Коллекция в бегах - Гусев Валерий Борисович - Страница 8

Мы с Алешкой поставили самовар, и вскоре все уже хлюпали горячий чай, заедая его вареньем и пирожками. Пирожки испекли Паша и Глаша.

– Я лучше всего, – говорила одна из них с набитым ртом, – пирожки с яйцом люблю.

– А я лучше всего, – говорила другая, – с мясом и с вареньем.

– А я лучше всего – всякие, – сказал Алешка, тоже с набитым ртом.

– А я лучше всего колбасу люблю, – сказал Ван Ваныч. – А вы, барышни, не больно-то на пирожки налегайте, не обижайте хозяюшку.

Тут обе тыковки стали подкладывать маме свои пирожки и нахваливать ее в оба голоса. Какая, мол, наша мама хорошая хозяйка, какая она красивая дама, какие у нее послушные и умные дети.

Что-то какой-то перебор получается. Ну, то что наша мама красивая, это сразу видно, даже издалека. А откуда они знают, что она хорошая хозяйка? И с чего они взяли, что у нее послушные дети? Я взглянул на Алешку – проверить, как ему понравилось, что он умный и послушный. И, наверное, первый раз увидел его в некоторой растерянности. Он даже жевать перестал, только переводил вытаращенные от удивления глаза с Паши на Глашу и обратно.

– И муж у вас, хозяюшка, основательный. Настоящий полковник! За ним хорошо жить. Крут, конечно, но сам зазря не обидит и другим в обиду не даст. А уж детки в нем души не чают! Хоть и строг.

Маме вся эта похвальба про ее семью очень нравилась. Она краснела от удовольствия и смущалась от счастья. И без конца подливала всем чай. А когда кончился кипяток, послала нас снова поставить самовар. И успела шепнуть Алешке в ухо: «Я лучше всего люблю» – так не говорят, это неправильно, не запоминай. Надо говорить: «Я больше всего люблю». Алешка торопливо покивал, но наверняка не задумался – в голове его было совсем другое.

– Ни фига, – шепнул он мне, когда я залил воду и запалил на растопку лучинки, – все про нас знают! Вот это штукатурки!

– И малярки, – добавил я. – Может, это им Ван Ваныч рассказал? Чтобы они получше наш дом штукатурили.

– Может, – Алешка оглянулся. – А откуда тогда он знает, что папа – полковник милиции? Что он крутой, но справедливый?

Я поставил трубу, повернул ее по ветру – самовар густо задымил. Как старинный пароход.

– Ну, Леш, он же живет здесь, в своем доме, в дачном поселке, все тут друг друга знают. Кто-нибудь ему об этом сказал. Вот и все.

– А вот и не все! – выпалил Алешка. – Ты одной вещи не знаешь. А я уже узнал.

– Какой вещи? – Мне стало интересно.

– Ни в каком своем доме он не живет! Это не его дом!

– А чей?

– А я знаю? Какого-то другого дядьки. Арбуз у него эту дачу на лето снял. Совсем недавно. Как только мы приехали.

– Ну и что? Так не бывает, что ли?

– Бывает… Только зачем врать, что это его собственный дом?

Я подумал немного. А потом сказал:

– Я знаю, зачем он соврал. Домик-то у него очень красивый. Посмотрите, мол, какой я строитель. Я и вам такой же дом построю. Это реклама, Леш.

Мы не успели доспорить – самовар закипел так яростно, что у него запрыгала на голове конфорка.

– Дим, – спросил Алешка, когда я заваривал чай, – а кто такие хохлатки?

– Хохлатки?.. Это курицы, такая порода.

– Что-то эти тыковки на куриц не очень похожи.

– А… – До меня дошло. – Хохлушки… Так называют женщин из Украины. Хохлы и хохлушки. Но это не очень вежливо.

– Почти ругательно?

– Скорее насмешливо. Вроде как бы рязань косопузая.

– А это кто такая?

– Павлик, например.

– Не понял, – признался Алешка. – У Павлика никакого пуза нет. Ни косого, ни прямого.

Я вздохнул – придется объяснять, ведь не отстанет.

– Павлик родился в Рязани. А в старину рязанских мужиков называли косопузыми.

– За что? У них, что ли, пузо на боку?

Я не рассмеялся, я объяснил:

– В те времена, Лех, деревенские мужики носили топоры за поясом, чтобы они всегда под рукой были. В одних краях топор запихивали за пояс сзади, в других носили на боку, а рязанские мужики – на пузе, но только…

– А! Понял! Не напротив пупка, а немного сбоку. Будто у них пузо косое, пупок набекрень. И откуда, Дим, ты это все знаешь? Ты, прямо, как будто очень умный.

Спасибо, похвалил…

Пока мы с Алешкой старались для всех, заваривая свежий чай, все тоже постарались… для себя – доели все пирожки и все печенья. Нам осталось одно варенье. В двух банках.

Мы «ужасно расстроились». Алешка от огорчения не только бухнул полчашки варенья в чай, но и вдоволь «погулял» столовой ложкой в общей банке, на которой были нарисованы аппетитные черные лакированные вишни. Действовал он по простой схеме: банка – рот, банка – рот… Мама делала ему строгие глаза, а он в ответ делал глаза удивленные. Непонимающие такие. Что, мол, ты сердишься, я ведь варенье не руками ем, а вполне прилично. Банка – рот…

А хохлатки трещали вовсю. Как сороки.

– Сами-то мы с Украйны. Дуже гарна наша ридна сторонка. У нас, хозяюшка, знаете, який мисяц? Бильше, чем ваша луна. А яка уишня? О така! – И Паша или Глаша, блестя черными глазками-пуговками, широко разводила руки.

– Уишня – это кто? – спросил Алешка. – Зверь такая?

Хохлатки дружно прыснули смехом.

– Ой, хлопчик! Який же ты смешный. Чи ты ни бачив уишню? Ото ж вона! – И Паша или Глаша показала на банку с вареньем. – Приезжайте к нам на Украйну. У нас и уишня, и вареники, и сало. А кавуны якие! Вот прямо с Иваныча.

Тут я сразу догадался, что кавун – это по-украински арбуз. По сходству с Ван Ванычем.

Вообще, эти хохлатки все время перескакивали с одного языка на другой. Говорят по-русски, а потом вроде как бы вспоминают, что они из «ридной Украйны» и перескакивают на украинскую речь. Но по-русски они все-таки говорили как-то привычнее. А по-украински как бы актеры на сцене, не очень уверенно.

– Скучилась по Украйне, – грустно сказала Паша Глаша (или наоборот). – Давай заспиваем. – И завела звонким голосом:

– Он, пид уишнею, по-пид черешнею…

Но больше петь не стала. Мне показалось, что из всей этой украинской песни она только одну строку и знала.

– Однако, – Ван Ваныч отставил пустую чашку, – пора и честь знать. А то приедет строгий полковник с работы, усталый, а тут гости расселись. Про Украйну поют. Про вишни да галушки.

– Строгий полковник не скоро приедет, – грустно сказала мама. – Он в командировке.

– Далеко уехал? – посочувствовал Ван Ваныч. – В дальний город?

– Он мне не сообщает, – мама вздохнула.

– Ну да, ну да, – покивала арбузная голова с понятием, – такая работа… Вся секретная… Опасная…

– Ничего не опасная! – врезался Алешка. – Папа всякими приемами владеет и стреляет с двух рук!

– Ну! – Тыквы Паша и Глаша аж подскочили. – Настоящий полковник!

И мама опять повеселела. Она у нас как ребенок.

– Спасибо за компанию, – Ван Ваныч встал. – Я у вас душой отдыхаю. От одиночества.

– А вы женитесь, – со знанием дела посоветовал Алешка.

– Да невесту никак не найду, – посмеялся Ван Ваныч.

– Ни фига себе! – Алешка безмерно удивился. – А тетя Паша с тетей Глашей разве не невесты? Пироги пекут, стенки штукатурят, опослю всякую красят… – И добавил: – Гарны дивчины, хохлатки.

Ван Ваныч чуть не треснул от смеха. Как переспелый арбуз.

– В том-то и беда, Леша, – отсмеялся он, – никак не выберу, которая лучше.

Выбрать, в самом деле, было трудно: и Паша, и Глаша обе на одно круглое лицо. Только одна любит пироги с мясом, а другая – с яйцом. А какая какие я уже и забыл. А по лицу не видно.

Когда они ушли, мы с Алешкой тут же забрались на свой чердак. Алешка взялся за бинокль и «провожал» наших гостей.

– Руками, Дим, машут, – хихикал он. – Спорят. Наверное, решают, кому за Ваныча замуж выходить. Подерутся еще. – Тут он расхохотался во все горло – научился у Ваныча. – Дим, а если Арбуз и Тыква поженятся, то какие у них детки будут? В виде дыни, что ли?

Но вдруг он резко прервал смех. И вообще замолчал. Втюрился в бинокль, как прилип.