Рыцари без страха, но не без упрека - Галахова Галина Алексеевна - Страница 3

ЧЕТЫРЕЛАПЫОДИНХВОСТ.

На другой день Геннадий Николаевич вернул тетрадки их владельцам, тепло поздравил Геошку, Пантелея и Олю, остальных горячо похвалил: молодцы, здорово умеете списывать, но здесь-то зачем, работа была на глубокую самостоятельность! Отметил честный поступок Коли, а также показал всем замечательные рисунки и остроумные подписи к ним Наты Котофеевой.

Весть о небывалом событии, случившемся во втором «б», молниеносно разнеслась по всей школе. Во второй «б» было невозможно протолкаться, все просили, умоляли, а Любопытные Носы даже требовали дать им прочитать невероятную историю, которая и сама-то по себе была очень длинная, а называлась и того длиннее, – и ничего, как говорится, тут не попишешь: «История Лабрадорской империи, без сучка и задоринки рассказанная рыцарями из королевства Коретта, нехотя подтверждаемая Псами-рыцарями из канцелярской земли Сабаккио и начисто, нет – намертво отвергаемая императором Гасконом Неповторимым и канцлерами его Андрюшкой Антом и Тихим Тираном Васей: «Не было этого, не было! Враки всё, а никакие не вещественные доказательства!».

Так эти необычные тетрадки пошли гулять по рукам. На них установилась очередь – хвост человек триста. Читали тетрадки так рьяно, что зачитывали до дыр, до полного их исчезновения. Поговаривали, что за ними охотится Влад с бывшими канцлерами. Скоро из тридцати трёх тетрадок осталось почти половина. Потом из почти половины ещё половина. Из ещё половины ровно половина. А из ровно половины настоящая половина. Потом и настоящая половина располовинилась. Осталась одна последняя тетрадь. Это была тетрадь Наты. С её разрешения Геннадий Николаевич тетрадь взял себе, оставил на память, потому что даже черновику и то приделали, что называется, ноги.

При очень большом желании по рисункам Наты в любой момент можно восстановить эту историю до мелочей и даже рассказать её так, как кому заблагорассудится. Эта клеёнчатая тетрадь хранится у Геннадия Николаевича дома в книжном шкафу на отдельной полке. Она хранится там, спрятанная за тридцатью тремя цветными шариками-глазками (в каждом шарике-глазке запечатлён кто-нибудь из ребят второго «б»). В таком действительно неповторимом шарообразном виде её охраняет весь второй «б» в полном составе и похитить её невозможно.

ФУНТЛИХА

– Когда мне в первый раз в школу надо было идти, я всю ночь не спал, напуганный. Меня ещё перед летом напугала воспитательница в детском саду. «Ну прощай, – говорит, – Георгий-победоносик, драть тебя некому! – Она меня всегда так звала. – Не забывай нас. Ну, – говорит, – Георгий-победоносик, школа – серьёзное заведение. Там ты уже не побалуешься. А если и отмочишь что, сразу ФУНТЛИХА заработаешь!» Тут они с мамой переглянулись и заплакали. Да ещё кинулись меня целовать с двух сторон, чуть не раздавили. Прямо напугали на всю жизнь. Как, думаю, дальше жить, если, кроме как баловаться, ничего не умею. Хорошо, первое сентября за горами было: мама увезла меня в горы. И вдруг однажды случайно узнаю, что скоро первое сентября. Уже завтра. Тут сразу вспомнил про ФУНТЛИХА и так перепугался, что спать не мог даже посреди ночи. Встал и надел на себя школьную форму. Решил уже с ночи привыкать к школьным порядкам. Потом запихнул под подушку учебники. Думаю, лягу на них и к утру поумнею: учебники за ночь сами в голову ко мне перескочат. Лёг – и опять не заснуть. Тогда достал чернила и авторучку и стал рисовать в тетрадке ФУНТЛИХА. Такого страшенного нарисовал, что сразу уснул. Просыпаюсь от жуткого аханья. Мама всегда так ахает, когда нас заливают соседи сверху. Один раз мы чуть не утонули. Вынырнули и пошли наверх. «Дорогие товарищи, – говорит мама. – Мы с Георгием, честное слово, не рыбы. Хотим жить на суше». Я говорю: «Ага, на суше хотим, потому что я из обезьяны произошёл, а мне не дают обезьянничать. У вас случайно нет бананов? Обезьяны как раз…» Тут соседи как закричат: «У нас случайно есть бананы!» И так я у них объелся бананами, что распух весь внутри и снаружи. И за это они меня полюбили, соседи сверху. Они были дедушкой и бабушкой Оли. Оля, ты же меня не знала тогда совсем, да? Вот я и говорю, что не знала, на кого вода льётся. Из-за Оли, оказывается, вода лилась. Она приходила к бабушке делать большую стирку. Как Оля в гостях у бабушки – у нас потоп!

– Про ФУНТЛИХА давай, про Лебедеву мы сами как-нибудь без тебя знаем! – крикнул Коля Лаврушенко.

– Значит, проснулся и слышу, как мама ахает. Хотя никакой воды с потолка не течёт. И сразу вспомнил про школу. Ну, думаю, опоздали! Вскочил, а мама меня потащила: «Посмотри на себя в зеркало, горе ты моё луковое!» Это я лук люблю, потому и горе. Посмотрел я в зеркало, а там такущий страшила с синим лицом и синими-синими ушами. Настоящий ФУНТЛИХА! Оказывается, ночью чернила на него, то есть на меня опрокинулись и протекли прямо насквозь. Чувствую, вся душа в чернилах. И мама тоже чувствует, плачет, что я у неё чернильная душа. Чего только мама со мной не делала: тёрла, песочила, пропесочивала. Стал я из тёмно-синего красновато-синеватый. Но на ушах не смывалось! «Ушами, – мама говорит, – ни к кому не поворачивайся! Всё, бежим, и так пропали». А как это – ушами не поворачиваться? Я же так не умею. Прибежали мы в школу самые последние. Там уже всё началось без нас. Мама даёт мне букет и шепчет: «Смотри, ушами, ушами не…» И стал я тут пробиваться к своим, то есть к вам. Нашёл вас быстро. Смотрю, стоите что-то все тихие и печальные. Жалко мне вас стало. Начал я всех веселить, ушами поворачиваться. Помнит хоть кто-нибудь?

– Я помню, – засмеялась Ната. – Я ещё тогда подумала, что тебя в синьке полоскали, а погладить забыли.

– Чего захотела. За ФУНТЛИХА мама меня не только не поласкала, но и ни капли не погладила.

– А я помню, как Клавдия Львовна тебе, Геошка, первое замечание сделала, – сказала Оля.

– И я помню. Стою и вдруг заметил: впереди красивая старушка. Поворачивается и смотрит на меня так жалобно и одиноко! Ну, думаю, потерялась она среди нас и всё перепутала. Ей в десятый уже пора, а не в первый… Я же думал тогда, что в школе до старости учатся. Век живи – век учись. Протискался и хотел с ней поговорить. И вдруг вижу: очутился на середине. А там пусто, и взрослые чего-то всё говорят. Кто-то меня цап и потащил. Оказалось, директор. «Мальчик, как тебя зовут?» – спрашивает. Я сказал. «Ты, – говорит, – никак от первоклассников выступить хочешь? Герой! От первоклассников слово имеет Георгий Дворжиков. Похлопаем оратору!»

– Громче всех тебе хлопали, – проговорил мечтательно Пантелей.

– А я сказал, помните, что могу от первоклассников, но лучше – от одной старушки, которая заблудилась.

– Все так смеялись, – сказала Тома, – просто даже хохотали.

– А директор больше всех. «Эта старушка, – сказал он, – наша старейшая учительница. Заслуженная учительница республики Клавдия Львовна Загорская. Есть здесь ученики Клавдии Львовны?»

– Помните, как гаркнули «есть!»? – крикнул Коля. – Человек сто кричало.

– Двести, наверное, – уточнила Тома.

– Ага, – сказал Геошка, – целая тысяча. Не меньше. Потому что меня сдуло с середины прямо на Клавдию Львовну.

– Помнишь, что она тебе сказала? – спросила Тома.

– Она мне сделала первое замечание.

– «Ты удивительный, Георгий Дворжиков, человек!» – сделала тебе замечание Клавдия Львовна.

– И я ей тоже сделал. «Вы, – говорю, – тоже удивительная. Смотрите, солнце запуталось у вас в голове. Волосы ваши ужас как светятся. Глазам больно». – «Постой-постой, – говорит мне Клавдия Львовна, – что за синюшный такой ребёнок?!» А я не понял и говорю: «Извините, не свинюшный, а произошёл от обезьян. Спросите маму». – «Мама твоя здесь? Тогда приведи её ко мне сейчас же. В долгий ящик откладывать…» А кого откладывать, запихивать, не расслышал – помчался за мамой. Но всё равно по дороге понял, что запихивать надо только одного меня. Отыскал маму и сразу её обрадовал. «Я у тебя уже, – говорю, – не обезьяний, а немного свинюшный. Запихни меня поскорей в долгий ящик. Учительница так велела». Мама испугалась и побежала меня спасать. Когда они с Клавдией Львовной разговаривали, они так…