Чикагский блюз - Каралис Дмитрий Николаевич - Страница 19

– Кому это «вам»? – дожевав, спросила Катька.

– Стране, обществу. Медицинская наука делает сейчас огромные успехи… Меня, кстати, зовут Алексей, – запоздало представился космонавт.

– А мы слышали, – весело сказала Катька. – И сразу запомнили.

Три минуты, отведенные на закуску, истекли, и с бокалом в руке поднялся грузный заместитель дяди Жоры – Саенко.

Дядя Жора заливисто свистнул в два пальца, требуя тишины и внимания, и позвякивание приборов уступило место шороху фонтанной струи. Стало почти тихо.

– Шо могуть сказать хохлы этим двум гарным хлопцам? – дурачась, начал Саенко и вытянул из-под стола красивую коробку, перевязанную ленточкой. – Да тильки то, як они их дуже любять! – Его круглое лицо с кустистыми бровями расплылось в улыбке. – И шоб уси знали, як хохлы их любять, они дарять им футбольный мяч ленинградского «Зениту» с автографами игроков основного составу! «Зенит», знамо дело, не кыивское «Дынамо», и потому в коробочке я сховав… Сами побачите!

Коробка поплыла к отцу с дядей Жорой, и космонавт поправил узел галстука:

– Я болею за «Спартак»… – Он налил себе в рюмку минералки и выпил вместе со всеми. – Но «Зенит» тоже ничего, старается.

Отец с улыбкой вылез из-за стола и отнес коробку на ковер рядом с палаткой.

Дядя Вася Рахимов, старинный друг отца, тоже попытался коверкать слова – на татарский манер: «твоя моя уважает», но рассмеялся, махнул рукой и продолжил тост по-русски. Он вручил отцу и дяде Жоре две коробочки с часами, чтобы братья всегда жили в дружбе и в едином времени.

Гуревич сказал, что сибирские евреи в его лице всегда помнили и будут помнить гостеприимный дом Банниковых, ценили и будут ценить помощь и доброту, исходящую от Ленинграда, и никогда не забудут таежных невзгод, перенесенных вместе. Подарки – дядя Саша загадочно похлопал себя по внутреннему карману пиджака – он вручит братьям позже.

– Так он кто – геолог или ученый? – тихо спросил Алексей.

– Был геологом, а сейчас ученый.

Я извинился и пошел проверить насос в колодце. Отец подманил меня взглядом:

– Наверное, пора угли готовить. Как тебе Алексей?

– Нормально, – сказал я. – Хороший дядечка. Только молчун.

– А что ты хочешь? – пожал плечами отец. – Такая работа…

Гости пьянели медленно, расчетливо, оставляя силы для нескончаемой вереницы тостов и вечерних посиделок, – я знал эту манеру компании отца и дяди Жоры: многие половинили стопки или чуть пригубливали водку, предпочитая веселый разговор и шутки мрачноватому отупению.

Я разжег мангал в дальнем конце участка, и потянуло сладковатым ольховым дымом. Насос я выключил – зудящая шпага фонтана мгновенно убралась в ствол ракеты.

Подарков на ковре возле палатки прибавлялось. Сверточки с бантиками, коробочки и коробки, красивые пакеты, очевидно с рубашками, – все это манило воображение, их хотелось скорее открыть, развернуть, глянуть, чем одарили юбиляров.

Мой подарок еще лежал в доме на шкафу, и я ждал, когда дядя Жора предоставит слово детям. А он предоставит, не забудет. Я только побаивался, что мой подарок не оценят, сочтут делом обыденным, семейным, и потому немного волновался. Даже мама не знала, что я хочу подарить отцу и дяде Жоре…

Несколько крепких дядек, сидевших за военно-морским крылом стола, подарили дяде Жоре картину – подводная лодка в свинцовых водах северной бухты, а отцу – контур парусника из соломки на синем бархате под стеклом.

Расписной винный бочонок с краником был подарен на двоих, чтобы за добрым напитком и дальше спорить, какая физика важнее – прикладная или фундаментальная.

Подарили два рога в серебряной оправе, два сувенирных кортика, почти как настоящие, два морских компаса с гравировкой на желтых табличках… Два огромных сомбреро, которые братья тут же надели и, раздвинувшись, чтобы не цепляться полями, пропели: «В бананово-лимонном Сингапуре…»

– Так, – сказал дядя Жора, оглядываясь на дымящий у забора мангал. – Приготовиться детям юбиляров! Где эти чертенята?

Я принес завернутые в бумагу коробочки. Катька сунула руку под стол и нащупала свой мешок. Она дарила именные рубашки с короткими рукавами, на карманах которых шелковой ниткой вышила инициалы отца и дяди Жоры – чтобы не путали соседи и просто для красоты.

Катька пожелала юбилярам так же дружно и весело справить совместное столетие и продемонстрировала вышивку на карманах. Ей поаплодировали и пожелали продолжить традицию банниковской семьи – родить внуков-двойняшек. Катька закраснелась.

– Вы, оказывается, мастерица, – похвалил космонавт, доливая Катьке вина.

Дядя Жора поднял меня. Я встал, робея, с бокалом.

– Папа, – сказал я, – дядя Жора! Глядя на вас, я всегда завидовал и огорчался, что у меня нет брата-близнеца. – Я поставил бокал и взял со стола коробочки, оклеенные черным дерматином. – Я хочу подарить вам фотографии вашего детства!

Я осторожно извлек первую фотографию в рамке и показал издали.

Коробочки клеил я, маленькую потрескавшуюся фотографию ретушировали и увеличивали в ателье на Невском. Сначала мне сказали, что сделать с увеличением не смогут: снимок угасающий. Потом сказали, что слишком много возни, они могут не успеть к сроку. Но я упросил.

Молодые дедушка с бабушкой держали на коленях двух пацанов в матросках. Дедушка был в военно-морском кителе со звездами на обшлагах, бабушка – в темном платье с прозрачным шарфиком на шее.

– Пусть они будут в наших домах…

Я в полной тишине отнес коробочки отцу и дяде Жоре. Отец глянул на фотографию и молча обнял меня. Сомбреро упало с его головы, но он не стал его поднимать.

– Где ты это раскопал? – сдавленным голосом спросил отец.

– В альбоме.

– Спасибо, сына…

Дядя Жора встал и со скорбным лицом показал фото гостям.

– Тридцать шестой год, – перевернув рамку, сказал он. – Нам по четыре года… Н-да… – Он снял сомбреро и опустил голову. – Давайте еще за родителей!

Потом мы ели шашлыки, дядя Гена в сомбреро и лаковых туфлях бил на крыльце чечетку, гости усаживались на ковры, разговаривали, смеялись, кучками разбредались по участку, хохотали, вспоминали прошлое, пили, закусывали, и мне показалось, что Катька и космонавт Алексей неровно дышат друг к другу.

Сначала я засек их сидящими в беседке, где они кормили Чарли шашлыком, потом видел, как Катька опирается на его руку, чтобы вытрясти камушек из туфельки, потом они вместе приседали и нюхали цветы, потом он ей что-то оживленно рассказывал и показывал рукой на темнеющее небо, и Катька смеялась, потом куда-то исчезли и появились с задумчивыми лицами.

Катькины родители вышли из дома. Тетя Зина поправила прическу и светски улыбнулась.

– Алексей, ты ляжешь на втором этаже или на веранде? – Дядя Жора дружески взял космонавта за локоть. – Зинаида Сергеевна тебе постелет. Выспишься по-человечески перед дорогой.

– А можно я со всеми в палатке? – улыбаясь, попросил космонавт. – Это моя давняя мечта – на сене, на природе… Я уже и чемодан там свой положил.

Дядя Жора развел руками:

– Желание гостя – закон! Ну, как тебе наша дочка, еще не надоела?

– Ну что вы, – сказал Алексей, снимая пиджак и накидывая его на плечи Катьке. – Славная девушка, начитанная, знает много интересного…

Тетя Зина ласкающим материнским взглядом посмотрела на дочку и игриво улыбнулась космонавту:

– Она у нас девушка с характером!

– Это и хорошо! – весело тряхнул головой Алексей. – Так и должно быть!

Дядя Жора оглянулся по сторонам, давая понять, что помнит о конспирации, и вытащил из заднего кармана брюк плотно сложенные листы бумаги.

– Хотел показать тебе принципиальную схему оптического прибора по твоей линии… – Он задумчиво посмотрел на укрытую пиджаком дочку. – Если не успеем потолковать, возьми с собой и потом сообщишь свое мнение. Идет?

– Идет! – широко улыбнулся космонавт, забирая бумаги. – Так даже лучше. Спокойно, в тиши лаборатории… Мы еще погуляем? – Он вопросительно взглянул на Катьку, и та, опустив глаза, кивнула.