Питомник. Книга 2 - Дашкова Полина Викторовна - Страница 20

Толстяк готов был не только толкнуть, но влезть в мотор, взглянуть, какие могут быть неполадки в таком новеньком, таком классном автомобиле.

– Нет, с мотором наверняка все в порядке. Это со мной не в порядке. Меня техника не любит.

Толстяк несколько минут задумчиво смотрел вслед новенькому белоснежному «Фольксвагену» и думал о том, почему ему так не везет. Если попадается по-настоящему красивая девушка, то никогда не получается завязать разговор, попросить у нее телефончик, познакомиться.

– Какая! Ну какая, а? – печально бормотал он, возвращаясь к своему «Форду».

А Варя, проехав пару кварталов, притормозила, достала из сумочки фоторобот, который дал ей Илья Никитич, долго, задумчиво глядела на него, скользила глазами по строчкам ориентировки: «Рост от ста семидесяти до ста семидесяти пяти, телосложение среднее, волосы светлые, глаза карие, лицо овальное, нос прямой».

Люся забилась с головой под одеяло, чтобы не слышать выстрелов и жутких криков, от которых все леденело внутри. Но под одеялом было еще страшней. Получалось, что стреляют и кричат в полнейшей темноте. Перед глазами у нее сначала плыли огненные круги, потом из них сложилась ясная картинка. Голый по пояс человек с хвостиком на затылке, с разноцветными татуировками на могучих плечах косил автоматной очередью детей и женщин, словно они были полевой травой. Его подружка, смуглая красавица с выгоревшими до белизны длинными волосами, извивалась в диком танце и достреливала из пистолета тех, кто пытался спрятаться. Жертвы кричали и падали, заливаясь кровью. Убийцы смеялись, шутили, иногда подбегали друг к другу, чтобы поцеловаться. Все происходило в небольшом придорожном кафе поздним вечером, где-то на юге Америки, где круглый год лето, растут огромные кактусы и все ходят в шортах.

Люся дрожала и плакала под одеялом, изо всех сил сжимала веки, пальцами затыкала уши, но кошмар не исчезал. Она понимала, что находится в больнице и, кроме бледно-зеленых стен, пустой соседней кровати, лимонной круглой лампочки под потолком, окошка с решеткой, ничего нет. Обычный набор звуков – шаги и голоса в коридоре, птичий щебет и шорох листьев в больничном парке, приглушенный, спокойный гул большой улицы за оградой, скрип койки. И ничего больше. Ни стрельбы, ни криков.

Ужас жил в маленьком ящике, в телевизоре, но был слишком велик, пространство за экранным стеклом теснило его, он вываливался наружу, огромный и наглый, вливался через глаза и уши людям в головы и продолжал там жить независимо от того, включен ли телевизор. Каждый раз, уезжая от мамы Зои, она увозила с собой все боевики и ужастики, которые бесконечно крутили в семейном детском доме не только на видеокассетах, но и наяву, в просторном каменном подвале два раза в месяц, в полнолуние.

Фильм о двух убийцах, мужчине и женщине, косивших людей, как траву, крутили чаще других. Там главные герои были такими умными, ловкими, красивыми, так легко уходили от полиции, так весело расправлялись со всеми, кто попадался на пути, что у них стоило поучиться. Мама Зоя объясняла, что это очень правильный фильм, правдивый и откровенный, без соплей. Его герои живут не по фальшивым гнилым законам так называемой христианской морали, от которых давно всех тошнит, а повинуются своим здоровым природным инстинктам. Поэтому они такие классные ребята, им все удается, им везет.

Люся помнила каждое слово мамы Зои, но смысла речей не понимала. Фильм о парочке влюбленных убийц повторялся в ее голове отчетливей и чаще других не потому, что его постоянно крутили. В конце фильма была сцена, которую Люся каждый раз проживала заново.

Во время побоища в придорожном кафе мальчик лет восьми прятался в огромном холодильнике в кухне. Бандиты уже собрались уходить, но хотели проверить, все ли мертвы, пинали тела ногами, посмеиваясь и обмениваясь шутками. Мужчина, повернув носком ботинка голову мертвой темноволосой девушки, говорил: «А она хорошенькая, смотри, какие сиськи!» Его подруга шлепала его по щеке, потом, прицелившись, стреляла мертвой девушке в лицо и говорила: «Ну, давай, трахни ее!» У тела пожилого, очень толстого мужчины убийца восклицал: «Посмотри, сколько отличного бекона достанется червям!»

А мальчик все сидел в холодильнике. Слезы леденели на его щеках, ему не хватало воздуха, он осторожно приоткрыл дверцу.

Парочка между тем задержалась на пороге, чтобы в очередной раз поцеловаться. Их губы слиплись, как резиновые присоски.

– Тихо, ну пожалуйста, сиди тихо, – умоляла мальчика Люся.

Но он дрожал так сильно, что в холодильнике зазвенели бутылки, одна выпала на кафельный пол и оглушительно разбилась. Бандиты оторвались друг от друга, огляделись, словно проснувшись, кинулись в кухню, распахнули дверцу. Красотка, погрозив мальчику пальцем, ласково улыбнулась и произнесла: «Ай, как нехорошо обманывать старших», и тут же выстрелила ему в голову.

Каждый раз Люся умирала вместе с мальчиком. А когда опять ставили фильм, ждала, что бутылка не выпадет, бандиты покинут кафе и укатят прочь на своей грязной открытой машине, а мальчик вылезет из холодильника и побежит по белой лунной дороге, встретит своих родителей, хозяев кафе, которых на самом деле не убили, а только ранили, и все кончится хорошо.

Было много других фильмов, вероятно, еще более страшных. Неторопливые чудовища с паучьими лапами пожирали людей, отрывали головы, высасывали глаза, элегантные вампиры вонзали клыки в нежные шейки красавиц, полуистлевшие трупы поднимались из могил и медленно шли неровным строем, вытянув руки, оскалив мокрые бледные рты. За стеклянным экраном ползали черви, пауки, извивались змеи, с треском ломались кости, лопалась кожа. Как крупный красный снег, летели клочья человеческой плоти над взорванным школьным автобусом. А по другую сторону, на ковре в уютной гостиной загородного дома, усыновленные питомцы мамы Зои грызли семечки и фисташки, тянули колу из банок. Семь пар глаз смотрели на экран, не отрываясь. К губам прилипала черная шелуха семечек, рты ритмично двигались.

Видеотека занимала большой книжный шкаф и постоянно пополнялась новинками. Каждая кассета проходила цензуру. Те, которые мама Зоя именовала «слезоточилками», безжалостно уничтожались. Кассету сжигали во дворе у мусорного бака.

В категорию «слезоточилок» попадали не только мелодрамы, но боевики, триллеры, ужастики. Главным критерием в отборе видеопродукции было отсутствие соплей. Если герой действовал, повинуясь здоровым инстинктам, он был достойным примером для подражания, им любовались, в него потом играли, выдумывая продолжение киноистории. Но если вдруг правильный на первый взгляд герой позволял себе пожалеть кого-то, защитить или на его лице мелькала тень мысли, грусти, сомнения, любого живого чувства, он подвергался особому наказанию за вранье и предательство, за сопли.

Два раза в месяц, в полнолуние, в просторном подвале проводились дискотеки. Заранее готовилось символическое изображение осрамившегося киногероя. Чаще всего это была большая дешевая кукла, купленная в лобнинском универмаге. Пластмассового пупса разрисовывали, внутрь заливали густой, чуть подсоленный вишневый сок, щели аккуратно замазывали пластилином, чтобы сок не вытекал. Подготовленную куклу клали на цинковый стол, на котором был черной масляной краской начерчен крест. Участники надевали черные балахоны на голые тела, на головы натягивали страшные маски. В половине двенадцатого дверь подвала запирали на засов, зажигали толстые церковные свечи, включали африканскую ритуальную музыку. Били бубны, выли шаманы. Ряженые подростки плясали вокруг стола, подпевая шаманским заклинаниям. Куклу кололи специальными кинжалами восемнадцать раз, под струйки вытекающего сока подставляли специальную серебряную чашку и пили по глотку, передавая по кругу. Потом кукле отрывали ноги, руки, голову. Окончательно растерзав пупса, принимались за другие игры. Кто-нибудь изображал самоубийство. Привязывал веревку к специальному крюку под потолком, вставал на табуретку, накидывал петлю на шею. Узел затягивали совсем слабо, и он развязывался, когда из-под ног выбивалась табуретка.