Жесткая проба - Дубов Николай Иванович - Страница 50

Алексей, смеясь, идёт дальше. Нет, у него не только утраты! Вот появился ещё один друг. Настоящий!.. Завидев впереди спину начальника цеха, Алексей нарочно догоняет его и, поравнявшись, говорит:

– Здравствуйте, Владимир Семенович.

Витковский оглядывается, смотрит на Алексея, но не отвечает. Ты ещё и обиделся? Обижайся, обижайся...

Иванычев стоит у входа в конторку, кого-то поджидая. Он смотрит на Алексея, Алексей смотрит ему прямо в глаза и проходит мимо, как если бы там было пустое место.

На Доске почета возле конторки зияет дырка – Витькиной фотографии нет, уже сняли. Нет и самого Витьки возле станка. Заболел? Или от стыда попросился в другую смену?.. О, дядя Вася вышел!

Алексей подбегает к Василию Прохоровичу, но тот жестом останавливает его – он занят: протягивает трос через барабан правого цилиндра. Трос он цепляет к крюку мостового крана и, подняв голову, кричит крановщице Лиде:

– Дочка! А ну-ка, натужься!

Голова Лиды высовывается из окошечка.

– Дядя Вася, ещё ж не гудело!

– Хватит, что, у тебя ноги гудят после вчерашней танцульки?

– А вам завидно? – Лида хохочет и включает контроллер. Цилиндр всплывает вверх и опускается на стол станка.

Василий Прохорович отцепляет трос и только тогда поворачивается к Алексею.

– Пришел, Аника-воин? Здорово, здорово...

– Спасибо, дядя Вася, что вступился!

Василий Прохорович смотрит на него поверх очков.

– Всех будешь обходить? Так тебе и за целый день не перекланяться. А начинать надо не с меня – с Маркина. Он первый начал. Так из Витковского пыль выбивал, аж звон стоял.

– Маркин? Из-за меня? Он же меня всегда ругал.

– Мало ли что! Тебя ругал для порядка, для воспитания. А Витковского – за дело. Разница!

– Дядя Вася, а почему ты раньше молчал?

– Я тебе говорил, ты тогда не поверил. Оно и понятно: человек по-настоящему только бокам своим верит...

Матово поблескивает отшлифованное зеркало чугунной плиты. На неё приятно опираться в жаркий день – она всегда прохладна. Рейсмус, циркуль, линейка, молоток, кернер... Краска осталась после Семыкина, можно не разводить. В самом начале его поташнивало от запаха этой клеевой краски... Да разве только от краски? А разогретое машинное масло, мыльные эмульсии, кисленький запашок меди, устойчивый сильный запах кованого железа... Сколько раз он когда-то мечтал сбежать от всех этих запахов, гула моторов, щелканья ремней, осточертевших шаблонов, мертвой глыбы плиты – от всего, что нужно красить, ворочать, прочерчивать, кернить... И как оказалось это дорого, с какой нежностью, болью об утраченном вспоминал он всё, что пробовали у него отнять... Нет уж, этого не отнять!

– Ну, Горбачев, вышел на работу, всё в порядке? – Ефим Паника кладет на стол чертежи и наряды. – Видишь, я тебе всегда говорил: гуртом даже батьку бить легче! А ты сам, один в бутылку полез... Вот и мыкался. Сам виноват!

Под усмешливым взглядом Алексея глаза Ефима Паники стреляют куда-то в сторону.

– Ну, я побежал, некогда...

Он убегает, Алексей начинает разбирать наряды.

– Слушай, Лешка...

Лицо Виктора растерзано, толстые губы дрожат. Он приготовил длинную, прочувствованную речь, в которой всё: и его переживания, и Шершнев, и Гаевский, и стыд, пережитый на позавчерашнем собрании, позор и раскаяние, заверения, что теперь уже никогда ничего подобного не случится, как он не понимал и не сознавал, а потом понял и осознал. Но теперь он только с трудом может выдавить четыре слова:

– Нам, понимаешь, надо поговорить...

– О чём?

– Ну, всё-таки, понимаешь, так получилось...

– Знаешь, Витька: давай замнем. Для ясности.

Виктор настороженно смотрит Алексею в глаза. Алексей смотрит на него и улыбается.

– А ты... не сердишься?

– На тебя? Ты же – дура! – И он толкает ладонью Виктора в плечо.

Виктор наконец понимает, губы его расплываются.

– А ты-то кто? – кричит он и сам изо всех сил толкает Алексея. – Обедать пойдем? Я место займу... А вечером...

С полминуты в воздухе колышется, назревает, растет глухое ворчание, и наконец прорывается могучий рев, в котором тонут все звуки. Третий гудок. Виктор что-то кричит, потом машет рукой и бежит к своему станку.

Рёв обрывается, все звуки в цехе на минутку становятся необыкновенно звонкими и отчетливыми. В среднем пролете слышен крик: скандалит Маркин... «Порядок!» – Алексей улыбается и склоняется над плитой.

1959