполнявшего их жизнью, они призывают на помощь все оставшиеся жизненные силы, чтобы войти в новую стадию созревания. Да, верно, процесс сей иссушает их, но таким образом они создают внутри себя новый, совершенно особый эликсир, стоящий несравнимо выше презренного сока, который ты сосешь из плодов, висящих на ветках.

– Они становятся вкуснее?

– Нет. Даже наоборот. Но здесь суть не во вкусе. Здесь дело во внутренней напоенности.

– Думаю, стоит их попробовать.

– Ты не разочаруешься. Настоятельно рекомендую.

Он опустился на землю, выбрал одну из тех слив, на

которые я указывал, и впился в нее.

– Тьфу! – вскричал он. – Экая гадость! Перезрелые и…

– Погоди, погоди, – молвил я. – Откуси еще кусочек, проглоти, потом все заново. Немножко надо подождать.

И он попробовал – еще, и еще, и еще. Спустя какое-то время он обратился ко мне:

– У меня словно голова начала кружиться. Но это не так уж и неприятно. По сути дела…

И он снова приник к сливе, на этот раз с куда большим энтузиазмом. А потом взялся за другой плод.

– Ползец, ты был прав, – пробормотал он по прошествии некоторого времени. – В них есть что-то такое особое. Внутри теперь тепло-тепло.

– Да, – согласился я.

– И голова кружится, но это не совсем то, что обычное головокружение. Такое приятное чувство…

– Попробуй еще. Не бойся, – посоветовал я. – Соси сколько душе будет угодно.

Вскорости речь его стала настолько бессвязной, что мне пришлось соскользнуть с дерева, чтобы не пропустить ни единого слова из его ответа на мой вопрос. Первым делом испросил:

– Ты ведь был с Графом, когда он подыскивал себе новые могилы, да?…

Так я узнал о расположении могил и о том, что прошлой ночью тот переехал на новое место жительства, – закончил рассказ Ползец.

– Ловко, – отозвался я. – Хорошая работа.

– Надеюсь, когда он проснулся, ему было не так худо, как мне пару дней тому назад. Я не стал задерживаться там, ибо, насколько я понимаю, проснуться в таком состоянии и еще увидеть прямо перед собой змею – самое гнусное дело. Во всяком случае, так утверждает Растов. Когда же мне в последний раз пришлось испытать то же самое, первое, что я увидел проснувшись, – это цыганский табор. А потом, естественно, тебя.

– И сколько могил, помимо склепа?

– Две, – ответил он. – Одна – на юго-западе, а другая – на юго-востоке.

– Я хочу осмотреть их.

– Я отведу тебя. Та, к юго-западу, ближе. Пойдем сначала туда.

Мы пустились в путь по местам, которые раньше мне посещать не доводилось. Вскоре мы вышли к маленькому кладбищу, обнесенному ржавой железной изгородью. Калитка не охранялась, я толкнул ее плечом, и мы вошли.

– Сюда, – показал Ползец, и я последовал за ним. Он провел меня к небольшому мавзолею под облетевшей ивой.

– Вот, – сказал он. – Первый склеп справа не заперт. Внутри стоит новый гроб.

– А Граф там?

– Вроде нет. Игл сказал, что сегодня он будет спать в другой могиле.

Тем не менее, я вошел и подергал лапой защелку гроба. Наконец я понял, как он открывается. Крышка откинулась. Гроб был совершенно пуст, если не считать горсточки грязи на дне.

– Выглядит весьма правдоподобно, – заметил я. – Отведи меня теперь в другое место.

Мы покинули кладбище и направились на восток. По пути я спросил:

– Игл не говорил, когда были устроены эти могилы?

– Несколько недель тому назад, – ответил он.

– Перед тем, как луна спала, или после?

– Перед. Он делал на этом особый упор.

– Следовательно, созданный мною образ снова рушится, – сказал я, – а казалось, все так идеально подходит друг к другу.

– Да, жаль.

– Ты уверен, что именно так он и сказал?

– Абсолютно.

– Проклятье? Над нашими головами ярко светило солнце, по небу неспешно ползли небольшие облачка – как всегда, они сходились в единую грозовую пелену над домом Дорогого Доктора, дальше к югу. Веял прохладный северный ветерок. Нас со всех сторон окружали яркие осенние краски; коричневые, красные, желтые, – земля была сыровата, хотя не чавкала под ногами. Я вбирал в себя ароматы леса и земли. Над далекой каминной трубой курился витиеватый дымок, я вспомнил о Древнейших богах и подумал, насколько же изменится этот мир, если им откроют врата. Мир и без вмешательства свыше может быть весьма красив, а может быть мерзок до отвращения; мы сами научились справляться с существующим порядком вещей, разработали свои категории добра и зла. К некоторым богам лучше обращаться душой, нежели искать их во плотя. Что же касается Древнейших, я не видел никакого смысла пытаться иметь дело с кем-то, кто уже преступил все возможные границы. Я предпочитаю рассматривать такие вещи абстрактно – платоновские реальности и все прочее, – а не обременять себя их физическим присутствием… Я вдохнул едкий дым пылающих поленьев, запахи свежей земли и гниющих яблок, сорванных порывом ветра и, возможно, покрытых сейчас налетом инея под сенью деревьев чьего-то садика. Увидел в выси перекликающийся косяк птиц, направляющийся на юг. Услышал, как глубоко под землей копается крот.

– А что, Растов каждый день так наливается? – поинтересовался я.

– Нет. – Это началось в канун новолуния.

– Линда Эндерби уже успела нанести вам визит?

– Да. Они долго говорили о поэзии и о каком-то Пушкине.

– Ты, случайно, не в курсе, она видела икону Альхазреда?

– Так ты знаешь, что она у нас? Нет, пьяный ли, трезвый, он никому ее не покажет, пока не наступит в том

нужда.

– Когда я высматривал тебя, то заметил, как он прижимал к груди что-то, очень похожее на икону. Она написана на куске дерева, примерно трех дюймов высотой и девяти длиной?

– Да, сегодня он действительно доставал ее из тайника. Когда на него находит депрессия, он говорит, что икона помогает ему взбодриться и «отправиться к берегам Хали, чтоб снова оценить деянья разрушенья», а затем в очередной раз обдумать возможное применение ее.

– Эти слова могут быть восприняты как девиз закрывающего, – сказал я.

– Иногда, Снафф, мне кажется, что ты закрывающий.

Наши глаза встретились, и я остановился. В какой-то момент все равно приходится идти на риск.

– А я и есть закрывающий, – сказал я.

– Черт возьми! Значит, мы не одни!

– Только давай потише, – успокоил его я. – И вообще, на время забудем об этом.