Штольня в Совьих Горах - Добкевич Корнелия - Страница 9

У берегов, что некруто к прозрачной воде спускались, густые камыши росли, а в них весь день только и слышно было, как птицы болотные перекликаются. Никто в тех местах ни зверя, ни птицу не пугивал — люди из деревни в эту сторону не хаживали.

Мужики зеленого этого затишья пуще огня боялись: молва стоустая ходила, будто там, возле старого моста, кто-то путников страшит. Будто бы однажды, когда два кума Мисюрихи с ярмарки в Крапковицах возвращались и, развеселившись, петь начали — кто-то из-под моста словами той же песенки ответил. Но лишь только они в камыши заглянули, чья-то рука одного из мужиков за полу сермяги ухватила и в реку потянула. При этом что-то в воде так странно булькало и плескалось, что второй кум в страхе превеликом удрал в Замлынскую Гурку и три дня из дома не выходил…

В другой раз писарёнок со своим дядей на телеге через луга ехали; в темноте с дороги сбились. Оглядываются вокруг, а тут из-за вербы молодец статный такой выходит — в кафтане с воротником красным, и шапке алой на голове. Подвезти просит. Ну, дядя и писарёнок охотно его на воз сажают. А у них фонарь новый с собой был, только масла в нем не хватало. Тогда молодец этот сам огонь высек и как-то так устроил с фонарем тем, что он и без масла стал гореть! Потом они уже с ярким светом ехали, так что им и шапка алая, и воротник незнакомца хорошо видны были.

Но когда припало им возле моста на Особлоге ехать — поднялся в реке плеск неслыханный, и странно камыши зашумели. Испугались мужики, обратно повернуть хотели, чтобы кружным путем до Замлынской Гурки добраться, но чудной молодец разгневался страшно и вожжи у писарёнка вырвал. А кони со страху вдруг храпеть начали, словно бы волка почуяли… Ну, тут дядя писарёнка, человек силы великой, столкнул незнакомца с воза, а сам по коням ударил, да живо обратно к городу повернул — чуть колес не поломал. А молодец этот засвистал протяжно, шапку с головы долой, и, не успели беглецы оглянуться, как он ее им вслед бросил. И вдруг увидели перепуганные сельчане вокруг себя пруды глубокие, каких там и не было никогда. Только огонек призрачный то слева, то справа им мигал — с пути сбивал, пока солнце не взошло.

Однако горше всего мельнику приходилось. Мельница его стояла на речке, что в Особлогу впадала.

Когда разошлась по округе весть о том, что возле моста неладно стало и опасно там ездить — начали мужики обходить мельницу. Всё реже люди подъезжать сюда стали, пустынней двор мельничный казался, да и жерновам работы не хватало; всё чаще колеса останавливать приходилось. Сильно горевал мельник-бедняга, что помольщики всё реже заезжают. А потом и вовсе худо стало: сбежали от него и два молодые подручные, которых он для помощи нанимал. Беглецы же, в Замлынскую Гурку явившись, страшные вещи рассказывали: будто на мельнице кто-то ночью мешки с зерном и мукой переворачивает; что вода в речке вдруг сразу поднимается, когда не нужно, а то вовсе убывать начнет, да так быстро, что жернова останавливаются, и молоть никак невозможно…

Не смог больше мельник один в таком безлюдье оставаться — не по себе ему стало. Закрыл он ворота мельничного двора и прочь уехал. С того времени в Крапковицах безвыездно жил, чтобы среди людей находиться. И осталась та мельница совсем заброшенная.

Только птички щебетали тут среди ветвей на ольхе, что возле моста стояла. Заросла мохом дранка на крыше дома и мельницы, а яблоки румяные, что у мельника в саду с яблонь падали, — добычей червей становились. В закромах, где еще малость зерна была, — мыши попискивали, а на крыше мельницы — выводок совиный поселился. Летали отсюда совы каждый вечер на добычу аж к лугам Станека Завады, чтобы там зазевавшуюся перепёлку схватить.

— Страшит кто-то на мельнице! Возле моста и на том лугу какое-то чудище пошаливает!.. — всё дальше и дальше по околице недобрая весть летела.

— Должно быть Утопец это, никто иной… — с миной таинственной Мисюриха соседям говаривала.

Однако Станек никакого Утопца не боялся. Когда он меж старых ольх к мосту прокрадывался, прусское знамя пряча под рубахой, так даже веселый силезский «тройячек» про себя напевал — рад был, что такую каверзу старосте подстроил.

Под его ногами мост шатался и трещал, но Станек на это внимания не обратил и даже приплясывал под песню, да так, что одна доска сразу от моста оторвалась и в воду с громким всплеском шлепнулась.

А под мостом, где наибольшая глубина, как раз в это время, на ложе из мягких трав и ряски зеленой, сам Утопец почивал — ладный молодец, в шапке алой. С того дня, как мельник свой двор покинул, и тишина на мельнице воцарилась, расположился речной владыка под мостом, будто у себя дома, а в ночи лунные и на мельницу охотно наведывался.

Плеск этот заслышав, пробудился он от глубокого сна, на поверхность выплыл и из-за камышей выглянул. Как завидел парня деревенского — тут же, по привычке своей, попугать его замыслил. И начал Утопец тисовые сваи трясти, что в дно реки забиты были. Но в радости своей Станек и этого не заметил: весело напевая, выбежал он на площадку возле мельницы.

Сорными травами та площадка заросла, и были они Станеку почти что по пояс. А на каменном предпорожье мельницы множество ящериц зеленых на солнышке грелось. И все строения мельничные были вроде бы в сон глубокий погружены, густой паутиной оплетены и мохом поросли…

Огляделся вокруг Станек, прислушался. Тихо всё было. Только река чуть плескалась, да листва на ветру шелестела. И следа человеческого нигде не видно.

Осторожно парень двери мельничные отворил и в темные сени тихонько вошел…

Большой тут непорядок был. На полу мешки истлевшие валяются, у стен большие закрома для зерна стоят: оно уже гнить начало и пылью покрылось. От самого потолка до пола паутина свисала, и все углы ею затянуты. Крыльями хлопая, над самой головой парня сова всполошенная пролетела, испуганные нетопыри под стропилами толклись и сор прямо в глаза Станеку сыпался. Клубы пыли и муки затхлой, по полу рассыпанной, из-под ног парня поднимались, когда по доскам он прошел. Отряхнулся парень, чихнул несколько раз.

Присмотрел Станек один из самых больших сусеков, что в темном углу стоял, и знамя Фридрихово поглубже за него спрятал.

— Ну, славное укрытие я нашел! — весело сказал он. — Уж тут-то никто не отважится тряпицу эту искать! Одни нетопыри будут теперь прусскому петуху кланяться!..

Тут снова над его головой сова пролетела, а один нетопырь в полу куртки вцепился и забился с писком испуганным. Стряхнул его Станек, на крыльцо выбежал и накрепко дверь за собой захлопнул. В два прыжка через площадку перебежал и вот уж на мосту снова оказался. Заскрипел под ним настил прогнивший, зашатался мост, затрещало что-то, а вода в речке бурлить начала и шуметь, словно паводок нежданный наступил.

— Помогите! — крикнул Станек и, подобно оленю резвоногому, скорее к ольхам припустился. Что было духу понесся парень напрямик: через лопухи, малинник и заросли конопляные. — Ох, лихо! — шептал он. — Что бы это могло быть? Не иначе, как этот шальной бес, Утопец!

Только на гумне своем, когда в сено пахучее забился, успокоился парень. Устав от беготни, и страху натерпевшись, — заснул крепко.

Пришла ночь, а с нею и время, когда чудеса всякие творятся, о которых люди днем и не помышляют. С полей, где клевер недавно скосили, ветер летний, теплый прилетел. С туманами, что как раз подниматься над рекой начали — поздоровался, старушке-вербе — поклонился, с внучками ее, ольхами молоденькими — расцеловался. Потом выше взлетел и погнал облачко молочно-белое прямехонько к месяцу серебристому — чтобы не светил он слишком ярко и не мешал лилиям водяным свои снежно-белые лепестки свертывать.

Наведался ночной ветер и на мельницу заброшенную. Засвистел, захохотал в щелях крыши продырявленной, застучал ставней, что на одной петле висела. И шумом этим Утопца с реки привлек.

Из укрытия своего, что под мостом было, приглядывался владыка речной к играм и проказам ветра, который ему приятелем доводился. Услышал призыв. Вышел на луг прибрежный, да и пошел в сторону мельницы, чтобы — как всегда в лунную ночь — во владение ею вступить. А из рукавов кафтана его и с краев шапки алой стекали на землю капли воды. И там, куда такая капля упала, гуще трава становилась и всякие растения куститься начинали.