Последняя версия - Карасик Аркадий - Страница 26

Оказывается, арматуро-бетонщик — неплохой рисовальщик и заботливый хозяин. Одно очко — в его пользу.

Во дворе возится с курами худенькая женщина в черном. Поймает курицу, ощупает ей задок, скажет что-то ласковое и отпустит. Видимо, определяет — можно ожидать яйца либо нельзя. Я пришел на подворье Тимофеича почти с той же самой задачей — «снесется» ли его вдова или зря потеряю дорогое время?

— Можно к вам?

Женщина подняла побагровевшее от натуги лицо с большими синяками в подглазьях. Больная, наверно, наклонится — кровь к голове приливает. Да и попробуй быть здоровой при таком стрессе!

Недоуменно поглядела на незнакомого человека.

— Ко мне?

— К вам, Лариса Евгеньевна, к вам. Понимаю, не во время заявился, но — служба…

Идиотское оправдание! Какое отношение имеет пожаро-сторож к супруге убитого человека? Гасить пожар в душе настрадавшейся женщины или посторожить её дом от наемных убийц? Наспех придуманная причина — протухшая от длительного пользования. Одна надежда — поверит, не станет копаться.

Вдова отряхнула с подола невидимые крошки хлеба, которыми потчевала кур, горькая улыбка проскользнула по бледным губам.

— Наверно, сослуживец мужа?… Спасибо. Друзья Тимофеича часто навещают, помогают, чем могут… Только ни к чему помощь-то, Феденьку не вернуть, остальное… — она взмахнула худой рукой, будто отстраняла слова сочувствия и… милостыню. — Заходите в дом — молочком угощу. Феденька любил парное молочко, сам коровку обихаживал, иногда — доил…

Я молча прошел в чистенькую комнату, без приглашения уселся за стол, накрытый цветастой скатертью. Лариса Евгеньевна осуждающе покачала головой, выразительно перевела взгляд с меня на икону. Лба не перекрестил, нехристь, прочитал я в её глазах, сразу — за стол.

Перекрестилась за двоих: за себя и за неверующего гостя.

Все же поставила передо мной полулитровую чашку налила молока, нарезала вкусно пахнущий свежий хлеб.

Доверительный разговор начался со спотыканий и недомолвок. Хозяйка либо отмалчивалась, либо отвечала короткими фразами, я не умею разговаривать с близкими умерших, не могу найти ни приличествующего случаю тона, ни сочувственного выражения лица.

Через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут понял: зря потерял время, ничего путного узнать не удастся. Из немногословных рассказов вдовы возник образ святого человека, не имеющего ни одного недостатка, обладающего такими достоинствами, что дух захватывает. Тимофеич — рачительных хозяин, не выпивоха, ни драчун, жену любил, детей обожал. А уж творческие способности убитого — достаточно поглядеть на его картины.

Не слушая отнекиваний, женщина заставила меня ещё раз полюбоваться разрисованными стенами дома, вытащила из-за печки, завернутые в чистую тряпицу, листы ватмана с картинками и портретами. Знаток я в живописи, честно говоря, никакой, даже меньше, чем никакой, но творения Тимофеича мне понравились. Особенно, на «росбетоновскую» тематику. Да и портреты хороши, главное — узнаваемы. Вот — Суворов, вот — генеральный задрал гоолву к потолку… А вот — Боже мой, как же он подметил черты характера моей подружки — Светка глядит на меня, обиженно и насмешливо… Мастер вечерней смены… Кадровик… Вартаньян…

— Друзья у Федора Тимофеевича были?

— Как же без друзей? — обидчиво поджала губы вдова. — Тянулись к нему люди, как на огонек. Тот же Суворов — дрянь человек, пьянь и матерщинник, а посидит с моим мужиком за чаем — трезвеет, перестает браниться. Со всеми Тимофеич язык находил, ко всем душой прилипал. Вот только соседа не любил, как завидит — день волком ходит, пачку сигарет высмаливает…

— А кто — сосед?

Спросил и точно знал ответ. Сердце колотилось, будто полковой барабан в старой царской армии. Зря сожалел о потерянном времени, оно вовсе не потеряно, вон какую находку подбросило!

— Дряной старикашка. Дед Ефим. Он на Росбетоне работает сторожем…

Итак, пересеклись дорожки воротного стража и доброго бетонщика. О такой удаче я только мечтать мог. Уж не дед ли Ефим подстроил падение плиты на Тимофеича — не сам, естественно, при помощи той же крановщицы?

— Что не поделили? Соседи ведь…

— Грешно сказать, но таких соседей — в гробу видеть! Сколько дед принес нам горестей — ни в одной книжке не опишешь. То милицию наведет — дескать, Тимофеич в баньке фальшивые деньги рисует. То дохлую кошку перебросит через забор… А давеча, перед самой кончиной Феденьки, царство ему небесное, что удумал, гнилая кочерыжка. Сам не заявился — боится, небось, соседского парнишку подослал. Так и так, порешил кабанчика прирезать, одолжите тесачок, возверну, мол, с добрым шматком сальца…

В душе у меня заныло, будто там непонятным образом очутился больной зуб.

— Что за тесачок?

— Дед Феденьки с фронта привез. Острый — ужас… Хозяин в баньке был, а я по бабской доброте не отказала… На второй день перехватила Ефима около калитки и спрашиваю тесачок. А этот злодеюга круглит воровские глазища. Что ты, Ларисочка, не брал я, напраслину возводишь. Да и кабанчика, мол, рано резать — пусть жирку нагуляет… Так и пропал ножик, одни ножны и остались…Грешна, муженьку ничего не сказала, побоялась, как бы он не начистил морду ворюге…

Обозначились две зацепки, связанные между собой: соседство деда Ефима с Тимофеичем и судьба чертова гитлеровского кинжала. Плюс — развалился миф о поездках бывшего сексота органов на садовый участок. Зачем он, спрашивается, владельцу обширного подворья на берегу реки на окраине Кимовска?

Молодчаги, ребятишки, круто завернули, — щедро похвалил я в душе изобретательных преступников, только одного не учли — наличие умного сыщика, замаскированного под начальника пожарно-сторожевой слшужбы Росбетона. Как бы им эта оплошка боком не вышла, геморроидной шишкой не вспухла.

Я невольно поглядел в окошко.

За забором, разделяющим два участка, дед кормил собаку. Трепал её за уши, подсовывал в миску куски мяса, а сам нет-нет да поглядывал в сторону соседского домишки. Будто прислушивался к неприятному для него разговору.

— Спасибо за угощение, — поднялся я из-за стола. — Молоко вкуснейшее, давно такого не пробовал. И — за беседу

— Заходьте на сорок дней и… вообще, — всхлипнула вдова, закрыв лицо согнутой в локте рукой.

— Трудно сейчас… работы много…

Женские слезы мигом выбивают меня из состояния равновесия. Утешать, сочувствовать не люблю и не умею. Единственное спасения — в ногах. Вышел на крылечко, неприметно покосился на соседский участок. Дед Ефим все ещё играл с собакой, делал вид — увлечен этим занятием, ничего и никого вокруг себя не видит. Да и мне сйчас не очень-то хочется заниматься болтовней со старым бандитом. Не то настроение.

Впереди аналогичный визит к семье Суворова.

Если сказать откровенно, без рисовки, я ничего хорошего от посещения усадьбы второго погибшего работяги не ожидал. Нет же рядом с ним второго деда Ефима. Лично мне одного хватает по самую завязку, не дай Бог, образуется «копия» — не долго ума лишиться, после зоны «освоить» психушку.

Закадычный дружок Тимофеича проживал тоже по соседству с рекой, на опушке вытоптанного в поисках грибов леса. Вообще-то, лесом поименовать его можно с большим трудом — хилые деревья цепляются извиващимися корнями за глинистую землю, каракаются на небольшую возвышенность. Как это сейчас делаю я, порешив сократить дорогу к суворовскому подворью.

Не успел втиснуть правую ногу в скользкую выбоину сделанной, видимо, рыбаками ступеньки — сверху прямо на мою многогрешную голову скатилась огромная каменюга. Прямо-таки — глыба. Не заметь её во время, валяться бы мне на речном берегу с ппроломленным черепом. С трудом уклонился. Ах, сволочи, вот до чего дошли! Явное покушение на зека-сыщика при исполнении им почти служебных обязанностей!

Позабыв об длительном отсутствии тренировок и о том, что — безоружен, птицей взлетел на взлобок. Поздно. Киллер либо мальчишка-озорник исчез. Только успел заметить перебегающую от дерева к дереву мужскую фигуру.