Жесткая проба - Дубов Николай Иванович - Страница 49

Батюшки! Уже без двадцати шесть. Кира торопливо кутает Ляльку в пикейное одеяльце и выходит. Малышка начинает кукситься, но тут же затихает.

На базар нужно идти всё прямо, прямо, потом налево. Кира сворачивает направо. Первый гудок застает её на улице, на которой конечная остановка заводских автобусов. Один уже стоит, ещё полупустой. Кира неторопливо проходит мимо, всматривается в сидящих. Подходит второй. Кира минует его и, отойдя немного, останавливается под деревом. Отсюда дорога только одна... Слава богу, малышка не плачет... И хорошо, что надела это, марокеновое, – день будет жаркий...

Она вздрагивает, поправляет на руке малышку и идёт. Не очень спеша, но и не медля. Так, как всегда ходят люди, идущие по делу...

Алексей поднимает голову, радостно улыбается.

– Кира? Вот здорово! Здравствуй!

– Здравствуй, Алеша. На работу? А я вот – на базар...

Алексею не приходит в голову спросить, почему он никогда раньше не встречал её здесь, если она ходит этой дорогой на базар.

– На работу! Первый раз... Да, ты же не знаешь! Такое было! Меня же увольняли...

– Да, да, – кивает Кира, – мы все так за тебя волновались...

– Кто – все?

– Людмила Сергеевна... и я... Ты бы заходил к ней, Алеша, хоть изредка. Она знаешь как за тебя переживает?

– А она знает? Всё?

Кира часто кивает, подтверждая.

– И не сердится?

– Нет. – Про себя Кира добавляет: «Разве может она на тебя сердиться? Или кто-нибудь другой?..»

Последний камень падает с души Алексея.

– Зайду! Зайду обязательно! – Но он может сейчас говорить только о том, что переполняет его, выплескивается через край. – Уволили, а ничего у них не получилось, вышло по-моему... И знаешь, кто это сделал? Федор Копейка... Да, ты же Федора не знаешь? Вот парень!..

Кира, подняв голову, смотрит на него, счастливо улыбается и торопливо кивает. «Конечно, он хороший парень – ведь он поверил тебе, помог тебе! Разве после этого может он быть плохим?»

– Нет, понятно, не один Федор... Главное было на партсобрании. Мне Федор рассказывал. Дядя Вася – у нас старик фрезеровщик, рядом со мной работает, – он на больничном был, а на собрание пришел... Ох, он этого Иванычева просто с землей смешал! И очковтирательство, и зажим критики-самокритики... И Химчук, секретарь парторганизации, и Федор... Да все!

«А как же ты думал, дурачок? Вон ты стал какой большой и красивый, а – дурачок, ничего не понимаешь... Ведь тебя все любят! Разве можно тебя не любить?!»

Алексей спохватывается. Вот свинья, каждый раз такая история – только о себе...

– Ну, а ты как? – спрашивает он.

– Живу.

– Постой, ты что, плачешь?

– Нет, – говорит Кира, смахивая пальцем слезинку с ресниц. – Я так рада за тебя, Алеша!..

– Это твой? – смотрит Алексей на сверток, лежащий на её левой руке.

Кира улыбается. «Дурачок, чей же ещё?»

– Сын?

– Дочка. Хочешь посмотреть?

Кира поднимает покрывало, Алексей заглядывает.

– Ничего, красивая, – неуверенно говорит он. Сморщенное старушечье личико, красное, будто его ошпарили, совсем ему не нравится. – Ты, конечно, знаешь, Наташа уехала, сегодня, наверно, второй день уже занимается... Молодец она всё-таки – своего добилась!

– Да.

– Ну, я пошел, а то опоздаю...

– Да, да, иди, – говорит Кира вслух. Про себя она говорит совсем другое: «Подожди, Алеша, милый! Не уходи ещё хоть минутку, хоть полминутки. Ты не станешь от этого беднее, а я – буду счастливее...»

Алексей вспрыгивает на подножку уже тронувшегося автобуса, машет ей рукой.

Лялька начинает кукситься, Кира машинально покачивает её и смотрит вслед автобусу, пока он не скрывается за углом. Потом она вытирает глаза и идет. Не на базар, а прямо домой.

Соседка встречает её у калитки.

– Вот ранняя пташка! Уже на базар сбегала?

– Да, только зря, пришла с пустыми руками – деньги забыла взять. Ничего, как-нибудь обойдусь...

В проходной стоит тот же самый вахтер. Алексей узнал бы его среди десятков тысяч... Алексей замедляет шаги, показывая пропуск, смотрит вахтеру в лицо. «Видишь, я говорил, восстановят, вот и восстановили!» Но вахтер смотрит не на него, а на пропуск. Он не помнит, а может быть, ему попросту всё равно.

– Чего стоишь? – говорит он. – Проходи, не задерживай людей...

Как легко теперь. И как было трудно тогда. Нет, не бывает в жизни лёгких; дорог, если тебе не «наплевать на всё»... Легко быть смелым, если смелость твоя ни на что не нужна; легко быть честным, если нет соблазнов и тебе ничто не угрожает; легко не ошибаться, если ты ничего не делаешь и ни за что не отвечаешь; легко быть принципиальным, если принципы твои только для тебя, если совесть у тебя глухонемая, вместо души холодная жаба, а сердце пусто, как бубен... Но если всё так, человек ли ты? И зачем ты? А если ты человек, иди вперёд, как бы ни была трудна дорога, как бы ни цеплялось за тебя прошлое, вчерашнее, как бы ни хватало тебя за пятки или за душу, пытаясь удержать, остановить. Стряхивай, отбрасывай его и иди, иди дальше... А прошлое ещё живет рядом с тобой. Оно оборачивается то дядей Трошей, то баптистами, то пакостным символом веры Олега Витковского, то Гаевским, то кажимостью иванычевых, то Витькиным тщеславием и обидой, то страхом Калмыкова, то царскими символами, которые стремятся внедрить в современную жизнь... Это всё из вчера, оно ещё живет сегодня, но его не должно быть завтра. И его нельзя жалеть, перед ним нельзя отступать, иначе оно обволочет, засосет и поглотит. Прошлое не уходит само, его можно только уничтожить. И смотри внимательно: прошлое удивительно ловко умеет прикидываться настоящим и даже будущим!

Где-то возле шихтового двора свистит паровоз. Алексей узнает его – 9П-782. Голосистый «крестник». Тоже скандалист... Нет, работяга!

Голомозый стоит возле табельной доски, обиженно поджав губы. Надувайся, надувайся...

Федор Копейка уже возле своего долбежного, и крылья носа у него уже запачканы. Увидев Алексея, он широко улыбается.

– Эй, кустарь-одиночка, привет!

Алексей подходит и тоже радостно улыбается.

– Здравствуй... Слушай, Федя, я только одного не понимаю: вот когда меня на треугольнике прорабатывали, ты же был не согласен?

– Ну?

– И молчал.

– А что толку, если б я тогда даже кричал? Одного всегда перекричат. А вот всех, – повел он рукой в сторону цеха, – попробуй-ка!

– Так что, всегда только скопом?

– Смотря по обстановке... Есть такая паука диалектика. Слыхал? Ну и... котелок у нас на плечах не зря приделан. Им не орехи бить, думать надо. Газету видел?

– Уже написали?

– Ну, еще как!

Алексей хватает газету. Статья Ю. Алова «Об итогах одного партсобрания». Ну, сначала всякие слова о важности соцсоревнования, опыте передовиков, его распространении... Вот! «...На открытом партсобрании механического цеха резкой и справедливой критике были подвергнуты попытки руководства цеха раздуть без всяких к тому оснований достижения некоторых товарищей. В отдельных случаях имело место создание для них искусственных, тепличных условий. Это нездоровое явление явилось предметом острой критики. Общественность дала решительный отпор неправильной установке на искусственное выращивание якобы передовиков, которые на самом деле таковыми не являются. Неправильные методы работы с молодежью, форсированное выдвижение передовиков ради искусственно созданных показателей были решительно осуждены. Не подлежит сомнению, что это решение послужит предостережением и уроком для всех охотников ввести в заблуждение общественность».

– И это всё? Вот гад! Ведь ни звука о том, кто что... Он же сам Витьку раздувал. Даже больше других...

– А ты думал, он про себя напишет: «Вот я такой и сякой, больше всех виноват... Прогоните меня, пожалуйста!..» – Федор слегка стукает его по затылку. – Видно, у тебя эта штука и в самом деле для орехов...

– Ладно, умник!